Асия попыталась отпихнуть Султана Пятого от маленького капающего краника, налила себе чая из дымящего самовара и мрачно спросила: – И что вы все так возбудились из-за этой американской девицы? Она отпила глоточек, но тут же скорчила рожу и потянулась за сахаром. Раз, два… в крохотный стаканчик опустились целых четыре куска сахара. – То есть как это «возбудились»? Она же наша гостья. Она приезжает аж из другого полушария! – воскликнула тетушка Фериде и вытянула руку в подобии нацистского приветствия, желая показать, как далеко это другое полушарие. В голосе у нее сразу послышалось волнение, речь о полушариях ее взбудоражила, а перед мысленным взором возникла общая карта циркуляции атмосферных и океанических потоков. Последний раз тетушка Фериде вживую видела эту карту в старших классах школы. Никто не знал, что на самом деле она выучила эту карту наизусть, всю, до мельчайших деталей. Карта так и сохранилась в ее памяти, запечатленная столь же живо, как в тот день, когда она впервые приступила к ее подробному изучению. – А главное, эту гостью послал к нам твой дядя, – вмешалась в разговор бабушка Гульсум, которая делала все для того, чтобы сохранить репутацию нового воплощения Ивана Грозного. – Дядя? Какой такой дядя? Тот, которого я по сей день в глаза не видела? Асия глотнула чай. Все равно горький. Она бросила в стакан еще кусочек сахара. – Ку-ку, очнитесь! Да этот человек ни разу нас не навестил, с тех пор как ступил на американскую землю. А пестрые открытки с видами Аризоны были единственным свидетельством того, что он вообще еще жив, – сказала Асия, злобно сверкнув глазами. – Кактус под лучами солнца, кактус в сумерках, кактус с пурпурными цветами, кактус с сидящими на нем красными птичками… Да он даже не удосужился внести некоторое разнообразие в свои открытки. – Он еще присылает фотографии жены, – справедливости ради добавила тетушка Фериде. – Да зачем нам эти фотографии? Пухлая блондинка улыбается на фоне кирпичного дома, куда нас так ни разу и не пригласили. Пухлая блондинка улыбается на фоне Большого каньона. Пухлая блондинка с огромным мексиканским сомбреро на голове. Пухлая блондинка улыбается, а на крыльце рядом с ней подстреленный койот. Пухлая блондинка с улыбкой жарит блинчики на кухне. Вас это еще не достало? Он ежемесячно присылает нам изображения этой абсолютно чужой женщины. И почему она вообще нам улыбается? Мы ее в глаза не видели, ради всего святого! Асия залпом выпила обжигающе горячий чай. – Путешествия – очень рискованная вещь, – заметила тетушка Фериде. – На дорогах полно разных опасностей. Самолеты угоняют, машины попадают в автокатастрофы, даже поезда переворачиваются, сходят с рельсов. Вчера на побережье Эгейского моря произошел несчастный случай, восемь человек погибло. Не в силах смотреть в глаза собеседникам, она беспокойно оглядывала стол, а потом уставилась на черную маслину у себя на тарелке. Когда тетушка Фериде излагала жуткие новости с третьей полосы бульварных газет, слушатели обычно погружались в напряженное молчание. Вот и на этот раз воцарилась тишина. Бабушка Гульсум поморщилась, ей было неприятно слышать, как поносят ее единственного сына. Тетушка Бану теребила кончики красного платка. Тетушка Севрие пыталась вспомнить, что за животное койот, но, проработав учительницей двадцать четыре года, она научилась бесподобно отвечать, но совершенно разучилась задавать вопросы и поэтому предпочла не спрашивать. Грызшая кусочек суджука Петит-Ma тоже замерла. Тетушка Фериде пыталась вспомнить, о каких еще катастрофах читала, но вместо леденящих кровь новостей в голову ей приходили картинки, на которых американская жена Мустафы красовалась в ярко-синем сомбреро. Если бы только найти такую шляпу в Стамбуле, она бы ее носила не снимая. И никто не заметил, какой удрученный вид сделался вдруг у тетушки Зелихи. – Пора посмотреть правде в глаза, – твердо сказала Асия. – Все эти годы вы нянчились с дядей Мустафой, как с единственным драгоценным отпрыском мужского пола, а он и думать