– Наш эротический сеанс окончен, – крикнула Калла. – Я не слишком люблю копов, но я буду рукоплескать, когда они тебя схватят. Уверена, они дали тебе какое-то прозвище, из-за которого ты считаешь себя крутым ублюдком. Охотник за сияющими скальпами, например. Твоя песенка спета, можешь мне поверить. – Это мои волосы, – наконец выдавил он. – Нет. Волосы не мужские, – сказала Калла. Если отбросить гендерные предубеждения, комплимент ему польстил. Джаспер даже смог улыбнуться на миллисекунду, прежде чем взвыть от очередного пронзающего насквозь разряда. Часть II Лицо у девушки белое. «Смерть так близко», – думает она. Так просто найти смерть. Любовь – куда труднее. Джой Вильямс, «Любовник» 9 Хейзел вопила во весь голос, умоляя отпустить ее руку, как будто на нее набросилась лысая собака с огромными сиськами; она стащила куклу с кровати и пинала, била ее головой о стену, потом попыталась нейтрализовать еще несколькими способами, каждый из которых был совершенно нелогично рассчитан на то, что Диана способна чувствовать боль или потерять сознание. Затем Хейзел решила разбить голову куклы о край тумбочки, как копилку, но Диана, судя по всему, была несокрушима. Тут до Хейзел дошло, что создатели Дианы специально спроектировали ее так, чтобы она могла сносить побои, и в эту секунду Хейзел преисполнилась жалостью к человечеству. «И что это говорит о тебе, человечество, – подумала Хейзел, – тебя жалеет взрослая женщина, чья рука застряла в горле секс-куклы престарелого отца?» Так себе характеристика, надо сказать. Затем Хейзел, сросшаяся с Дианой как сиамский близнец, вынесла ее из спальни и потащила в сторону ванной, но задержалась в коридоре передохнуть и посмотреть на висящие на стенах семейные портреты. – Это моя тетя Лена, – сказала Диане Хейзел, указывая свободной рукой на один из портретов, хотя голова Дианы была повернута не туда, где висела фотография. Тетя Лена умерла, а Диана не была ни живой, ни разумной, так что знакомить их было достаточно бессмысленно, но Хейзел достало, что все вокруг имеет практическую пользу. Байрона только польза и волновала. При знакомстве он сразу спрашивал всех: «Чем вы занимаетесь?», подразумевая «Чем вы можете быть мне полезны?» Хейзел планировала приложить все усилия, чтобы в будущем ее слова, действия и жизнь в целом были как можно менее осмысленны. Она поклялась с этого дня и впредь быть воплощением среднего пальца, который мир показывает либо Байрону, либо его могиле. Она, конечно, умрет раньше Байрона, независимо от того, приложит он к этому руку или нет. На его стороне были и технологии, и прочие, если не все, могущественные силы зла во Вселенной, реальные или метафорические. – Я ни у кого не видела такой длиннющей косы, как у тети Лены, – сказала Хейзел Диане и, покряхтывая, протащила ее еще на полметра вперед. Пальцы куклы задели батарею и извлекли из нее приятные музыкальные звуки, как будто кто-то постукивал по ксилофону. – Если бы она не закручивала косу в пучок, та свисала бы ниже попы, как хвост. В детстве я хотела отрастить такие же длинные волосы, чтобы можно было заправить их сзади под одежду, прорезать дыру в джинсах между задними карманами и вытащить косу оттуда, как будто я наполовину лошадь. Правда, от лошади у меня был бы только хвост, но все равно. Хейзел сделала финальный рывок, и наконец они с Дианой добрались до входа в ванную, где ковер коридора сменялся плиткой. Хейзел выбилась из сил; она улеглась на пол рядом с Дианой и прижалась щекой к полу, отдавая жар щеки прохладному кафелю. Их с Дианой поза была не лишена интимности. Лицо куклы оказалось так близко, что Хейзел, несмотря на то