Постепенно она осознала, что ожидала услышать от них признание вины или даже извинения. Но извинений не последовало, и не потому, что ей не сочувствовали, напротив, потому, что они не ощущали ни малейшей причастности ко всем этим преступлениям. Будучи армянкой, она воплощала дух своего народа, его былых поколений, в то время как среднестатистический турок не знал такой преемственности по отношению к предкам. У армян и турок были разные представления о времени. Для армян время было вечным круговоротом, в котором прошлое воплощалось в настоящем, а настоящее порождало будущее. А для турок время шло прерывистой линией. В определенной ее точке заканчивалось прошлое, и потом с нуля начиналось настоящее, а между ними не было ничего, только разрыв. – Но ты совсем ничего не поела. Давай, дитя мое, поешь после долгой дороги. – Тетушка Бану перевела разговор на еду, одну из двух вещей, которые, как она знала, помогают в горе. – Да, спасибо, все очень вкусно. Армануш снова взяла вилку и отметила, что они готовили рис, как ее бабушка, со сливочным маслом и жареными кедровыми орешками. – Хорошо, ешь, ешь! – изо всех сил закивала тетушка Бану. При виде того, как Армануш вежливо покорилась и принялась за кабургу, Асия понурилась, совсем потеряв аппетит. Конечно, дело было не в том, что она впервые узнала о депортации армян. Ей и раньше доводилось слышать об этом, в основном с доводами «за», редко с доводами «против». Но совсем другое дело, когда рассказывает живой, непосредственно связанный со всем этим человек. Асия впервые столкнулась с обремененной такими давними воспоминаниями молодостью. Но ее внутренний нигилист был уже тут как тут и не дал ей слишком распереживаться. Она передернула плечами. Да, не важно. Понятно, что этот мир – полный отстой. А Бога или нет, или Ему настолько плевать на все, что Он просто не видит, в какое вверг нас мерзкое существование. Жизнь – злая и жестокая штука. Асия давно это знала, она вообще слишком много чего знала о жизни, так что уже оскомину набило. Мутным взглядом она уставилась на экран, где турецкий Дональд Трамп теперь мордовал проштрафившихся участников проигрывавшей команды. Разработанные ими модели футбольной формы были настолько ужасны, что их отказались надеть даже самые покладистые спортсмены. Теперь одного из участников полагалось выгнать. Как по команде, все трое принялись поливать друг друга грязью, чтобы не вылететь самому. Асия ушла в себя и брезгливо усмехнулась. Вот он, мир, в котором мы живем. История, политика, религия, общество, конкуренция, маркетинг, свободный рынок, борьба за власть, все грызутся за жалкие крупицы торжества. Нет уж, с нее хватит всего этого… дерьма. Между тем к Асии вернулся аппетит. Не сводя глаз с экрана, она рывком придвинула стул поближе к столу и принялась накладывать еду в свою тарелку. Положив изрядную порцию кабурги, стала жадно есть. Приподняв голову, она встретилась глазами с матерью и тут же отвернулась от ее пронзительного взгляда. После ужина Армануш удалилась в комнату девочек, чтобы сделать пару звонков. Сначала она набрала Сан-Франциско, стоя лицом к лицу с Джонни Кэшем. Напротив нее, над столом, висел его плакат. – Бабушка, это я! – воскликнула она радостно, но осеклась. – А что это там за шум? – Ой, ерунда, дорогая, – последовал ответ, – нам трубы в ванной меняют. Оказалось, твой дядя Дикран все напутал. Пришлось сантехника вызывать. Расскажи лучше про себя. Это был ожидаемый вопрос, и Армануш стала излагать свой обычный распорядок дня в Аризоне. Ей было совестно врать, но она успокаивала себя тем, что это ложь во благо. Разве она могла сказать прямо: «Ни в какой я не в Аризоне, я в твоем родном городе». Повесив трубку, она подождала минуту-другую. Задумчиво сделала глубокий вдох и, собрав все свое мужество, нашла нужный номер. Она твердо решила сохранять спокойствие и не показывать раздражения, но с трудом удержалась, услышав нервный голос матери. – Эми, дорогая, почему же ты раньше не звонила? Как ты? Как погода в Сан-Франциско? Они тебя не обижают? – Да, мама, все хорошо. Погода… – Армануш пожалела, что не посмотрела в Интернете метеорологическую сводку. – Погода хорошая, только ветер, как всегда. – Да, – перебила ее Роуз, – я тебе звонила и звонила, но твой мобильник выключен. Я так волновалась! – Мама, послушай, пожалуйста! – сказала