Мать не дала Зелихе ответить: – Ты, вообще, в своем уме? Ни за что! Мы же договорились, что-то совсем простенькое и маленькое вроде птички или божьей коровки. Никаких драконов, этого я тебе не разрешала. Два часа подряд Армануш и Асия наблюдали за происходящим в салоне. Клиенты сменяли друг друга. Пришли пятеро старшеклассников, все хотели проткнуть брови. Но, как только стерильная игла прошла через бровь первого, его товарищи тотчас передумали. Потом заглянул футбольный фанат, хотел, чтобы ему набили на груди эмблему любимой команды. Следом явился какой-то радикальный националист и потребовал, чтобы ему на кончике указательного пальца вытатуировали турецкий флаг, чтобы всякий раз, грозя собеседнику пальцем, он как бы размахивал флагом. Потом внушительного вида белокурая певица-трансвестит хотела вытатуировать имя возлюбленного на костяшках пальцев. А затем пришел мужчина средних лет, который среди всей этой публики казался до ненормальности нормальным. Это был Арам Мартиросян. Aрам был высокий, довольно крупный, красивый мужчина, с добрым, но усталым лицом, темной бородой и изрядно поседевшими волосами. Когда он улыбался, на щеках всегда появлялись глубокие ямочки. Умные глаза поблескивали из-за очков в толстой оправе. Он так смотрел на тетушку Зелиху, что сразу было видно, как он ее любит. Любит, уважает и чувствует. Когда он говорил, она за него жестикулировала, а когда она жестикулировала, он договаривал нужные слова. Эти две сложные личности, казалось, обрели друг с другом удивительную гармонию. Сначала Армануш заговорила с ним на упрощенном английском, она всегда так делала, когда беседовала в Стамбуле с каким-то новым человеком. Она представилась, очень медленно и ритмично выговаривая все слова, так иногда разговаривают с детьми. К своему удивлению, услышала в ответ беглую, свободную речь с легким британским акцентом. – У вас такой прекрасный английский, – не удержалась она. – Позвольте спросить, где вы приобрели такой британский прононс? – Спасибо, – ответил Арам. – Я учился в Лондоне, и в бакалавриате, и в магистратуре. Но, если хотите, можем говорить по-армянски. – Не могу, – покачала головой Армануш. – Ребенком я немного научилась говорить по-армянски у бабушки, но родители были в разводе, и я никогда не задерживалась в одном месте надолго и приезжала всегда с перебоями. С десяти до тринадцати лет меня каждое лето посылали в армянский детский лагерь. Там было весело, и армянский мой значительно улучшился, но потом я снова все забыла. – Меня армянскому тоже бабушка учила, – улыбнулся Арам. – Вообще-то, и мама, и бабушка единодушно считали, что мне надо расти сразу с двумя языками, но расходились во мнениях о том, какие это должны быть языки. Мама считала, что в школе мне надо говорить по-турецки, а дома – по-английски, ведь они уже тогда решили, что я уеду из этой страны. Но бабушка была непоколебима. В школе – турецкий, дома – армянский. На Армануш, несомненно, подействовала харизма Арама, но еще больше пленила его скромность. Они обсудили армянских бабушек – их разновидности, встречающиеся в диаспоре, в Турции и в самой Армении. В половине седьмого тетушка Зелиха оставила салон на своего помощника, и они вчетвером направились в ближайший кабачок. – Арам и тетушка Зелиха хотят сводить тебя в таверну, чтобы ты не уехала из Стамбула, не узнав, как мы обычно выпиваем по вечерам, – пояснила Асия. Дорога пролегала по полутемной улице, и там они набрели на какой-то многоквартирный дом, из окон которого прохожих разглядывали проститутки-трансвеститы. Те, что высовывались из окон первого этажа, были настолько близко, что Армануш могла разглядеть в деталях их кричащий макияж. Одна из них, здоровенная тетка с толстыми губами и ярко-рыжими волосами, полыхавшими в темноте, как фейерверк в ночном небе, со смехом бросила им что-то по-турецки. – Что она сказала? – спросила Армануш у Асии. – Что у меня роскошные браслеты и что их, похоже, слишком много! К удивлению Армануш, Асия, недолго думая, сняла один из своих бисерных браслетов и вручила рыжеволосому трансвеститу. Тот с радостью принял дар, надел его на руку с ярко-алыми холеными ногтями и поднял баночку колы-лайт, словно пил за здоровье Асии. Армануш изумленно взирала на эту, достойную Жана Жене[15] сцену. Как это все уживается на одной неприглядной стамбульской улице: кола-лайт с ванильно-вишневым вкусом, бисерные