Глава 10 Миндаль На пятый день Армануш открыла для себя внутренний распорядок в особняке Казанчи. По будням завтрак подавали на стол уже в шесть утра и не убирали до половины десятого. Все это время непрерывно кипел самовар и ежечасно заваривали свежий чай. Вместо того чтобы садиться за стол всем вместе, члены семьи приходили по отдельности, у кого как получалось из-за работы, расписания или по настроению. Поэтому, в отличие от ужина, когда все вместе одновременно садились за стол, завтрак в будни напоминал, скорее, утреннюю электричку: одни пассажиры заходили на этой станции, другие выходили, третьи ехали дальше. На стол почти всегда накрывала тетушка Бану, которая раньше всех в доме вставала на предрассветную молитву. Она вылезала из постели, бормоча: «Воистину, лучше», – в то время, когда муэдзин с соседней мечети во второй раз возглашал: «Молитва лучше сна». Тетушка Бану шла в ванную и готовилась к молитве, омывала руки по локоть и ноги по щиколотки. Вода бывала ледяной, но это не страшно. Душе нужно продрогнуть, чтобы проснуться. Душе вообще полезно встрепенуться. То, что все остальное семейство спит, было тоже не страшно. Бану просто молилась вдвое горячее, чтобы замолить и их прегрешения. Этим утром, когда гулко раздался крик муэдзина: «Аллах велик, Аллах велик», – тетушка Бану уже лежала с открытыми глазами и протянула было руку к халату и платку. Но, против обыкновения, она чувствовала страшную тяжесть во всем теле. Муэдзин прокричал: «Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха». А тетушка Бану все равно не могла встать. И даже услышав: «Спешите на молитву» и «Спешите к лучшему действию», – она смогла вылезти из кровати только наполовину. Из другой половины словно всю кровь выкачали, остался какой-то тяжеловесный неповоротливый мешок. Молитва лучше, чем сон. Молитва лучше, чем сон. – Эй, ребята, вы что, дайте хоть пошевелиться! – воззвала тетушка Бану с некоторым отчаянием в голосе. Сидевшие у нее на плечах джинны переглянулись. – А я-то что, ты ему скажи. Это все он, – отвечала со своего места на правом плече мадам Милашка. В полном соответствии с именем мадам Милашка была из числа добрых, праведных джиннов. У нее было милое лучезарное личико, а голову венчала переливавшаяся всеми оттенками лилового, пурпурного и розового корона. Голова держалась на изящной тонкой шейке, а вот дальше не было ничего, кроме небольшого облачка. Без собственно тела она имела вид головы на постаменте, и это ее ничуть не портило. Прекрасным представительницам народа джиннов, в отличие от смертных женщин, совсем не обязательно иметь соразмерное телосложение. Тетушка Бану безгранично доверяла мадам Милашке. Она была не чета всем этим вероотступникам, вовсе нет, то была благочестивая джинния, которая давным-давно отошла от безбожия, весьма частого среди джиннов заблуждения, и обратилась в ислам. Мадам Милашка часто посещала мечети и святые места и прекрасно разбиралась в Священном Коране. С годами они с тетушкой Бану очень сблизились, чего никак нельзя было сказать о мсье Стервеце – существе совсем другого сорта, родом из областей, где вечно завывает ветер. Он был очень стар, даже для джинна. А значит, был куда могущественней, чем хотел казаться, ведь общеизвестно, что с возрастом сила джинна только возрастает. В особняке Казанчи мсье Стервец был вынужден оставаться лишь потому, что тетушка Бану наложила на него заклятие в последнее утро своего сорокадневного покаянного искуса. С тех самых пор она могла повелевать джинном и ни на миг не расставалась с талисманом, который позволял над ним господствовать. Сковать джинна непросто. Самое главное – овладеть именем, его надо было правильно отгадать. Это была смертельно опасная игра, ведь если джинн опередит вас и первый выяснит ваше имя, то он станет повелителем, а вы – рабом. Но, даже угадав имя и пленив джинна, не стоит самонадеянно думать, что вашей власти ничего не грозит. О, это было бы опаснейшее заблуждение! За все века лишь великому царю Соломону удалось окончательно разгромить джиннов, целые полчища джиннов. Но даже он не смог бы сделать этого без волшебного железного перстня. Ясное