Больше она, к вящему разочарованию девушек, ничего не сказала. Закончив гадание, поставила чашку на блюдце и залила в нее холодную воду. Все узоры смешались и исчезли, так что никакой посторонний взгляд, злой или добрый, не смог бы в них заглянуть. В этом большой плюс гадания на кофейной гуще: в отличие от предначертанной свыше судьбы, начертанное на кофе всегда можно смыть. По дороге в кафе «Кундера» они проехали на пароме, чтобы Армануш могла увидеть грандиозную панораму города во всем его великолепии. Под стать самому судну все пассажиры имели какой-то ленивый, томный вид, который с них, впрочем, сдуло первым же порывом ветра, как только паром взял курс в лазурное море. Сначала толпа загалдела еще больше, но уже минуту спустя ее монотонный гул пошел на убыль, смешавшись с другими звуками: грохотом подвесного мотора, плеском волн, криком чаек. Армануш пришла в полный восторг, заметив, что за ними последовали и ленивые береговые чайки. Почти весь паром кормил их крошками симитов, которые эти хищные птицы просто обожали. Скамейку напротив девушек занимали крупная статная дама в строгом костюме и подросток. Мать и сын вроде сидели рядом, но на деле их разделяла целая бездна. Армануш сразу поняла, что дама не любительница общественного транспорта. У нее на лице было написано, как глубоко она презирает всю эту публику и с какой радостью выбросила бы за борт плохо одетых пассажиров. Мальчик прятался за толстыми стеклами очков, было видно, что ему неловко от материнской чопорности. «Они словно сошли со страниц Фланнери О’Коннор»[12], – подумала Армануш. – Расскажи мне про этого своего Барона, – неожиданно попросила Асия. – Как он выглядит? Сколько ему лет? Армануш покраснела. Прорывавшиеся из-за темных туч лучи зимнего солнца осветили лицо юной влюбленной. – Не знаю. Мы с ним никогда не встречались лично. Мы кибердрузья. Наверное, меня восхищает страстная сила его ума. – Неужели ты не хочешь с ним когда-нибудь встретиться? – Да и нет, – призналась Армануш. Она перегнулась через окружавшие палубу перила, отломила кусочек от купленного в переполненном буфете симита и протянула руку в ожидании чайки. – Не надо дожидаться, пока они прилетят, – улыбнулась Асия. – Бросай кусочек в воздух, они сразу поймают. Армануш послушалась. Лакомство тотчас исчезло в клюве неизвестно откуда появившейся чайки. – Мне до смерти хочется узнать о нем побольше, и при этом в глубине души я понимаю, что не стремлюсь увидеть его в реальной жизни. Когда начинаешь встречаться с человеком, все волшебство пропадает. Я не переживу, если и с ним так выйдет. А отношения, секс… это совсем другая история, все слишком сложно. Похоже, они вступали в туманную область «трех запретных тем». Хороший знак, они становились ближе. – Волшебство! – бросила Асия. – Кому оно нужно, это волшебство? Все эти истории про Лейлу и Меджнуна, Юсуфа и Зулейху, Мотылька и Свечку, Соловья и Розу… Любовь издалека, совокупление без единого прикосновения, платонические отношения. Лестница любви, по которой надо бесконечно лезть наверх, все выше и выше, возвышая и себя, и другого. Платон недвусмысленно считает, что всякая телесная близость – грязная и низменная вещь, ибо истинной целью эроса полагает красоту. А разве в сексе нет красоты? Для Платона – нет. Его интересуют более возвышенные порывы. Но если меня спросить, то проблема Платона (и не только его) состояла в том, что его ни разу как следует не трахнули. Армануш изумленно посмотрела на подругу: – Я думала, ты любишь философию. – И осеклась, сама не понимая, зачем это сказала. – Да, я преклоняюсь перед философией, – согласилась Асия, – но это совсем не значит, что я во всем согласна с философами. – То есть я могу исходить из того, что ты не большая поклонница платонической любви? А вот этого вопроса Асия предпочла бы не касаться, и не потому, что не могла на него ответить, просто она опасалась последствий