фенечки, терпкий запах спермы и детская радость? Таверна оказалась очень стильным, но также и весьма оживленным заведением рядом с Цветочным пассажем. Стоило им сесть за столик, как два официанта подкатили к ним тележку со всякими закусками. – Давай, Армануш, продемонстрируй нам еще разок твой потрясающий кулинарный словарь, – обратилась к ней тетушка Зелиха. – Посмотрим, что у них тут… сарма-яланчи, туршу, патлыджан, топи`к, энгинар… – Армануш стала называть блюда, которые официанты выгружали на стол. Гости приходили парами или компаниями, и минут через двадцать в ресторане не осталось свободных мест. Среди всех этих незнакомых лиц, звуков и запахов Армануш совсем потеряла чувство места. Это все могло бы быть и в Европе, и на Ближнем Востоке, и даже в России. Тетушка Зелиха и Арам пили ракию, Асия и Армануш – белое вино. Тетушка Зелиха курила сигареты, Арам дымил сигарами, а вот Асия, очевидно не курившая при матери, прикусывала щеки изнутри. – Ты этим вечером что-то не куришь? – спросила Армануш у сидевшей рядом с ней подруги. – И не говори! – вздохнула Асия и, перейдя на шепот, добавила: – Тсс… Тетушка Зелиха не знает, что я курю. Армануш очень удивилась, что Асия, с такой строптивостью и почти садистским удовольствием не упускавшая случая как-нибудь позлить мать, была такой пай-девочкой, когда дело касалось сигарет. Они непринужденно болтали целый час, а официанты тем временем приносили одно блюдо за другим. Сначала подали мезе – холодные закуски, потом теплые закуски, горячее и, наконец, разнообразный десерт и кофе. «Похоже, здесь так принято, – подумала Армануш. – Не ты выбираешь что-то из меню, а тебе выносят все меню, так что и заказывать не надо». Когда стало совсем дымно и шумно, она придвинулась поближе к Араму и собралась с духом, чтобы задать давно мучивший ее вопрос: – Арам, я понимаю, вы любите Стамбул, но вы никогда не думали о том, чтобы переехать в Америку? Ну, то есть вы могли бы, например, жить в Калифорнии, там очень много армян. Арам добрую минуту пристально смотрел на нее, словно хотел разглядеть во всех подробностях, потом откинулся на спинку стула и загадочно засмеялся. Армануш стало не по себе, он словно отгораживался от нее этим смехом. Но вдруг он ее неправильно понял? Она подалась вперед и попыталась прояснить свою мысль: – Если вас притесняют, вы всегда можете уехать в Америку. У нас большая армянская диаспора, представители которой с радостью помогут вам и вашим родным. На этот раз Арам не стал смеяться, а улыбнулся ей теплой, но немного усталой улыбкой: – Зачем мне это делать? Армануш, моя милая, почему я должен захотеть уехать? Это мой город. Я родился и вырос в Стамбуле. Мои предки жили тут еще пятьсот лет назад. Стамбульские армяне – такие же стамбульцы, как стамбульские турки, курды, греки и евреи. На протяжении веков нам удавалось уживаться всем вместе, а потом случилось что-то ужасное, и все пошло не так. У нас нет права на повторную ошибку. В этот самый момент снова появился официант с блюдом, на котором лежали жареные мидии, жареные кальмары и жареная выпечка. – Я знаю каждый уголок в этом городе, – пригубив ракии, продолжил Арам. – Я люблю слоняться по этим улицам утром и вечером, люблю совсем навеселе брести по ним среди ночи. Люблю по воскресеньям завтракать с друзьями на берегу Босфора и люблю один гулять среди толпы. Я влюблен в суматошную красоту этого города, во все эти паромы, музыку, в его предания, в его грусть, в его цвета, в его черный юмор. Повисла неловкая пауза, Арам и Армануш словно издали приглядывались друг к другу и понимали, что разделяют их отнюдь не только километры. Он подумал, что в ней слишком много американского, она решила, что в нем слишком много турецкого. Страшная пропасть разделяла тех, чьи предки смогли остаться, и тех, чьи семьи были вынуждены бежать. – Послушай, армяне из диаспоры не знают лично никаких турок. Все, что они знают о турках, – это то, что им рассказали дедушки и бабушки, а потом они пересказали друг другу. И это все душераздирающие истории. Но поверь мне, среди турок, как среди любого народа, есть добросердечные люди и есть дурные. Все просто. У меня есть турецкие друзья, которые мне ближе родного брата. И еще, конечно же, – Арам поднял рюмку и указал на тетушку Зелиху, – есть моя сумасшедшая любовь. Тетушка Зелиха, должно быть, почувствовала, что говорят о ней, подмигнула