дело, великому Соломону нет равных, и только самовлюбленный дурак станет кичиться тем, что якобы подчинил себе джинна. А тетушка Бану была кем угодно, но не самовлюбленной дурой. Мсье Стервец служил ей уже шесть лет, но она продолжала смотреть на их отношения как на временный, периодически возобновляемый договор. Она никогда не бывала с ним неучтива или груба, ибо знала, что джинны, в отличие от людей, навеки хранят в памяти все причиненные им обиды и не забывают ни малейшей несправедливости. Память джинна, словно усердный клерк, скрупулезно фиксирует мельчайшие подробности любого происшествия, и в один прекрасный день он все вам припомнит. Стало быть, тетушка Бану никогда не злоупотребляла своей властью над пленником и с уважением относилась к его правам. И все же данную ей власть можно было употребить иначе: попросить каких-нибудь мирских благ, например денег, драгоценностей или славы. Но она знала, что все эти вещи иллюзорны, а джинны самые искусные иллюзионисты. К тому же такое внезапное богатство не приходит ниоткуда, оно, очевидно, должно быть похищено у прежнего хозяина, ведь природа не терпит пустоты, а людские судьбы переплетены, как нити в ажурной вышивке. Все эти годы тетушка Бану сохраняла благоразумие и не просила никаких материальных благ. Она хотела одного: знать. От него она узнавала о забытых происшествиях, о непонятных незнакомцах, имущественных спорах, семейных ссорах, непогребенных тайнах. По сути, это были основные сведения, исходя из которых она могла помогать своим бесчисленным клиентам. Если в какой-то семье терялся важный документ, люди приходили к тетушке Бану, чтобы узнать, где он может быть. А если какой-то женщине казалось, что на нее навели порчу, она шла к тетушке Бану выяснить, кто это сделал. Однажды к ней привели беременную, которая внезапно занемогла и, ко всеобщему ужасу, с каждым днем чувствовала себя все хуже и хуже. Посовещавшись с джинном, тетушка Бану велела беременной женщине пойти к росшему в ее собственном саду лимонному дереву, которое уже давно не приносило плодов. Под ним она должна была найти черный бархатный кошель, а в кошеле – кусок оливкового мыла, с вдавленными в него обрезками ногтей. Это были ногти самой больной, а навела чары злокозненная соседка. Тетушка Бану не стала называть соседку, чтобы не подпитывать дальнейшую вражду. Через пару дней выяснилось, что беременная поправилась и прекрасно себя чувствует. И в дальнейшем тетушка Бану сотрудничала с мсье Стервецом именно в таком ключе. И лишь один-единственный раз она попросила оказать услугу лично ей. Это был вопрос самого конфиденциального свойства. Тетушка Бану хотела знать, кто отец Асии. Мсье Стервец дал ответ, тот самый ответ. Но она не хотела верить. Она негодовала и с жаром отказывалась принять такой ответ, хотя прекрасно знала, что пленный джинн не может лгать своему повелителю. Она отказывалась верить, пока в один прекрасный день ее сердце просто устало опровергать то, что давным-давно признал разум. С той поры тетушка Бану уже не была прежней. И время от времени думала, что, может быть, лучше бы ей не знать, ведь это был тот случай, когда знание не давало ничего, кроме мучений и скорбей, извечного проклятия мудрых. Сегодня, много лет спустя, тетушка Бану снова думала о том, чтобы обратиться к джинну с личной просьбой. Оттого и не было у нее сил с самого утра: терзавшие ум сомнения ослабляли власть над порабощенным духом, который становился тем тяжелее, чем больше она билась над неразрешимыми дилеммами. Действительно, стоит ли снова задавать ему вопрос от собственного имени? Она ведь так пожалела об этом в прошлый раз. Может, вообще заканчивать с этими играми, снять талисман и освободить джинна? Она могла бы предсказывать будущее, обходясь помощью мадам Милашки. Конечно, это несколько ослабит ее ворожейные способности. Но что поделать? Разве этого недостаточно? Внутренний голос предостерегал тетушку Бану от проклятия мудрых, напоминал ей о том, что слишком много знания приносит много нестерпимой печали. И в то же время другая половина ее души, всегда жаждавшая честно во всем разобраться, до смерти хотела узнать