о вас забыл, как только вылетел из гнезда. Разве не ясно, что он плевать хотел на семью? А почему же тогда нам на него не наплевать? – Мальчик занят, – оборвала ее бабушка Гульсум, которая, по правде говоря, предпочитала единственного сына своим слишком уж многочисленным дочерям. – За границей жить нелегко. До Америки путь неблизкий. – Конечно неблизкий, особенно если вплавь перебираться через Атлантический океан и потом пешком идти через Европу, – заметила Асия и надкусила ломтик брынзы, чтобы немного остудить обожженный чаем язык. Сыр оказался на удивление вкусным. Он был мягкий и соленый, как она любила. Препирательства мешали получать удовольствие от еды, поэтому какое-то время она молча жевала сыр. Тетушка Бану поспешила воспользоваться паузой и поведать всем поучительную историю, что делала всегда в годину бедствий. Она рассказала им про человека, который объездил весь земной шар, пытаясь избежать смертной участи. На север и на юг, на восток и на запад, он прошел все пути и дороги. И вот, во время одного из своих бесчисленных странствий он неожиданно повстречал ангела смерти Азраила в городе Каире. Ангел смерти посмотрел на него таинственным пронзительным взглядом, не сказал ни слова и не пошел за ним следом. Человек этот сразу покинул Каир и скакал без передышки, пока не добрался до забытого богом сонного городка где-то в Китае. Изнемогая от жажды и усталости, он зашел в первую же корчму. Там за соседним столиком сидел Азраил. Он давно и терпеливо дожидался этого человека и теперь поприветствовал его с явным облегчением. «Я так удивился, когда наткнулся на тебя в Каире, – проговорил он хриплым голосом, – нам ведь было суждено встретиться в Китае». Асия знала наизусть и эту историю, и еще множество других, которые постоянно рассказывали под крышей этого дома. Одного она не понимала и не надеялась понять: почему тетушки с таким упоением вспоминают давно затертые байки. В гостиной стало как-то чересчур укромно, почти душно, привычное повторение окутывало их эдаким уютным одеялом, словно вся жизнь была длинной, непрерывной репетицией и все повторяли выученные роли. Женщины принялись болтать без умолку, перескакивая с одного на другое, а сама Асия как-то оживилась, от утреннего уныния не осталось и следа. Бывало, ее просто обескураживала собственная непоследовательность. И как она могла так изводить тех, кого любила больше всего на свете? Настроение у нее было словно маятник, туда-сюда, туда-сюда, минуту назад бесилась, и вот уже всем довольна. Этим она тоже походила на мать. Их болтовню прервал доносившийся через открытое окно тягучий голос продавца симитов, бубликов с кунжутом. Тетушка Бану бросилась к окну и высунулась наружу: – Эй, давай сюда! – крикнула она торговцу. – Почем продаешь? Вообще-то, она прекрасно знала, сколько стоит симит. Этот вопрос носил, скорее, ритуальный характер. И ритуал соблюдался неукоснительно. Не дожидаясь ответа, она продолжила: – Ладно, дай нам восемь штук. По воскресеньям они всегда покупали к завтраку восемь симитов, по штуке на каждую и еще один для отсутствующего далекого брата. – О, как они чудесно пахнут! – сияя, тетушка Бану прошествовала к столу с нанизанными на руки симитами, словно цирковая акробатка, которая собирается жонглировать обручами. Рассыпая кунжутные зернышки, она разложила бублики по тарелкам. Радуясь пополнению углеводного запаса, тетушка Бану принялась поглощать симит, заедая его бореком, а борек – хлебом. Но спустя немного времени ее одолела то ли изжога, то ли мрачные мысли, и она приняла угрюмый вид, с каким обычно сообщала клиенту, что карты, кажется, предвещают беду. – Все зависит от того, как посмотреть. – Тетушка Бану подняла брови, показывая, что собирается возвестить нечто весьма серьезное. – Было ли, не было ли… давно, еще в османские времена, жили два плетельщика корзин. Оба работали усердно, но один был исполнен веры, а другой был вечно всем недоволен. Однажды через их деревню проезжал султан. Он им сказал: «Я наполню ваши корзины