честного ответа. Армануш была такая правильная, такая благовоспитанная, что Асия не хотела ее смущать. Ну как она ей скажет, что в свои девятнадцать лет без малейших угрызений совести прошла через руки многих мужчин и нисколько в этом не раскаивается? К тому же разве она может рассказать правду, не создав у чужестранки превратного мнения о «целомудрии турецких девушек»? Вообще-то, Асии Казанчи было совершенно чуждо подобное представление о «национальной ответственности». Она никогда не считала себя частью коллектива и не планировала этого в будущем. Но сейчас она довольно удачно изображала кого-то совсем другого, кого-то, кто в одночасье сделался патриотом. Как же теперь сбросить эту маску национальной принадлежности и снова стать собой, такой какая есть, со всеми прегрешениями? Признаться ли Армануш, что в глубине души она вот в чем уверена? Только переспав с мужчиной, можно наверняка понять, подходит ли он тебе вообще. Только в постели проявляются самые глубокие, скрытые комплексы; и что бы там люди ни говорили, секс – это, скорее, нечто чувственное, а не физическое. Разве может она поведать Армануш обо всех своих бесчисленных связях? У нее их было так много, слишком много, словно она за что-то мстила мужчинам, неизвестно за что. У нее было столько любовников, часто параллельно, и после этих полигамных романов неизменно оставались груды разбитых сердец. Так у нее накопилась целая куча секретов, которую она предусмотрительно прятала подальше от стен родного дома. Может ли она посвятить Армануш во все это? Готова ли та понять и не осудить? Способна ли заглянуть к ней в душу с высоты своей башни из слоновой кости? А можно ли рассказать ей о попытке самоубийства? Пренеприятная история, из которой Асия извлекла два важных урока: если хочешь наложить на себя руки, то, во-первых, не стоит делать это с помощью таблеток твоей чокнутой тетушки, а во-вторых, лучше заранее заготовить приличное оправдание, на случай если спасут, потому что только ленивый не спросит «почему?». А потом еще признаться, что она до сего дня не знает ответа на этот вопрос, разве что может вспомнить, что была слишком молода, слишком глупа, слишком яростна и слишком чувствительна для мира, в котором жила. Сможет ли Армануш это понять? И рассказать ли о том, как в последнее время она несколько продвинулась в сторону стабильности и душевного спокойствия, вступив наконец в моногамные отношения, правда с женатым мужчиной вдвое старше ее, с которым они иногда делили постель, косяк и временное прибежище от одиночества? И как признаться Армануш во всем этом, ведь, по правде говоря, она была сущим наказанием? С ней просто беда. Вместо того чтобы отвечать, Асия вытащила из рюкзака плеер и спросила, можно ли послушать песню, всего одну. Ей было необходимо закинуться Джонни Кэшем. Она предложила Армануш наушник, та взяла его с некоторой опаской и спросила: – А что будем слушать? – Про грязную старую собаку, сосущую яйца[13]. – Это песня так называется? Не знаю такую. – Ага, – мрачно ответила Асия. – Сейчас… Заиграла песня. Вялые аккорды прелюдии сменила мелодия в стиле кантри. Она зазвучала, смешиваясь с криками чаек и обрывками турецкой речи. Армануш сложно было получать удовольствие от песни, слишком силен был контраст между текстом и всем вокруг. Ей подумалось, что эта песня – совсем как сама Асия: полная противоречий и норова, в неладах со всем миром, чувствительная, готовая взорваться в любой момент. Армануш откинулась на спинку скамейки. Шум постепенно превратился в монотонное гудение, кусочки бублика исчезали в воздухе, веял чарующий морской бриз, паром плавно скользил по поверхности вод, а в их лазурной толще за ним плыли призраки всех рыб, когда-либо обитавших в этом море. Песня закончилась уже у самого берега. Иные пассажиры спрыгивали с парома еще до того, как они вплотную подошли к причалу. Армануш с изумлением наблюдала эти чудеса