правду. Мсье Стервец прекрасно знал о мучившем ее противоречии и, похоже, им наслаждался. С каждым сомнением он сильнее давил на ее левое плечо, как если бы тяжкие думы были недостаточным бременем. – А ну слезай! – велела тетушка Бану и произнесла молитву, которую Коран предписывает читать, если имеешь дело с джинном, не внушающим доверия. Мсье Стервец сразу стал куда покладистее, соскочил с плеча и дал ей наконец встать с постели. – Вы хотите отпустить меня на волю? – спросил мсье Стервец, прочитавший ее мысли. – Или вы хотите воспользоваться моими волшебными силами, чтобы выяснить что-то особенное? Из приоткрытых губ тетушки Бану вырвалось какое-то еле слышное слово, но шепот этот больше напоминал стон, чем «да» или «нет». Она словно потерялась в безграничных пустых пространствах, стала такой маленькой, а вокруг была огромная земля, огромное небо, огромные звезды и огромный мучительный выбор. – Можете спросить меня о том, что так хотите выяснить с того самого момента, как эта девушка из Америки рассказала все эти душераздирающие подробности про свою семью. Вы разве не мечтаете узнать, правда это или нет? Разве не хотите помочь ей тоже выяснить правду? Или ваши магические силы предназначены только для работы с клиентами? – Мсье Стервец говорил с вызовом, яростно и торжествующе выпучив горящие, как угольки, глаза, а потом добавил совсем тихо: – Я такой старый, что знаю. Могу рассказать. Я ведь сам там был. – Прекрати! – почти закричала тетушка Бану; у нее скрутило живот, во рту был привкус желчи. – Не желаю ничего знать. Мне не интересно. Я до сих пор кляну тот день, когда спросила тебя про отца Асии. И зачем я это сделала? Что толку от знания, если все равно ничего уже не исправить? Это же яд, который искалечит тебя навсегда. Его не выблевать, и умереть от него невозможно. Не хочу больше. К тому же что ты, вообще, знаешь? Она сама не понимала, почему сорвался с языка последний вопрос, ведь прекрасно знала, что если кто-то и мог рассказать ей о прошлом Армануш, то это мсье Стервец. Он был из числа гульябани. Самые из самых вероломных среди джиннов, гульябани лучше других осведомлены о трагических событиях. Обреченные солдаты, угодившие в засаду и убитые за сотни миль от дома, странники, насмерть замерзшие в горах, жертвы чумы, изгнанные в пустыню, путники, ограбленные и убитые разбойниками, путешественники, затерявшиеся неизвестно где, осужденные преступники, которым пришлось доживать свои дни на каком-то затерянном острове. Все это наблюдали гульябани. Они видели, как на поле боя погибали батальоны солдат, видели целые деревни, обреченные на голодную смерть, видели, как неприятельский огонь испепелял караваны. Были они и в битве при Ярмуке, когда мусульмане разгромили огромную армию византийского императора Ираклия. Были и когда берберский полководец Тарик ибн Зияд прогремел своим солдатам: «За вами море, перед вами – враг! Куда же вам бежать, мои воины?» И тогда, сметая все живое, они вторглись в Вестготскую Испанию. Или когда Карл, впоследствии известный, как Мартелл, уничтожил в сражении при Туре триста тысяч арабов. Или когда одурманенные гашишем ассасины убили славного визиря Низам-аль-Мулька, а потом продолжали наводить ужас на весь Ближний Восток, до тех пор пока монгольский военачальник Хулагу не смел с лица земли все, что встречалось на его пути, в том числе их крепость. Все эти бедствия гульябани видели воочию. Особенно любили они подстерегать заблудившихся в пустыне без воды и пищи путников. А если какой-то несчастный оставался без погребения, они обязательно появлялись рядом с трупом. Если надо, могли принять вид растений, скал или животных, но чаще всего оборачивались стервятниками. Обычно они наблюдали за бедствием сверху или со стороны. Но известны случаи, когда они преследовали караваны, похищали у несчастных необходимые для выживания припасы, вселяли ужас в паломников, направлявшихся к святым местам, нападали на процессии и шепотом напевали жуткую мелодию смерти осужденным на галеры каторжникам или узникам, которых гнали по этапу. Они наблюдали те страшные моменты истории, о которых у человечества не осталось