– Хорошо! – возликовал мсье Стервец, упиваясь своим триумфом. – Колонна скрылась из виду, а маленькая Шушан осталась умирать посреди дороги. Там ее подобрали две крестьянки из ближайшей деревни, мать и дочь. Они принесли ее домой, искупали травяным мылом и вывели вшей настоями собранных в долине диких растений. Они кормили и лечили ее. А когда три недели спустя в деревню заехал какой-то высокопоставленный офицер с отрядом солдат и стал выпытывать у жителей, не находили ли они случайно в окрестностях каких-нибудь армянских сирот, эта женщина спасла Шушан, спрятав ее в сундуке, где хранилось приданое дочери. За месяц они поставили девочку на ноги, только она все больше молчала и часто плакала во сне. – Я думала, ее привезли в Стамбул? – В конечном счете да, там она и оказалась. Она прожила у этих женщин еще шесть месяцев, и обе, мать и дочь, пеклись о ней, как о родной, и наверняка с радостью продолжали бы о ней заботиться и дальше. Но в округе появилась разбойничья шайка. Бандиты не щадили ни одной деревни, им было все равно, кто там живет, турки или курды. Они рыскали по домам и грабили крестьян. Довольно быстро они прознали про маленькую армянскую девочку, и никакие вопли и причитания добрых женщин не помешали им забрать Шушан. Было известно, что власти распорядились доставлять всех армянских сирот моложе двенадцати лет в специально созданные по всей стране приюты. И вскоре Шушан оказалась в приюте в Алеппо, а когда этот приют переполнился, ее отправили в Cтамбул, в особую школу. Там за детьми надзирали учителя, одни благожелательные и участливые, другие – холодные и строгие. Шушан, как и всех прочих детей, одели в белый балахон и черную куртку без пуговиц. Там были и мальчики, и девочки. Мальчикам сделали обрезание, и всем детям дали новые имена. Шушан тоже. Теперь ее называли Шермин. Фамилию она тоже получила: номер шестьсот двадцать шесть. – Все, всему есть предел. – Тетушка Бану снова накрыла серебряную чашу платком и пристально посмотрела на джинна. – Как вам будет угодно, госпожа, – пробормотал мсье Стервец, – но не могу не заметить, что вы пропускаете самое интересное. Если все-таки захотите услышать, то я к вашим услугам. Нам, гульябани, известно все. Госпожа, мы с вами побывали там, я рассказал вам историю Шушан, которая тогда была маленькой девочкой, а теперь – бабушка Армануш. Ваша гостья всего этого не знает. Вы ей расскажете? Вы не считаете, что она имеет право знать? Тетушка Бану стояла молча. Открыть Армануш все то, что она сегодня узнала? Даже при всем желании ей что, сказать, что гульябани, ужаснейший из джиннов, показал ей картины прошлого в серебряной чаше с водой? Поверит ли ей Армануш? А даже если поверит, не лучше ли девочке не знать всех этих ужасных подробностей? В надежде на утешение тетушка Бану обернулась к мадам Милашке. Но добрая джинния ничего не ответила, а только смущенно улыбнулась и сверкнула короной, вспыхнув множеством вишневых, розовых и пурпурных огоньков. В этом мерцании тетушка Бану словно читала вопрос: а стоит ли людям вообще узнавать тайны своего прошлого? Сначала одну, потом другую? Может быть, чем меньше знаешь, тем лучше? Может, стоит забыть и то немногое, что еще помнишь? Уже рассвело. Остался лишь шаг до таинственной черты, разделяющей ночную тьму и день. Удивительный час, когда еще достаточно рано, чтобы лелеять надежды на то, что твои сны сбудутся, но уже слишком поздно и слишком далеко от царства Морфея, чтобы видеть сами сны. Око Аллаха всесильно и всеведуще. Это око никогда не смыкается и даже не мигает. И все же нет никакой гарантии, что вся земля в равной степени доступна наблюдению. И если мир – это сцена, на которой перед Небесным взором вновь и вновь разыгрываются представления, то возможно, время от времени занавес опускается и серебряную чашу закрывает прозрачное покрывало. Стамбул – это котел, в котором смешиваются десять миллионов жизней, это открытая книга, в которой перепуталось десять миллионов