Я смотрю на него, потом на свой бокал. И правда, на дне моего полного бокала лежит маленькая медная монетка с суровым профилем королевы. — Дункан! — журит его Джорджина, хихикая. — Какой ужас! Кажется, мне не кидали монетку в бокал с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Внезапно все смотрят на меня. Я смотрю на Чарли, ожидая поддержки, заверения, что мне не придется это пить. Но выражение его лица до странности напоминает мольбу. Именно такой взгляд периодически бросает на меня Бен: «Пожалуйста, мам, не позорь меня перед друзьями». «Какая глупость», — думаю я. Мне не обязательно это пить. Мне тридцать четыре года. Я даже не знаю этих людей, они не имеют надо мной никакой власти. Меня нельзя заставить… — Пей… — Пей! Боже, они начали повторять хором. — Спаси королеву! — Она утонет! — Пей! Пей! Пей! Я снова чувствую, как краснеют мои щеки. Чтобы заставить их отвести от меня глаза и прекратить повторять одно и то же, я опрокидываю бокал и выпиваю залпом. До этого мне казалось, что шампанское восхитительно, но теперь оно ужасно — кислое, острое, обжигающее горло, когда я закашливаюсь на середине глотка, оно бьет мне в нос. Я чувствую, что не могу проглотить все и часть вот-вот выльется изо рта. У меня глаза на мокром месте. Какое унижение. Как будто все знают правила этого вечера, кроме меня. После этого они радостно смеются. Но это не для меня. Они поздравляют самих себя. Я чувствую себя ребенком, которого окружили хулиганы с детской площадки. Когда я бросаю взгляд в сторону Чарли, он виновато морщится. Меня вдруг окутывает такое одиночество. Я отворачиваюсь от компании, чтобы спрятать лицо. И тут я замечаю такое, от чего кровь стынет в жилах. Кто-то стоит у окна, смотрит на нас из темноты и молча наблюдает. Лицо прижато к стеклу, черты искажены в отвратительную маску горгульи, а зубы оскалены в ужасной ухмылке. Пока я смотрю, не в силах отвести взгляд, оно произносит губами один-единственный слог. БУ! Я даже не понимаю, что выпустила бокал из рук, пока он не разбивается у моих ног. Сейчас. Вечер свадьбы Через несколько минут официантка приходит в себя. Судя по всему, сама она не пострадала, но то, что она увидела, почти лишило ее дара речи. Гостям удается вымучить из бедной девушки лишь тихие стоны и неразборчивое бормотание. — Я отправила ее в «Каприз» за парой бутылок шампанского, — беспомощно говорит старшая официантка, которой самой едва больше двадцати. Казалось, тишину в шатре можно было потрогать пальцами. Гости пытаются различить лица своих близких, убедиться, что они здесь, в безопасности. Но среди взволнованной толпы трудно разглядеть хоть кого-нибудь, все немного потрепаны после бурного праздника. Не помогает и огромная форма шатра: танцпол в одной части, бар — в другой, а обеденный зал — в самом большом отсеке. — Она могла просто перепугаться, — замечает какой-то мужчина. — Ей же всего ничего, а снаружи кромешная тьма и бушует шторм. — Но если нет, то кому-то нужна помощь, — встревает другой мужчина. — Надо пойти посмотреть… — Нельзя, чтобы вы все разбрелись по острову. Все беспрекословно слушаются свадебного распорядителя. В ней чувствуется властность, хотя она и выглядит столь же испуганной, как и все остальные, ее лицо осунулось и побелело. — Там действительно буря, — добавляет она. — И темно, не говоря уже о болотах и скалах. Я не хочу, чтобы кто-то еще… поранился, если что-то и правда случилось. — Наверное, вся перетряслась из-за своей страховки, — кто-то бормочет. — Надо выйти и посмотреть, — предлагает один из друзей жениха. — Идем, парни. Один в поле не