пшеницей, и, если вы хорошо о ней позаботитесь, зерна превратятся в золотые монеты». Первый плетельщик радостно принял предложение, и его корзины наполнили пшеницей. А другой, такой же брюзга, как и ты, отверг дар великого султана. Знаешь, чем дело кончилось? – Еще бы я не знала! – ответила Асия. – Эту историю я по меньшей мере раз сто слышала. А вот вы, кажется, не знаете, какой вред ваши истории наносят детскому воображению. Из-за этой дурацкой байки я все свое раннее детство клала под подушку пшеничный колосок в надежде на то, что наутро он превратится в золотую монету. А знаете, что было потом? Потом я пошла в школу. И в один прекрасный день рассказала детям, что скоро разбогатею, потому что моя пшеница превратится в золото. И не успела оглянуться, как весь класс надо мной смеялся. Вы меня выставили идиоткой. Из всех детских потрясений и ударов это оставило самый горький след в душе Асии. Именно тогда она во второй раз в жизни услышала то самое слово, которое потом сопровождало ее много лет, раздаваясь, когда она меньше всего этого ожидала. Приблудная! До истории с пшеницей в первом классе Асия только однажды слышала это слово и особо не обратила на него внимания, главным образом потому, что не понимала его смысла. Одноклассники быстро заполнили пробел в ее познаниях. Но сейчас она предпочла умолчать об этом, оставить при себе и просто налила еще одну чашку обжигающе горячего чая. – Послушай, Асия, можешь ворчать сколько душе угодно, но, когда приедет наша гостья, изволь утихомириться и будь с ней полюбезней. Ты говоришь по-английски лучше, чем я, и вообще лучше всех в семье. Тетушка Бану сказала это не от большой скромности. Можно было подумать, что она хоть как-то могла изъясняться, но английского она не знала вовсе. Конечно, в старших классах у нее были какие-то уроки, но она напрочь забыла все, что выучила, и еще вдвое больше. Поскольку искусство гадания не требовало знания иностранных языков, она никогда и не думала о том, чтобы учить их. Что же касается тетушки Фериде, то ее английский вообще не интересовал, и в школе она выбрала немецкий. Впрочем, в немецком она тоже особых успехов не добилась, потому что к тому времени сосредоточила все свое внимание исключительно на одном-единственном предмете: физической географии. Петит-Ma и бабушка Гульсум вообще не шли в счет. Оставались тетушка Зелиха и тетушка Севрие. Их познаний вроде хватало на то, чтобы перейти с начального на средний уровень. При этом владели они языком совершенно по-разному. Тетушка Зелиха живо болтала на разговорном, щедро уснащая речь сленгом и всякими жаргонными оборотами, и почти каждый день упражнялась с заходившими в ее салон татуировок иностранцами. А вот у тетушки Севрие был правильный и абсолютно деревянный, устаревший язык, существовавший исключительно на страницах гимназических учебников. Соответственно тетушка Севрие умела различать простые, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, выделять обстоятельственные, определительные и именные придаточные и даже анализировать синтаксическое построение фразы и находить в ней обособленные наречия и вынесенные на неправильное место причастия, но совершенно не могла говорить. – Поэтому, дорогая, именно ты будешь при ней переводчицей, ты будешь переправлять нам ее слова, а ей – наши. – Тетушка Бану прищурилась и нахмурила брови, как бы указывая на высокое значение своей речи. – Ты соединишь Восток и Запад, словно мост между культурами. Асия брезгливо поморщилась, будто учуяв какой-то ей одной заметный неприятный запах, и поджала губы, как бы говоря: «Держи карман шире». Между тем никто не заметил, как Петит-Ma поднялась со стула и подошла к пианино, на котором уже многие годы никто не играл. Время от времени они, как на импровизированный буфет, составляли на него не влезавшую на стол посуду. – Чудесно, что вы одного возраста, – заключила тетушка Бану. – Вы, девочки, непременно подружитесь! Асия снова посмотрела на нее с некоторым любопытством и подумала: «Интересно, она когда-нибудь