ни записей, ни доказательств. Гульябани были уродливыми свидетелями отвратительных преступлений, которые люди совершали по отношению к себе подобным. Следовательно, рассудила тетушка Бану, если Армануш говорит правду и ее родственников действительно погнали маршем смерти в 1915 году, мсье Стервец наверняка сможет об этом рассказать. – Ну что, ни о чем не хотите меня спросить? – процедил джинн, примостившись на краешке кровати и явно наслаждаясь смятением хозяйки. – Я был стервятником, – продолжил он с ожесточением, ведь по-другому говорить не мог, – я все видел. Я смотрел, как они шли, и шли, и шли, женщины и дети. Я кружил над ними и ждал, когда они упадут на колени. – Заткнись! – рявкнула тетушка Бану. – Не хочу ничего знать. Не забывай, кто тут главный. – Да, госпожа, – отшатнулся мсье Стервец. – Слушаю и повинуюсь. Пока вы носите амулет, ваше желание для меня закон. Но если вы вдруг захотите узнать, что постигло семью этой девушки в тысяча девятьсот пятнадцатом, просто сообщите. Моя память к вашим услугам. Тетушка Бану села в кровати и закусила губу, изо всех сил пытаясь изобразить непоколебимость. Она не допустит, чтобы мсье Стервец видел ее слабой. Она сидела очень прямо и старалась сохранить стойкость. Между тем в комнате запахло пылью и плесенью, словно все вокруг вдруг начало разлагаться, то ли настоящее стремительно распадалось, оставляя лишь гнилой осадок времени, то ли гнилой осадок прошлого просачивался в настоящее. Сокровенные врата времени готовы были отвориться. Чтобы не дать им открыться, чтобы оставить все как есть, тетушка Бану вытащила Священный Коран, который хранился у ее изголовья, завернутый в расшитый перламутром покров, раскрыла книгу наугад и прочитала: «Я ближе к тебе, чем твоя яремная вена» (50: 16). – Аллах, – вздохнула она, – Ты ближе ко мне, чем моя яремная вена. Помоги мне сделать трудный выбор. Даруй мне блаженство неведения или дай силы вынести знание. Я с благодарностью приму и то и другое, только молю Тебя, не давай мне знания, не дав прежде сил, чтобы его вынести. Помолившись, тетушка Бану выскользнула из постели, надела ночную рубашку и быстрыми неслышными шагами прокралась в ванную комнату, чтобы приготовиться к совершению утренней молитвы. Часы на серванте показывали семь сорок пять. Неужели она так долго пролежала в постели, препираясь с мсье Стервецом и с собственной совестью? Она поспешно вымыла лицо, руки и ноги и, накинув на голову газовый платок, вернулась в спальню, расстелила коврик и встала на молитву. Если тетушка Бану и опоздала с завтраком, то Армануш заметила это в последнюю очередь. Она допоздна сидела в Интернете, а потом проснулась позже обычного и с удовольствием поспала бы еще. Она ворочалась, вертелась, то укрывалась с головой, то вылезала из-под одеяла, лишь бы урвать еще чуточку сна. С трудом приоткрыв один глаз, она увидела, что Асия сидит за письменным столом, читает книгу и слушает музыку через наушники. – Что ты слушаешь? – громко спросила Армануш. – А? – крикнула в ответ Асия. – Джонни Кэша! – Ну да, конечно! А читаешь что? – «Иррациональный человек. Обзор экзистенциальной философии»[11], – последовал такой же уверенный и громкий ответ. – А ты не думаешь, что это тоже немного иррационально? Разве можно сосредоточиться на экзистенциальной философии, когда слушаешь музыку? – Они прекрасно сочетаются, – ответила Асия. – Джонни Кэш делает то же самое, что философы-экзистенциалисты: они вскрывают человеческую душу, чтобы посмотреть, что там внутри, и, не удовлетворенные результатом, так и оставляют ее в разверстом состоянии. Армануш не успела осмыслить эту идею, как в дверь постучали и напомнили девочкам, что они рискуют упустить свой последний шанс позавтракать. Стол был накрыт на двоих, остальные уже поели. Бабушка Гульсум и Петит-Ma ушли в гости к родственникам, тетушка Севрие – на службу в школу, тетушка Зелиха – в салон татуировок, а тетушка Фериде в ванной комнате красила волосы в огненно-рыжий цвет. В гостиной оставалась только одна тетушка, и вид у нее был удивительно сердитый. – Что случилось? Тебя что, твой джинн бросил? – спросила Асия. Вместо ответа тетушка