воин, и все такое. За день до этого. Джулс. Невеста — Папа! — возмущаюсь я. — Ты перепугал бедную Ханну! Она, конечно, слегка перебрала, раз вот так выронила бокал. Неужели правда надо было устраивать такую сцену? Я подавляю раздражение, пока Ифа незаметно снует вокруг нас с метлой. — Прости, — ухмыляется папа, когда заходит в комнату. — Мне так хотелось вас напугать. Его акцент звучит отчетливее обычного, вероятно, потому что здесь он чувствует себя почти как дома. Он вырос в Гэлтахте — в той части Голуэя, где говорят на ирландском языке — недалеко отсюда. Папу нельзя назвать крупным мужчиной, но места он занимает много: внушительный рост, широкие плечи, сломанный нос. Мне трудно оценить его со стороны из-за того, что он мой отец. Но, пожалуй, незнакомец мог бы назвать папу бывшим боксером или кем-то вроде того, а не успешным застройщиком. Северин, последняя папина жена — француженка, практически моего возраста, состоящая на одну треть из декольте и на две трети из подводки для глаз, — скользит за ним, откидывая длинную гриву рыжих волос. — Что ж, — обращаюсь я к папе, игнорируя Северин (с ней без толку разговаривать, пока она не пройдет отметку в пять лет — папин рекорд). — Ты приехал… наконец-то. Я знала, что они должны сейчас приехать, потому что просила Ифу заказать лодку. Но все равно гадала, не придумает ли он какую-нибудь отговорку, чтобы не приезжать сегодня. Это случилось бы далеко не в первый раз. Я замечаю, что Уилл и папа исподтишка оценивают друг друга. Как ни странно, в компании отца Уилл кажется немного меньше, непохожим на себя. Глядя на него, в этой отглаженной рубашке и брюках, я беспокоюсь, что папе Уилл покажется эдаким привилегированным мальчишкой из дорогущей школы. — Поверить не могу, что вы видитесь впервые, — говорю я. И это уж точно не потому, что мы не пытались. Уилл и я специально полетели в Нью-Йорк пару месяцев назад. И потом узнали в последнюю минуту, что папу срочно вызвали по работе в Европу. Я так и представляла, как наши самолеты пересекаются над Атлантическим океаном. Папа — это мистер Занятой Человек. Слишком занятой, чтобы познакомиться с женихом дочери до свадьбы. Ничего нового, черт бы его побрал. — Рад с вами познакомиться, Ронан. — Уилл протягивает ему руку. Папа не обращает на это внимания и хлопает моего жениха по плечу. — Знаменитый Уилл, — произносит он. — Мы наконец-то встретились. — Пока еще не такой знаменитый, — смеется Уилл, победно улыбаясь. Я морщусь. Какой промах. Это прозвучало как бахвальство, а я почти уверена, что папа говорил вовсе не о шоу. Он не очень жалует звезд, да и вообще всех, кто зарабатывает деньги не тяжелым трудом. Папа добивался всего сам. — А это, должно быть, Северин, — Уилл тянется к ней, чтобы поцеловать в обе щеки. — Джулс мне так много о вас рассказывала, как и о близнецах. Нет, не рассказывала. Близнецов, последних папиных отпрысков, я не пригласила. Северин жеманничает и тает под обаянием Уилла. От этого папа тоже вряд ли подобреет к Уиллу. Хотела бы я не думать о мнении отца. И все же вот она я — стою, оцепенев, и наблюдаю, как они ходят вокруг да около. Какое мучение. Я расслабляюсь только когда Ифа сообщает, что ужин вот-вот подадут. Ифа — мой человек: организованная, способная, сдержанная. В ней есть какая-то холодность, отстраненность, которая может кого-то отталкивать. А мне она нравится. Я не хочу, чтобы кто-то притворялся моим лучшим другом, когда я ему плачу. Ифа мне понравилась с того самого момента, как мы впервые поговорили по телефону, и я даже думаю, не согласится ли она бросить все это и пойти