им, подняла рюмку и провозгласила: – Шерефе! – Шерефе! – откликнулись они, звеня бокалами. Как оказалось, это слово было своего рода рефреном, который повторялся каждые десять-пятнадцать минут. Через час и еще семь таких «шерефе» глаза у Армануш несколько остекленели. Она с любопытством взирала на официанта-альбиноса, приносившего новые горячие блюда: зажаренного полосатого морского окуня на подушке из зеленого перца, замаринованную в базилике зубатку со шпинатом в сливках, жаренного на углях лосося с дикими травами и креветок во фритюре под острым чесночным соусом. С пьяным хихиканьем Армануш повернулась к Араму и спросила: – А признайтесь, у вас ведь тоже есть татуировки? Тетушка Зелиха наверняка вам сделала? – Нет, нет и еще раз нет, – ответил Арам из-за клубов сигарного дыма. – Она мне не разрешает. – Да-да, – закивала Асия, – она ему не разрешает сделать татуировку. – Что, правда? – удивилась Армануш и повернулась к тетушке Зелихе. – Я думала, вы любите тату. – Конечно люблю, – кивнула тетушка Зелиха. – Я не против татуировки как таковой, а возражаю против рисунка, который он хочет набить. Арам улыбнулся: – Я хочу татуировку с великолепной смоковницей. Только, в отличие от прочих деревьев, вверх тормашками. У моей смоковницы корни в воздухе. Она растет не из земли, а из неба. Она, конечно, не на своем месте, но место у нее все-таки есть. Какое-то время они молча смотрели на неверное пламя горевшей на столе свечи. – Просто дело в том, что смоковница… – Тетушка Зелиха закурила последнюю сигарету и случайно выпустила дым в сторону Асии. – Смоковница – это дурной знак. Она приносит несчастье. Я ничего не имею против дерева, которое растет из воздуха, но на смоковницу я не согласна. Если бы Арам захотел вишню или, например, дуб, я бы хоть сейчас сделала ему татуировку. В этот самый момент в зал вошел небольшой цыганский ансамбль: четверо музыкантов в белых шелковых рубашках и черных брюках. Они играли на уде, кларнете, кануне и дарбуке. Гости сразу воодушевились, все были уже сыты и пьяны, настало самое время попеть. Армануш вдруг застеснялась при виде музыкантов. Но, к счастью, никто не заставлял ее петь. Оказалось, что Асия тоже была не любительница пения. Они слушали, как тетушка Зелиха пропела под аккомпанемент цыган сочным контральто, таким непохожим на ее обычный хриплый, прокуренный голос. Армануш заметила, что Асия испытующе поглядывает на мать. Когда их спросили, не хотят ли они заказать какую-нибудь песню, тетушка Зелиха игриво подтолкнула Арама локтем и воскликнула: – Давай закажи! Спой, соловушка! Арам покраснел, подался вперед, откашлялся и что-то прошептал на ухо главному музыканту. Оркестр заиграл, и, к изумлению Армануш, Арам запел, причем не по-турецки, не по-английски, а по-армянски. Ах, каждое утро, когда наступает рассвет… Я говорю любимой: куда ты, куда ты уходишь? Песня текла медленно и безнадежно, хотя аккомпанемент все убыстрялся, и высокий голос кларнета выделялся на фоне неудержимой дроби дарбуки. Голос Арама поднимался, шел вверх и опускался мягкими волнами. Сначала он звучал несколько неуверенно, но с каждым тактом становился смелее и тверже. Она – золотая цепь моих воспоминаний, Она – дорога к истории моей жизни. Армануш затаила дыхание, она лишь отчасти понимала слова, но скорбные звуки откликались глубоко в ее сердце. Она подняла глаза на тетушку Зелиху и была заинтригована тем, что увидела. Это был страх перед счастьем, который можно заметить лишь на лицах тех, кто, утратив прежнюю осторожность, вдруг влюбился внезапно и неосмотрительно. Песня была спета, и музыканты перешли к соседнему столику. Армануш подумала, что сейчас тетушка Зелиха, наверное, поцелует Арама. Но она вместо этого нежно пожала руку Асии, словно любовь к мужчине позволяла ей полнее ощутить материнскую любовь. – Милая, – прошептала она со страдальческими нотками в голосе. Но если она и собиралась что-то сказать, то быстро переборола себя. Вместо этого вынула новую пачку и предложила дочери сигарету. Асии было куда удивительнее видеть, что мать того и гляди расчувствуется, чем то, что она угощает ее сигаретой. Она прикурила и дала огонек Зелихе. Мать и дочь смущенно улыбнулись друг другу сквозь кольца дыма. При этом освещении и с этого ракурса они казались удивительно похожи, два лица, вылепленные прошлым, о котором одна ничего не знала, а другая предпочитала не помнить.