Бану рванула на кухню. За следующие два часа она рассортировала и по-новому расставила банки с крупами, вымыла полы, испекла печенье с изюмом и грецкими орехами, отмыла украшавшие прилавок пластмассовые фрукты и отскребла с угла плиты пятно присохшей горчицы. Когда она вернулась в гостиную, девочки так и сидели за остатками завтрака и развлекались тем, что изощренно высмеивали практически каждый кадр очередной серии «Проклятия плюща любовной страсти», самого длинного сериала на турецком телевидении. Видя, как они глумятся над столь дорогой ее сердцу мыльной оперой, тетушка Бану даже не рассердилась. До нее вдруг дошло, что она напрочь забыла про свой любимый фильм и впервые за много-много лет пропустила новую серию. Прежде такое случилось только один раз, во время ее молитвенного затвора. Да и тогда, да простит ее Аллах, она частенько думала о «Проклятии плюща любовной страсти» и гадала, что же там происходит, пока она кается. Но сейчас ничто не заставляло ее пропускать очередную серию, и как ее только угораздило? И чем у нее голова была забита? Тетушка Бану вдруг заметила, что Асия и Армануш с любопытством на нее поглядывают. Ей стало как-то не по себе, к тому же она поняла, что мыльная опера закончилась и девочки, наверное, ищут новый предмет для насмешек. Но, похоже, у Асии было другое на уме. – Армануш спрашивает, не разложишь ли ты на нее карты Таро. – К чему? – тихо проговорила тетушка Бану. – Скажи ей, она красивая, умная молодая женщина, и у нее все впереди, а узнавать о будущем надо только тем, у кого впереди ничего нет. – Ну, погадай ей на жареном фундуке, – настаивала Асия, не утруждая себя переводом. – Я этого больше не делаю. Оказался не такой уж надежный метод. – Ах да, понимаешь, моя тетушка-гадалка – позитивист. Она проводит научное измерение допустимой погрешности своих гаданий, – сказала Асия по-английски и продолжила уже серьезным тоном, по-турецки: – Давай на кофейной гуще? – Ну, это другое дело, – согласилась тетушка Бану, от гадания на кофейной гуще она уж никак не могла отказаться. – Это я всегда могу. Сварили две чашки кофе, Армануш пила без сахара, Асия – очень сладкий, впрочем, ей не нужно было гадать, ее интересовал кофеин, а не предначертания судьбы. Когда Армануш допила кофе, чашку плотно накрыли блюдечком, описали ею три круга в горизонтальной плоскости и опрокинули чашку вверх дном, так, чтобы гуща медленно стекла по стенкам, образуя разные узоры. Когда донышко остыло, чашку перевернули, и тетушка Бану принялась толковать кофейные подтеки, двигаясь по часовой стрелке. – Вижу какую-то женщину, она очень беспокоится. – Это наверняка мама, – вздохнула Армануш. – Она страшно волнуется, думает о тебе день и ночь, очень тебя любит, но в душе у нее раздрай. Потом какой-то город, с красивыми мостами. Вода, море, ветер и… туман. Вижу семью: смотри сюда, много голов, много народу, много любви и заботы, и еды тоже много. Армануш кивнула, ее немного смущало, что ее читали, словно книгу. – Потом… – проговорила тетушка Бану, пропуская увиденные на донышке чашки плохие новости, цветы, которые скоро будут возложены на какую-то далекую могилу. Она повертела чашечку пухлыми пальцами и сказала громче, чем хотела, так что они даже вздрогнули: – А вот молодой человек, ты ему очень дорога. Но почему же он будто за каким-то покрывалом? Что-то вроде покрывала. У Армануш замерло сердце. – Это может быть экран компьютера? – лукаво спросила Асия и посадила на колени Султана Пятого. – Нет, никаких компьютеров я в гуще не вижу, – возразила тетушка Бану, неохотно допускавшая современные технологии в свой магический мир. Она слегка повернула чашку, торжественно замерла и сказала с озадаченным видом: – Вижу девушку, твою ровесницу. У нее кудри, черные кудри… роскошная грудь… – Спасибо, тетушка, я уже поняла, – рассмеялась Асия. – Но, знаешь, когда гадаешь, совсем не обязательно засовывать родственников в каждую чашку. Это называется непотизм. Тетушка Бану только моргнула и сделала каменное лицо. – Вот веревка, толстая, крепкая веревка, а на конце петля вроде лассо. Между вами, девочки, будет сильная связь… да, вижу духовную связь…