работать в «Загрузку». Может, она и выглядит какой-то домашней, но в ней есть сила. Мы идем в столовую. Мама и папа, как и задумано, сидят по обе стороны стола — на самом большом расстоянии друг от друга, насколько это возможно. Я правда думаю, что мои родители не говорили друг с другом с девяностых годов, и, пожалуй, лучше бы так и осталось, чтобы выходные прошли спокойно. А вот Северин сидит так близко к папе, что с таким же успехом могла бы уже сесть к нему на колени. Гадость. Она, конечно, моложе его в два раза, но ей все равно уже больше тридцати, а не шестнадцать. Хотя сегодня все ведут себя нормально. Думаю, несколько выпитых бутылок Боллинже 1999 года сыграли в этом не последнюю роль. Даже мама любезничает, уверенно исполняя роль счастливой матери невесты. Казалось, актерским мастерством она пользовалась только в реальной жизни, а не на сцене. И вот заходят Ифа с мужем, неся наши закуски: кремовую похлебку с петрушкой. — Это Ифа и Фредди, — представляю я их остальным. Но не говорю, что они наши хозяева, потому что в выходные этот статус принадлежит мне. Я плачу за эту привилегию. Вместо этого я выбираю другие слова. — «Каприз» принадлежит им. Ифа слегка кивает. — Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к нам, — говорит она. — Надеюсь, всем здесь понравится. А завтрашняя свадьба — первая на острове, так что она будет особенной. — Здесь очень красиво, — вежливо замечает Ханна. — И еда выглядит восхитительно. — Спасибо, — подает голос Фредди. Я вдруг осознаю, что он англичанин, — почему-то я считала, что он тоже ирландец, как и Ифа. — Мы сами собирали с утра мидии, — благодарно склоняет голову Ифа. Как только на стол накрыли, гости снова начинают разговаривать, за исключением Оливии, которая сидит, молча уставившись в свою тарелку. — У меня такие приятные воспоминания о Брайтоне, — говорит мама Ханне. — Я даже играла там пару раз. Боже. Такими темпами она скоро начнет рассказывать, что занималась сексом на камеру для артхаусного кино (его так и не выпустили, наверное, сейчас оно на каком-то порносайте). — Вот как, — отвечает Ханна, — а нам так стыдно, что мы почти не ходим в театр. Где вы выступали? В Королевском театре? — Нет, — говорит мама с той высокомерной ноткой, которая появляется в ее голосе, когда она может опозориться. — Это локальный театр. Называется «Волшебный фонарь». Он находится на Лейнс. Ты его знаешь? — Э-э-э… нет, — протягивает Ханна, а потом быстро добавляет, — но как я уже сказала, мы постоянно сидим дома, так что я не знаю даже самых хороших мест. Ханна такая добрая. Это один из немногих фактов, которые я о ней знаю. Эта доброта как будто… льется из нее. Я помню, что, когда встретила Ханну первый раз, подумала: «А, так вот кого хочет Чарли. Кого-то милого. Доброго и заботливого. Я ему совсем не подхожу. Слишком злая, слишком напористая. Он никогда меня не выбрал бы». «Я больше не ревную к Ханне», — напоминаю я себе. Возможно, когда-то Чарли и был красавцем из парусного клуба, но теперь он размяк, а на месте плоского загорелого пресса теперь белеет брюшко. И в своей карьере он тоже не развивается. Если бы я была с ним, то он уже добивался бы позиции директора. Ничто так не отпугивает, как отсутствие амбиций. Я смотрю на Чарли, пока его взгляд не натыкается на мой, и я специально отворачиваюсь первая. И потом спрашиваю себя: неужели теперь он ревнует? Я видела, как опасливо он ведет себя с Уиллом, будто пытается найти какой-то изъян. Я снова замечаю, как Чарли наблюдает за нами двумя. И осознаю, насколько хорошо мы смотримся, представляю нас его глазами.