историй. Стамбул пробуждается после беспокойного сна, он готов к сумятице часа пик. Теперь Божественному взору будет чем заняться: надо ответить на столько молитв, взять на заметку столько богохульств и не спускать глаз с великого множества грешников и праведников. В Стамбуле уже утро. Глава 13 Сушеный инжир Все месяцы в году знают, что приписаны к определенному времени года, и ведут себя соответствующим образом. Все, кроме марта. В Стамбуле март – самый неустойчивый месяц, и физически, и психологически. Вот ему вздумалось поиграть в теплую благоуханную весну, а через пару дней надоело, и он снова напускает зиму с ледяным ветром и мокрым снегом. Было девятнадцатое марта, суббота, и стояла удивительно солнечная и теплая погода, большая редкость в это время. Асия и Армануш шли по широкой, открытой всем ветрам дороге, ведущей от района Ортакёй к площади Таксим. Девушкам стало жарко, они сняли свитера. На Асии было длинное платье из ткани, расписанной в технике батик в бежевых и карамельно-коричневых тонах. Каждый ее шаг сопровождался позвякиванием великого множества бус и браслетов. Армануш, в свою очередь, сохраняла верность избранному для поездки стилю: синие джинсы и свободная толстовка с логотипом Аризонского университета, бледно-розовая, как балетные тапочки. Они шли в салон татуировок. – Я так рада, что ты познакомишься с Арамом, – лучезарно улыбнулась Асия, перекинув на другое плечо холщовую сумку. – Он такой милый. – Да, я слышала от тебя это имя, но понятия не имею, кто он такой. – Ну, он… – Асия замялась, подыскивая подходящее английское слово. «Бойфренд» звучало как-то несерьезно, «муж» не соответствовало действительности, «будущий муж» – тоже не слишком правдоподобно. Слово «жених» могло бы подойти, но, по правде говоря, они не были официально помолвлены. – Он близкий человек тетушки Зелихи, – нашлась Асия. На другой стороне дороги под изящной резной аркой османской поры они заметили двух цыганят. Один вытаскивал из мусорных баков жестяные банки и складывал их в ветхую тележку. Другой сидел на бортике тележки и сортировал банки с таким видом, словно усердно трудится, хотя на самом деле просто нежился на солнце. «Какая райская жизнь», – подумала Асия. Она бы все отдала за то, чтобы поменяться местами с этим мальчиком в тележке. Первым делом она купила бы самую ленивую клячу, какую только можно найти в городе. Запрягла бы ее в телегу и каждый божий день разъезжала бы по улицам Стамбула, прихватывая всякую всячину. Она бы подбирала самые малопривлекательные продукты человеческой жизнедеятельности, не побрезговала бы никакими отходами, что гниют и разлагаются под блестящей поверхностью нашей жизни. Асии казалось, что у мусорщика в Стамбуле куда более спокойная и расслабленная жизнь, чем у нее и ее друзей из кафе «Кундера». Стань она мусорщиком, ей можно будет бродить по городу и насвистывать песенки Джонни Кэша, подставив волосы благоуханному ветерку и до костей прогреваясь под солнечными лучами. А если кто-то посмеет нарушить ее блаженное гармоничное существование, она его насмерть запугает, пригрозив позвать на помощь свой многочисленный цыганский клан, почти все члены которого отсидели за то или иное преступление. «Да, – заключила Асия, – несмотря на нищету, у мусорщика отличная жизнь, только, конечно, не зимой». Надо не забыть о таком варианте, если не придумает себе лучшего занятия после получения диплома. Она принялась насвистывать и, только досвистев куплет, заметила, что Армануш все еще ждет от нее более подробного ответа. – Ну да, тетушка Зелиха и Арам уже бог знает как давно встречаются. Он что-то типа моего отчима, вернее, логичнее было бы назвать его моим приемным дядей… Не важно. – А почему они не поженятся? – Поженятся? – Асия выплюнула это слово, как застрявшие между зубами остатки еды. Проходя мимо сборщиков банок и приглядевшись к ним повнимательнее, Асия поняла, что это не мальчики, а девочки. Так даже лучше, больше оснований взять их за образец