акробатики и восхищалась тем, как жители Стамбула развивают в себе разнообразные дарования, чтобы поспевать за бешеным ритмом своего города. Четверть часа спустя хлипкие деревянные двери кафе «Кундера» распахнулись с резким скрипом и дребезжанием. В зал вошли Асия Казанчи в лиловом хипповском платье и ее гостья в джинсах и свитере. Компания сидела на своем привычном месте и пребывала в привычном расположении духа. – Всем привет! – звонко окликнула их Асия. – Это Эми, моя американская подруга. Все дружно ответили: – Привет Эми! Добро пожаловать в Стамбул! Кто-то осведомился: – Ты здесь впервые? Остальные тоже принялись задавать вопросы: – Как тебе понравился город? А еда? Долго пробудешь? Собираешься снова приехать? Они встретили ее радушно, но потом почти сразу впали в привычное состояние беспросветной апатии, ведь ничто не могло нарушить здешнюю сонную атмосферу. Те, кто хотел чего-то более динамичного и разнообразного, могли выйти на улицу, там этого хоть отбавляй. А здесь была обитель вечного коловращения и обязательной для всех праздности. Кафе «Кундера» было царством фиксаций, повторений и навязчивостей, местом для тех, кому не было дела до более масштабных проблем, если нечто подобное вообще существует. Когда между вопросами возникали паузы, Армануш внимательно разглядывала само кафе и его посетителей и внутренним чутьем уловила, почему оно так называется. Постоянное напряжение между пошлой реальностью и обманчивой фантазией, противопоставление тех, кто внутри, и тех, кто снаружи, что-то призрачное во всем заведении и горечь на лицах у посетителей, которые, казалось, никак не могли выбрать между бременем своих сумбурных любовных историй и полуреальной легкостью бытия, – все это словно сошло со страниц Кундеры. Но сами они об этом не подозревали, они были слишком погружены во все это, совсем как рыба, неспособная сквозь мутную призму окружающей ее воды осознать всю беспредельность океана. Ассоциация с романами Кундеры только подхлестнула любопытство Армануш. От ее внимания не ускользнуло и множество других мелочей, например, то, что за их столиком все говорили по-английски, пусть с акцентом и с ошибками. В целом казалось, что они без труда переключались с английского на турецкий и обратно. Сначала Армануш объяснила это уверенностью в своих силах, но под конец заподозрила, что дело совсем не в том, что они так свободно владеют английским, а в том, что они ни одним языком толком не владеют. Они разговаривали и держались так, словно никакие слова все равно не смогут выразить их внутренний мир, а язык в конечном итоге – всего лишь отвратительный остов прогнивших слов. Еще Армануш заметила, что украшавшие стены дорожные картинки изображали в большинстве своем или европейские страны, или какие-то экзотические дальние края, и лишь очень немногие – местные пейзажи. Это наблюдение она затруднялась истолковать. Может быть, воображение посетителей тоже устремлялось или на запад, или в чудесные дальние страны. В кафе осторожно проскользнул худощавый, чернявый уличный торговец. Стараясь не особенно светиться перед официантами из-за опасения, что его выгонят, он притащил огромный поднос с неочищенным желтым миндалем на льду. – Миндаль! – крикнул он, словно выкликал кого-то и уже отчаялся найти. – Сюда! – отозвался Карикатурист-Пьяница, словно это окликнули его. Миндаль идеально шел под пиво, которое он сейчас пил. К тому времени он уже открыто покинул ряды анонимных алкоголиков, не столько потому, что решил не бороться больше со своим пьянством, сколько из желания быть честным. Он не понимал, почему должен именовать себя алкоголиком, если таковым не является. Ему казалось, что это нечестно. Зато он решил, что станет сам себе супервизор. Так, на сегодня он установил себе лимит в три пива. Одно он уже выпил, осталось два, потом все. Да, заверил он окружающих, так он справится куда лучше, без профессионального