Армануш, сама удивившись решительным ноткам в своем голосе. – Мне неловко, когда ты звонишь сюда к бабушке. Давай договоримся: я тебе буду звонить, а не ты мне, ну пожалуйста! – Это они тебя заставляют? – подозрительно спросила Роуз. – Нет, мам, конечно нет. Ради бога! Это я тебя прошу. Роуз неохотно согласилась. Она жаловалась, что у нее совсем не остается времени на себя, что она разрывается между работой и домашними делами. Но потом повеселела: в магазине все для дома «Хоум депот» была распродажа, и они с Мустафой решили купить новые шкафчики на кухню. – А скажи, – Роуз была полна энтузиазма, – как ты относишься к вишневому дереву? Думаешь, хорошо будет смотреться у нас на кухне? – Ну да, наверное, да… – И я так считаю. Ну а если темный дуб? Это, конечно, подороже, зато сразу видно высший класс. Что, по-твоему, лучше? – Даже не знаю, мама, дуб тоже хорошо. – Ну вот, ты мне совсем не помогаешь, – вздохнула Роуз. Повесив трубку, Армануш посмотрела по сторонам, ей вдруг все показалось таким чужим. Эти турецкие ковры, старомодные лампы у кровати, непривычная мебель, книги и газеты на незнакомом языке… Ей стало так страшно, как бывало только в самом раннем детстве. Когда Армануш было шесть лет, они с матерью однажды ехали на машине и в какой-то богом забытой аризонской глухомани у них неожиданно закончился бензин. Только через час на дороге показалась другая машина. Роуз проголосовала, и грузовик остановился. В кабине сидели два здоровенных мужика жуткого вида, хмурые и грубые. Не говоря ни слова, они подвезли их до ближайшей бензоколонки. После того как их высадили и грузовик исчез вдали, Роуз, всхлипывая, прижала к себе Армануш и стала причитать дрожащими от ужаса губами: «Боже, а если бы они оказались дурными людьми? Они же могли нас похитить, изнасиловать и убить, и нас бы никогда не нашли. И как я могла пойти на такое? Так рисковать!» Армануш сейчас тоже чувствовала нечто подобное, хотя, конечно, все было куда менее драматично. Вот она в Стамбуле, живет у совершенно незнакомых людей, а ее родные даже и не подозревают. И как она могла поступить столь опрометчиво? А вдруг это дурные люди? Глава 9 Цедра Ранним утром Асия Казанчи и Армануш Чахмахчян отправились на поиски дома, где родилась бабушка Шушан. Они без труда нашли нужный квартал – это был очень милый и довольно шикарный район в европейской части города. Но дома там больше не было. Вместо него возвышалась современная пятиэтажка. Весь первый этаж занимал дорогой рыбный ресторан. Прежде чем войти внутрь, Асия посмотрелась в зеркало, поправила волосы и недовольно взглянула на свою грудь. Время ужина еще не наступило, в ресторане было пусто, только пара официантов выметали вчерашний мусор, а розовощекий толстый повар готовил закуски и основные блюда на вечер, окруженный облаком умопомрачительных ароматов. Асия расспросила всех, пытаясь выяснить, что тут было раньше. Но официанты совсем недавно приехали в Стамбул из курдской деревушки на юго-востоке страны, а повар, хотя и жил в городе несколько дольше, совершенно не знал об истории этого места. – Очень немногие коренные стамбульские семьи продолжают жить в фамильных домах, – заявил повар со значительным видом и принялся чистить и потрошить огромную скумбрию. – Раньше это был космополитический город, – продолжил он и при этом переломил скумбрии хребет сначала над хвостом, потом за головой. – Вот взять наших соседей. Были евреи, много евреев. И греки были, и армяне… Мальчиком я всегда покупал рыбу у греческих рыбаков. У матери была портниха армянка. У отца – начальник еврей. Мы все были вперемешку. Армануш обернулась к Асии: – Спроси, почему теперь по-другому. – Потому что Стамбул – не город, – заметил повар, лицо его озарилось, и он повысил голос, приготовившись сказать нечто важное. – Он с виду как город, но это не так. Стамбул – это город-корабль. Мы все живем на корабле. С этими словами он схватил рыбу за голову и стал дергать хребет туда-сюда. На миг Армануш представилось, что скумбрия сделана из фарфора и вот-вот разлетится на кусочки прямо у него в руках. Но мгновение спустя повар ловко вытащил всю кость целиком. Довольный собой, он продолжил: – Мы все пассажиры, одна партия приходит, другая уходит, евреи уходят, русские приходят, там, где мой брат живет, полно