для подражания. Размывание гендерных границ – еще один плюс того, чтобы стать мусорщиком. Она сунула в рот сигарету, но, вместо того чтобы закурить, принялась сосать кончик, словно это шоколадная палочка в форме сигареты, завернутая в сахарную бумагу. – Вообще-то, я уверена, что Арам с удовольствием женился бы на Зелихе, но ей это на фиг не нужно, – поделилась вслух Асия своей сокровенной мыслью. – Почему нет? – полюбопытствовала Армануш. Вдруг ветер поменял направление, и на Армануш повеяло острым морским воздухом. В этом городе было намешано столько запахов, от нестерпимого зловония до сладостных и возбуждающих ароматов. Почти все эти запахи наводили на мысль о какой-нибудь еде, так что Армануш стала воспринимать сам город как нечто съедобное. Она провела здесь уже восемь дней, и чем дальше, тем более сложным и многогранным представал перед ней Стамбул. Наверное, она начинала привыкать к тому, чтобы быть иностранкой в этом городе, а может быть, привыкала к самому городу. – Могу предположить, это все из-за истории с моим отцом, кто бы он ни был, – продолжила Асия. – Наверное, поэтому она так настроена против брака. Думаю, ей сложно доверять мужчинам. – Ну, могу понять, – сказала Армануш. – Тебе не кажется, что женщины и мужчины очень по-разному отходят от неудачных романов? Ну, то есть женщины, пережив ужасный роман или брак и все такое, обычно довольно долго стараются не вступать в новые отношения. А мужчины, наоборот, развязавшись с одной бедой, сразу ищут на свою голову другую. Они просто не способны оставаться одни. Армануш отрывисто кивнула в знак согласия, хотя у ее родителей дело обстояло совсем по-другому. В их случае мать вышла замуж во второй раз, а отец по сей день был один. – А этот Арам, он откуда? – спросила Армануш. – Отсюда, как и мы, – пожала плечами Асия, но до нее вдруг дошло, в чем суть вопроса. Она поразилась собственному невежеству, закурила сигарету, которую прежде только посасывала, и затянулась. Как это ей не пришло в голову? Арам – из исконно стамбульской армянской семьи, то есть он, по идее, армянин. В некотором смысле Арам не мог быть ни армянином, ни турком, к нему вообще были не применимы критерии национальности. Арам мог быть только Арамом, единственным в своем роде. Он был уникальным представителем уникального вида. Он был чародей, великий романтик, профессор политологии, который нередко признавался, что гораздо больше склонен к жизни простого рыбака в какой-нибудь жалкой деревушке на берегу Средиземного моря. У него было нежное и ранимое сердце, доверчивая душа, а сам он был ходячая энтропия. Это был полный надежд идеалист, который мог легкомысленно наобещать с три короба, на редкость беспорядочный, остроумный и благородный человек. Он был исключительный, и Асии никогда и в голову не приходило причислять его к какой-то группе, приписывать ему коллективную идентичность. Но как бы Асия ни хотела высказаться в таком смысле, она только ответила: – Вообще-то, он армянин. – Так я и подумала, – улыбнулась Армануш. Пять минут спустя они уже были в салоне татуировок. – Добро пожаловать! – немного хрипло и протяжно приветствовала их тетушка Зелиха и сердечно обняла девушек. Духи у нее были резкие: смесь пряностей, дерева и жасмина. Черные волосы рассыпались по плечам буйными кудрями, отдельные пряди были опрысканы чем-то блестящим, и вся великолепная грива мерцала при каждом движении в свете галогеновых ламп. Армануш взирала на нее в изумлении, теперь ей стала понятна смесь восторга и страха, которую Асия с самого детства испытывала по отношению к матери. Внутри салона было что-то вроде маленького музея. При входе висела огромная фотография: женщина неопределенной национальности повернулась спиной к зрителям, чтобы те могли во всех подробностях разглядеть украшающую ее тело затейливую татуировку. Миниатюра была османской поры. Похоже на изображение какого-то празднества, от плеча к плечу натянут канат, акробат балансирует над пирующими. Старинная