что было довольно темно, разглядела крошечные кнопочки под Дианиными волосами, где парик прикреплялся к голове. Лежа в ванной своего семидесятилетнего отца-холостяка, Хейзел обнаружила на полу несколько его волосинок. «Если хочешь сохранить душевное спокойствие, лучше вообще ни к чему внимательно не приглядывайся», – напомнила себе Хейзел. Поэтому вместо того, чтобы дальше вызнавать ненужные подробности папиной жизни, она уставилась в ближний глаз Дианы. Она пыталась думать о Диане как о простой кукле, свести часть про «секс» к 20 процентам вместо 50. Хотя кое-какие идеи по усовершенствованию у Хейзел имелись: например, снабдить ее кнопкой, чтобы можно было легко вытащить руку из ее горла. А вот на Дианино умение слушать грех было жаловаться. – Тетя Лена так и не воплотила мою идею с джинсами и хвостом, – пожаловалась Хейзел. – Вместо этого она закручивала косу в похожий на купол пучок на макушке. С такой прической она ходила лет с шестнадцати до тех пор, пока не умерла от эмфиземы в шестьдесят. От нее все время пахло дымом. Однажды я примерила один из ее шарфиков, и он оказался таким прокуренным, что я решила, что в своем куполе из косы она хранит запасные сигареты, как верблюд носит воду в горбу, – если пачка закончится, можно будет воспользоваться заначкой. Хейзел поднялась с пола и осмотрела ванну, которая для удобства была оснащена большими серебристыми ручками и скамейкой. Она планировала окунуть голову Дианы в горячую воду и проверить, не расширится ли от этого резиновое горло. Хейзел предстояло поднять и уложить Диану в ванну, так что она решила поберечь силы и не вставать, чтобы включить свет, вместо этого она взялась свободной рукой за длинную ногу Дианы и, орудуя ей, как указкой, в конце концов зажала выключатель между большим и указательным пальцами куклы. Уложить Диану в ванну было куда более грубой работой. Почему-то Хейзел мучили нерациональные опасения, что вода может разозлить куклу, поэтому она старалась разговаривать с ней успокаивающим, ровным голосом, каким профессиональный грумер говорил бы с бездомной кошкой. – Тебе понравится, – уговаривала ее Хейзел, – расслабляющая ванна – то, что нужно сейчас. Она перекинула куклу через бортик, а затем забралась в ванну за ней и включила кран. Наблюдая, как вода поднимается над носом и ртом куклы, Хейзел словила ощущение, будто она ее убивает, поэтому она выдавила на руку немного геля для душа. Может быть, пузыри придадут атмосфере праздничности. – Чувствуешь, как пахнет, Диана? – спросила Хейзел. – Фрезия! Банные принадлежности, скорее всего, были мамины, остались лежать после ее смерти, и никто ими не пользовался много лет. Казалось, с приближением конца его личного срока годности, отец стремился продлить жизнь всем вещам вокруг. Вчера она нашла в кладовке коробку хлопьев из «Бакалеи Смейзера». – А что не так? – спросил он. – Пап, магазин закрылся лет десять назад, – сказала она. – Сеть обанкротилась. – Ну и что, разве я открыл коробку? – спросил он. Коробка была не распечатана, а разговор, как поняла Хейзел, был окончен. – Я, если честно, даже не уверен, ем такие хлопья или нет, – добавил он. – Когда умру, можешь забрать себе. Хейзел ждала, пока наполнится ванна, и вспоминала рассказы тети Лены о древнем наказании за убийство. Если ты кого-то убивал, разлагающийся труп привязывали к твоему телу, чтобы инфекция с гниющей плоти в итоге перекинулась на тебя и забрала твою жизнь тоже. Этот пугающий образ навсегда отпечатался в памяти Хейзел. Но она так и не поняла, почему тетя Лена решила, что эта метафора должна иметь отношение к ее детству, как будто в ней был какой-то