молдаван… Завтра и они уйдут, на их место придут другие. Так оно устроено… Они поблагодарили повара и бросили прощальный взгляд на скумбрию, которая теперь разинула рот в ожидании начинки. Асия была разочарована, Армануш расстроена. На выходе из ресторана им открылся изумительный вид – Босфорский пролив сверкал в лучах зимнего солнца. Они заслонились от яркого света и вдохнули полной грудью. Пахло весной. Не зная, чем теперь заняться, девушки рассеянно бродили по улицам и не пропускали ни одного лоточника: купили вареную кукурузу, фаршированные мидии, халву из манки и, наконец, большой кулек подсолнечных семечек. Принимаясь за очередное лакомство, они перескакивали на новую тему и обсудили много разных вопросов, избегая лишь трех, которых молодые девушки обычно касаются, только когда познакомятся получше: секса, мужчин и своих отцов. – Мне нравится твоя семья, – сказала Армануш, – они такие живые. – А то я не знаю, – парировала Асия и зазвенела браслетами. На ней была длинная хипповская юбка, серо-зеленая с темно-красным набивным цветочным узором, и множество украшений: бусы, браслеты и серебряные кольца почти на каждом пальце. Рядом с таким нарядом джинсы и твидовый пиджак Армануш казались ей самой какими-то слишком будничными. – Но у этого есть свои минусы, – сказала Асия. – Знаешь, как тяжко расти в доме, полном женщин, где просто не продохнуть от их всепоглощающей любви. В доме ты, единственный ребенок, вынуждена быть взрослее, чем все взрослые, вместе взятые. Я, конечно, очень благодарна за то, что они отдали меня в первоклассную школу, лучшего образования в этой стране, пожалуй, нигде не получишь. Одна беда – они хотят, чтобы я преуспела в том, чего они сами в жизни не добились, понимаешь? – (Армануш, увы, понимала.) – В результате мне приходилось разрываться на части, чтобы одновременно воплотить мечты всех моих родственниц. С шести лет я учила английский, что само по себе нормально, но этим дело не ограничилось. На следующий год я брала частные уроки французского. В девять меня отдали на скрипку, и я целый год мучилась, хотя очевидным образом не имела к этому ни таланта, ни склонности. После этого рядом с нами открыли каток, и мои тетки решили, что я должна стать фигуристкой. Они мечтали увидеть, как я, в усыпанном блестками платье, грациозно кружусь по льду под звуки нашего государственного гимна. Мне предстояло стать турецкой Катариной Витт! И вот в скором времени я уже нарезала круги на льду, то и дело приземляясь на попу при очередной попытке сделать пируэт. Меня до сих пор бросает в дрожь от скрипа коньков. Из приличия Армануш удержалась от смеха, хотя едва ли могла вообразить картину уморительнее, чем Асия, исполняющая пируэты на международном соревновании по фигурному катанию. – Потом они пробовали сделать из меня бегуна на длинные дистанции. Надо только тренироваться побольше, и из меня вполне может выйти чудо-спортсменка, достойная представлять Турцию на Олимпийских играх! Боже милостивый, вообрази меня, с таким бюстом, на марафонской дистанции! На этот раз Армануш не выдержала и засмеялась. – Знаешь, я ума не приложу, что эти спортсменки с собой делают, но они же все плоские, как доски. Наверное, мужские гормоны пьют, чтобы грудь сдулась. А женщины вроде меня не созданы для легкой атлетики. Это противоречит основополагающим законам физики. Смотри, тело движется вперед и ускоряется в соответствии с законом ускорения. Ускорение пропорционально вызывающей его силе и совпадает с ней по направлению. И что же происходит? Буфера тоже ускоряются, но двигаются в собственном ритме, совершено некстати, вверх-вниз и в итоге тебя тормозят. Первый закон Ньютона плюс закон всемирного тяготения. Никаких шансов на победу. Страшный конфуз, – горячо добавила Асия. – Славу богу, этот этап мы быстро прошли! Затем я брала уроки рисования. Более того, меня до недавнего времени гоняли на балет, пока мама не узнала, что я все равно прогуливала, и махнула на меня рукой. Армануш кивнула с видом человека, узнающего в рассказе другого детали собственной жизни. Она на себе испытала, что такое всепоглощающая любовь тетушек, но ей было как-то неловко об этом говорить. Вместо этого она спросила: – Слушай, я никак не пойму, эта дама, с которой вы меня встретили в аэропорту, та, с кольцом в носу… – Армануш