поймет, что я уже выросла?» В детстве всегда так было: если в дом приводили каких-нибудь детей, тетушки усаживали их вместе и командовали: «А теперь поиграйте, будьте друзьями!» Словно ровесники непременно должны ладить и, как кусочки головоломки, сходиться, только оказавшись рядом. – Это будет потрясающе. А когда она вернется на родину, вы станете обмениваться письмами, – залилась тетушка Севрие. Она свято верила в дружбу по переписке. Как учитель на службе Турецкой Республики, она была убеждена, что долг каждого, даже самого заурядного турецкого гражданина, каким бы незначительным ни было его место в обществе, достойно представлять родину перед всем миром. И разве не идеальная возможность представить родину появляется у того, кто переписывается с иностранным другом? – Да, девочки, ваши письма будут летать из Стамбула в Сан-Франциско и обратно, – прошептала Севрие завороженно. Она, конечно, не допускала и мысли о том, чтобы переписываться с незнакомым человеком просто так, без некоей просветительской цели, поэтому прояснила, в чем состоят педагогические мотивы: – Наша беда как нации в том, что мы вечно оказываемся жертвой непонимания и превратных истолкований. Запад должен увидеть, что мы не какие-то там арабы. Мы современное светское государство. Вдруг тетушка Фериде врубила телевизор на полную громкость, и все отвлеклись на новый попсовый клип. Скользнув взглядом по фиглярствовавшей певице, Асия заметила, что у нее какая-то больно знакомая прическа. Асия посмотрела на тетушку Фериде, потом на экран, снова на Фериде – и сразу поняла, что вдохновило тетушку на ее новый образ. – Американцам промыли мозги греки и армяне, которые, увы, опередили нас и первые прибыли на Американский континент, – продолжала Севрие, – и там создалось ложное представление о том, что Турция – это страна «Полуночного экспресса»[5]. А ты покажешь этой юной американке, какая прекрасная у нас страна, и тем самым внесешь свой вклад в программу развития дружбы между народами и культурного взаимопонимания. У Асии аж челюсть отвисла. Она так бы и сидела с видом бессильной злости, но тетушка на этом не остановилась. Было ясно, что пощады ждать не приходится. – Более того, она поможет тебе усовершенствовать твой английский, а ты, быть может, научишь ее турецкому. Ну разве это не начало прекрасной дружбы? Дружба… Раз уж речь зашла о дружбе, Асия встала, прихватила недоеденный симит и собралась уходить, чтобы встретиться со своими настоящими друзьями. – Ты куда собралась, красавица? Мы еще не закончили завтракать, – объявила тетушка Зелиха, не проронившая за столом ни единого слова. Шесть дней в неделю с полудня до девяти вечера она работала в салоне татуировок среди постоянной сутолоки и гама и поэтому больше, чем прочие члены семьи, дорожила ленивой медлительностью этих воскресных завтраков. – Сейчас идет фестиваль китайского кино, – ответила Асия с некоторым напряжением в голосе, хотя старалась говорить непринужденно и искренне. – Нам по учебе надо посмотреть в выходные какой-нибудь фильм и написать на него критический разбор. – Странное какое-то задание, – подняла бровь тетушка Севрие, которая всегда с сомнением относилась к нестандартным методам преподавания. Но тетушка Зелиха не стала углубляться в эту тему. – Ну хорошо, иди на свое китайское кино, – кивнула она, – но, пожалуйста, не задерживайся. Я хочу, чтобы к пяти ты была дома. Вечером поедем в аэропорт встречать гостью. Асия схватила свою хипповскую сумку и поспешила к выходу. Уже на пороге она услышала совершенно неожиданные звуки. Кто-то играл на пианино. Робко подбирал аккорды, словно искал давно забытую мелодию. Асия поняла и с благодарностью прошептала: – Петит-Ma. Петит-Ma родилась в Фессалониках. Совсем девочкой она переехала в Стамбул с овдовевшей матерью. Это было в 1923 году. Не перепутаешь, потому что в этом же году была провозглашена Турецкая Республика. – Вы вместе прибыли в этот город, ты и республика, – с нежностью говаривал ей годы спустя ее муж Реза. – Вы обе