руководства. Он решительно купил четыре черпака миндаля и водрузил в центре стола, чтобы все могли угощаться. Армануш между тем было о чем поразмыслить. Она глядела, как официант с потерянным видом принимает заказ за заказом, и с удивлением отметила, что очень многие посетители требуют выпивку. Она вспомнила свое огульное замечание по поводу мусульман и алкоголя. А теперь что, надо рассказать френдам в «Кафе Константинополь» о том, как турки любят выпить? И вообще, что из происходящего стоит им сообщать? Вскоре официант вернулся с большим стаканом запотевшего пива для Карикатуриста-Пьяницы и с кувшином красного сухого для всех остальных. Пока он разливал пурпурную жидкость по элегантным бокалам, Армануш смогла как следует рассмотреть компанию за столом. Вот эта нервная женщина явно жена того крупного носатого мужчины. Вроде рядом сидят, а видно, что между ними километры. Так она изучала их всех, одного за другим: жену Карикатуриста-Пьяницы, самого Карикатуриста-Пьяницу, Публициста Тайного Гея, Исключительно Бездарного Поэта, Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов, и… Она невольно задержала взор на сидевшей напротив молодой сексапильной брюнетке, которая явно не была частью компании, а как-то неловко примазалась. Определенно девушка была фанаткой мобильников. Она все время играла со своим блестящим розовым телефончиком, открывала и закрывала его без видимой причины, нажимала на какую-нибудь кнопку, отправляла или читала сообщения, с головой ушла в свою игрушку. Время от времени она прижималась к сидевшему рядом бородатому мужчине и носом тыкалась в его ухо. Похоже, у Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов была новая подружка. – А я вчера сделала татуировку. Эта фраза была настолько не к месту, что Армануш вообще не поняла, что слова обращены к кому-то, а уж тем более – к ней самой. Но это было так. То ли движимая скукой, то ли пытаясь сблизиться с другой новенькой, подружка Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов разговаривала именно с ней. – Хочешь посмотреть? Вокруг пупка девушки обвивалась дикая орхидея цвета адского пламени. – Круто, – сказала Армануш. Девушка улыбнулась с довольным видом. – Спасибо, – ответила она и, хотя ничего не ела, промокнула губы салфеткой. Между тем на брюнетку был устремлен еще один, куда менее дружелюбный взгляд. Асия, как всегда, при первой встрече с любой новой особой женского пола выбирала между двумя возможными стратегиями: подождать, когда новая знакомая станет ей ненавистна, или не затягивать дело и сразу ее возненавидеть. Она остановилась на втором варианте. Асия откинулась на спинку стула, взяла бокал большим и указательным пальцами и стала внимательно разглядывать темно-красную жидкость. Не отрывая глаз от бокала, она произнесла: – Вообще-то, если задуматься о том, какая древняя это традиция – наносить на тело татуировки… – Не закончив предложения, она заговорила снова: – В начале тысяча девятьсот девяностых годов ученые нашли в итальянских Альпах прекрасно сохранившееся тело, которому пять тысяч с лишним лет, все покрытое татуировками. Их было пятьдесят семь. Самые древние татуировки в мире. – Да ты что! – удивилась Армануш. – Интересно, а какие тогда делали тату? – Обычно они набивали животных, свои тотемы… Ослов, наверное, оленей, сов, горных баранов и, конечно, змей. Думаю, на змей всегда был спрос. – Ничего себе, пять тысяч с лишним лет… – восхитилась новая подружка Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов. – Но не думаю, что у него была татуировка на пупке, – проворковал он и, засмеявшись, привлек ее к себе для поцелуя. На тротуар тоже были выставлены столики. За один села какая-то мрачного вида пара, потом за другой еще одна, типичные обитатели мегаполиса с напряженными, серьезными лицами. Армануш с любопытством наблюдала за этими людьми, ей казалось, что они похожи на персонажей Фицджеральда.