хихикнула, но взяла себя в руки. – Зелиха… это же твоя мама? Но ты зовешь ее тетей, правильно? – Да, правильно. Это может сбить с толку. Я сама иногда путаюсь, – сказала Асия и закурила первую за этот день сигарету. Она уже успела заметить, что Армануш не выносит табака. Асия еще не совсем разобралась в новой подруге, но уже записала ее в разряд воспитанных девочек. Если в ее пристойном стерильном мире закурить сигарету – преступление, то как же она сможет принять другие привычки своей хозяйки? Она выпустила дым в сторону как можно дальше от Армануш, но ветер легко принес его обратно. – Я и не помню, когда начала называть мать тетушкой, сколько мне лет было. Может, с самого начала. – Асия говорила почти шепотом, но глаза у нее горели. – Понимаешь, меня растили все эти тетушки, и каждая играла роль матери. Моя беда в том, что я в каком-то смысле единственная дочь четырех женщин. Тетушка Фериде, как ты, наверное, могла заметить, несколько ку-ку, она никогда не была замужем. Она сменила кучу работ; в маниакальной фазе, например, была потрясающей продавщицей. Тетушка Севрие была очень счастлива в браке, но овдовела и вместе с мужем потеряла единственную отраду в жизни. После этого она всецело посвятила себя преподаванию отечественной истории. Между нами, я думаю, она просто не любит секс и питает отвращение ко всем потребностям человеческого тела. Еще есть старшая сестра, тетушка Бану. Она соль земли. Формально она замужем, но почти не общается с мужем. У нее случилось страшное несчастье: было два чудесных мальчика, и оба умерли. Армануш тяжело вздохнула, не зная, что сказать на это. – Меня не удивляет, что тетушка Бану ищет утешения у Аллаха, – добавила Асия, играя бусами. – Короче, суть в том, что меня с рождения окружали четыре тетушки-мамочки или мамочки-тетушки. Надо было или всех называть мамой, или мать – тетушкой Зелихой. Последнее оказалось как-то проще. – А ей не было обидно? Асия вдруг оживилась, заметив проплывавший в открытом море ржаво-красный грузовой корабль. Она любила смотреть на проходившие вдоль Босфорского пролива суда. Ей нравилось воображать, как живется команде, нравилось видеть свой город глазами моряка, который всегда в пути, у которого нет ни порта назначения, ни потребности сойти на сушу. – Обидно? Нет, что ты. Она же в девятнадцать лет забеременела. Может, это странно звучит, но я думаю, ей даже легче, что я не зову ее мамой. Они все были как бы мои тетушки, и окружающим был не так заметен ее грех. Не было блудной матери, не на кого пальцем показывать. Вообще-то, я не исключаю, что изначально они сами меня к этому подтолкнули, а потом я привыкла и уже не могла называть ее иначе, как тетушка. – Она мне понравилась, – сказала Армануш, а потом смущенно осеклась. – Ты сказала грех, какой грех? – Ну, она родила внебрачного ребенка. Моя мать… – Асия наморщила нос, подыскивая подходящее слово. – Позор нашей семьи. Этакая воинственная бунтарка принесла в подоле. Мимо проплыл российский нефтяной танкер, на берег накатывались мелкие волны. – Да, я заметила, что отец вроде отсутствует, но подумала, что он умер или что-то типа этого, – запнулась Армануш. – Мне очень жаль. – Очень жаль, что мой отец, наверное, жив? – усмехнулась Асия и покосилась на Армануш; та залилась краской. – Хотя, знаешь, ты права, – продолжила Асия, гневно сверкая глазами, – то есть я тоже так считаю. Если бы отец был мертв, мы бы раз и навсегда покончили с неопределенностью. Это меня и бесит больше всего, я все время думаю, что он может быть кем угодно. Если вот так не иметь ни малейшего понятия о том, что за человек твой отец, невольно начинаешь себе что-то сочинять. Может быть, я каждый день вижу его по телевизору или слышу его голос по радио. А может, я когда-то где-то сталкивалась с ним лицом к лицу. Может, ехала с ним в автобусе. Может быть, это профессор, к которому я подхожу после лекции, или фотограф, чью выставку я иду смотреть, или вот этот уличный торговец. Чем черт не шутит? Речь шла о поджаром мужчине с тонкими усиками, лет сорока с лишним. Перед ним была витрина со множеством гигантских банок всякого рода солений, из которых он с помощью автоматического аппарата выжимал рассол. Заметив, что его рассматривают две девушки, он широко осклабился. Армануш сразу отвернулась, а Асия гневно на него посмотрела.