положили конец старому порядку, она – в стране, а ты – в моем доме. С твоим приходом в моей жизни засиял свет. – Когда я пришла, ты был печальный и сильный. Я принесла тебе радость, а ты дал мне силу, – отвечала ему обычно Петит-Ma. Правда заключалась в том, что Петит-Ma была просто чудо какой хорошенькой и веселой. К шестнадцати годам у нее было столько женихов, что их можно было выстроить в ряд от одного конца старого Галатского моста до другого. Но из всех претендентов на ее руку только один приглянулся ей сразу, как только она увидела его сквозь ажурную резную перегородку. Это был осанистый высокий мужчина по имени Реза, с густой бородой, тонкими усиками и большими темными глазами. И он был старше ее на целых тридцать три года и уже однажды женат. Говорили, что бывшая жена, бессердечная женщина, бросила его с маленьким сыном. Преданный ею, он остался с малышом на руках и долго отказывался от новой женитьбы, предпочитая одинокую жизнь в фамильном особняке. Там он затворился и умножал свое состояние, которым охотно делился с друзьями, а также взращивал свой гнев, который приберегал для врагов. Этот человек сам себя сделал: начал простым ремесленником, изготавливал котлы, постепенно дорос до предпринимателя. Деловое чутье подсказало ему, за что браться в нужное время и в нужном месте, и он сменил род занятий. В 1920-х годах молодая республика горела гражданским воодушевлением, и ручной труд, постоянно восхваляемый правительственной пропагандой, приносил мало денег. Новому правительству были нужны учителя, чтобы воспитывать патриотов, финансисты, чтобы помочь создать национальную буржуазию, и производители флагов, чтобы всю страну разукрасить турецкими полотнищами. А вот котельщики ему были точно не нужны. Так Реза Селим стал производить флаги. Новое дело принесло ему кучу денег и влиятельных друзей, но в 1925 году, когда по новому закону всех турецких граждан обязали обзавестись фамилией, Реза Селим выбрал прозвание по своему первоначальному ремеслу: Казанчи. Он был хорош собой и явно богат, но возраст и история с первым браком («Кто знает, почему жена от него сбежала, может, он извращенец какой», – шептались кумушки) делали его в глазах матери Петит-Ma наименее подходящим женихом для ее драгоценной дочери. Конечно, у них были варианты получше. Но Петит-Ma даже слушать не стала отчаянные возражения матери, она слушала только свое сердце. Было что-то такое в его темных глазах, и Петит-Ma поняла не умом, а чутьем, что этот человек наделен редким даром и один из немногих в этом мире способен любить другого больше, чем самого себя. Петит-Ma в свои шестнадцать лет была совсем юна и неопытна, но ей хватало ума понять, какое несравненное счастье может принести любовь такого человека. У Резы Селима были нежные искристые глаза и такой же голос, и вообще рядом с ним было как-то спокойно, будто тебя защищают от всех окружающих неурядиц, лелеют и берегут. Такой никогда не бросит. Но не только поэтому Петит-Ma тянуло к Резе Селиму Казанчи. Его история увлекла ее намного раньше, чем он сам. Она чувствовала, как глубоко ранил его душу побег первой жены. О, она залечит эти раны! Женщины так любят собирать обломки чужих кораблекрушений. Петит-Ma не стала долго раздумывать. Она выйдет за него замуж наперекор всем, даже наперекор судьбе. И если Петит-Ma вот так, парадоксальным образом, доверилась Резе Селиму Казанчи, то и он до последнего вздоха продолжал делать все, для того чтобы оправдать ее доверие. Она была отрадой его жизни, эта белокурая голубоглазая жена с пушистой белоснежной кошкой вместо приданого. Он никогда ни в чем ей не отказывал и выполнял любую, самую фантастическую ее причуду. А вот с его шестилетним сыном все было по-другому: Левент Казанчи так никогда и не принял Петит-Ma в качестве матери. Много лет подряд он не упускал возможности поиздеваться над ней и настырно проявлял строптивость. Все свое детство Левент таил в душе ожесточение, которое сопровождало его потом по жизни, так и не дав ему повзрослеть.