миниатюра на спине современной женщины производила потрясающее впечатление. Под картинкой шла английская надпись: «ТАТУИРОВКА – ПОСЛАНИЕ ВНЕ ВРЕМЕНИ». По всему салону были расставлены витрины с образцами татуировок и украшениями для пирсинга. Рисунки для татуировок делились на несколько категорий: «Розы и шипы», «Истекающие кровью сердца», «Пронзенные сердца», «Путь шамана», «Жуткие мохнатые чудовища», «Гладкие, но не менее жуткие драконы», «Патриотические мотивы», «Имена и числа», «Симург и собрание птиц» и, наконец, «Суфийские символы». Армануш подумала, что никогда еще не видела, чтобы в такой малолюдной комнате было так шумно. Помимо тетушки Зелихи, там находились странного вида человек, с оранжевыми волосами и иглой, какой-то подросток с матерью, которая никак не могла решить, уйти им или все-таки остаться, и еще два волосатых небритых типа, которые, казалось, совершенно выпали из времени и пространства и походили на не совсем оклемавшихся от тяжелого наркотического трипа рокеров семидесятых годов. Один из них развалился в огромном кресле, громко жевал резинку и трепался с приятелем, а на его голень тем временем наносили татуировку в виде огромного багрового комара. Как выяснилось, человек с иглой был помощником тетушки Зелихи, сам тоже талантливый и самобытный художник. Армануш наблюдала за его работой и дивилась тому, сколько шума производит одна маленькая иголка. – Не волнуйся, звук куда сильнее боли, – заметила тетушка Зелиха, словно прочитав ее мысли, подмигнула и добавила: – Тем более что этот клиент уже привычный, у него это, кажется, двадцатая. Люди иногда подсаживаются на тату, не могут остановиться. Каждая новая татуировка тянет за собой еще одну. Странно, что всякие программы по борьбе с зависимостями еще не занялись этим вопросом. Армануш молча поглядывала на рокера. Может, ему и было больно, но виду он совсем не показывал. – А вообще, это зачем? – спросила она. – Что может заставить человека захотеть набить на лодыжке багрового комара? – Зачем? – усмехнулась со знающим видом тетушка Зелиха. – Мы тут никогда не спрашиваем зачем. В нашем салоне мы не признаем так называемую норму. Чего бы клиент ни захотел, у него точно есть на то причины, о которых он, возможно, и сам не подозревает. – А как насчет пирсинга? – Та же самая история. – Тетушка Зелиха с улыбкой указала на свой проколотый нос. – Вот этому знаешь сколько лет? Девятнадцать! Я его сделала, когда была в возрасте Асии. – Да вы что? – Правда. Закрылась в ванной, вооружилась стерильной иглой, маленькой морковкой, кубиками льда для обезболивания и, конечно, всей своей яростью. О, я так злилась на все, особенно – на свое семейство. Я сказала себе, что сделаю это. И проткнула нос. У меня руки дрожали от волнения, так что в первый раз я промазала и попала в перегородку. Крови было… Но потом я навострилась и со второго раза проткнула ноздрю. – Ничего себе, – повторила Армануш, правда сейчас ее, кажется, стал несколько напрягать оборот, который принимала их беседа. – Ага! – горделиво похлопала себя по носу тетушка Зелиха. – Я привинтила колечко и с важным видом вышла из ванной. Мне тогда очень нравилось бесить маму. Асия, до которой донеслись последние слова, с веселым изумлением поглядела на мать. – Я хочу сказать, что проткнула нос, потому что это было запрещено. Турецкой девушке из традиционной семьи сделать пирсинг? Да об этом и речи быть не могло, поэтому я взяла и сама его сделала. Но теперь настали другие времена. Для этого есть наш салон. Мы консультируем клиентов, некоторым отказываем, но никогда никого не судим. И никогда не спрашиваем, зачем и почему. Это я еще в юности поняла. Можешь сколько угодно осуждать людей, они все равно поступят по-своему. В этот момент паренек оторвался от витрин, посмотрел на Зелиху и спросил: – А вы можете нарисовать дракону хвост подлиннее, во всю руку? Я хочу, чтобы он спускался от локтя до кисти, ну, чтобы казалось, будто он у меня по руке ползет.