смысл. «Другими словами, убив их, ты убьешь себя, – так тетя Лена обычно завершала свой рассказ, – поэтому обязательно убирай в своей комнате! Поэтому скажи „нет“ наркотикам!» Хейзел снова попыталась освободить застрявшую руку, и это напомнило ей о необычном способе рыбалки под названием «нудлинг», о которой она когда-то слышала. Рыбак засовывает руку в подводные пещерки, чтобы выманить сома, рыба кусает его за руку, и ее можно вытащить из воды. Но иногда сом оказывался слишком большим и тогда мог утянуть человека под воду и держать там, пока тот не задохнется, или же уплыть обратно в нору, где рука застревала, и рыбак не мог вынырнуть за глотком воздуха. В свою очередь это напомнило Хейзел о том, как в детстве ее застукали с рукой в банке печенья. Когда ее мама ловила ее на чем-то, она обычно кричала «Замри!», и Хейзел поневоле превращалась в виноватую статую. Так она и стояла там, уже нащупав печенье кончиками пальцев и даже, может быть, успевая взять одно, выронить, взять другое и снова уронить, пока ее мать читала ей нотацию. «Хейзел! – кричала она, – Зачем тебе этот автостоп на шоссе недоедания? Ты хоть знаешь, как брокколи влияет на твой организм? Брокколи для него как стодолларовая купюра. Когда ты ее ешь, ты оплачиваешь свое здоровье. А печенье?! Оно же как деньги в „Монополии“! Ты выдаешь собственному телу поддельные купюры. Твои зубы хотят спуститься в магазин витаминов и минералов, чтобы купить немного кальция, и знаешь, что говорит им кассир? „Извини, тело Хейзел, но у тебя недостаточно средств для оплаты, потому что Хейзел – глупая девчонка, помешанная на сахаре, которая не слушается своих замечательных родителей“. Тогда твой организм начнет плакать и, возможно, даже умолять. „Пожалуйста, пощадите, – скажет он. – Если мы не получим кальция прямо сейчас, у нас выпадут зубы, и тогда в школе все засмеют нас, и у нас никогда не будет парня, и работы, и никто не будет нас любить“. А продавцу останется только пожать плечами и сказать: „Понятия не имею, почему юная леди поступает так глупо и ест печенье перед сытным обедом, тем самым портя себе аппетит и лишаясь всех питательных веществ, которые ей так нужны, чтобы вырасти в респектабельную взрослую женщину, а не беззубого мутанта, но если она сама так решила, то заслужила все, что ее ждет“». Все время, пока мама говорила, Хейзел старалась собрать как можно больше кусочков шоколада и печенья под ногтями, чтобы, когда проповедь наконец закончится и ее отправят в комнату ждать ужина, она могла съесть сладкие крошки в знак того, что миссия не совсем провалилась. Воды набежало уже достаточно. Хейзел решила притвориться, что голова куклы на самом деле не находится под водой: как будто Диана – это просто человек, который провалился в ливневую канализацию и застрял, как в ловушке, и все его тело, кроме головы, оказалось под водой, и ему было очень страшно, а Хейзел должна его успокоить и уговорить потерпеть еще немного, пока его не вытащат. Хейзел наклонилась погладить Диану по голове, но тут же поморщилась: волосы куклы превратились в слизкую массу. Возможно, стоило снять с нее парик до того, как тащить ее в воду? Хейзел быстро ощупала конечности Дианы, затем прочистила горло. – Знаешь, Диана, хотя многое меняется, все остается прежним. Так она хотела донести до Дианы, что даже если ее волосы не переживут ванну, все остальное ее тело, кажется, держалось просто отлично. Применительно к ней самой высказывание обретало другой смысл. Вот она снова в родительском доме, и ее рука будто бы снова застряла в банке из-под печенья. – К счастью, – сказала Хейзел, – горло у тебя достаточно широкое, рука ребенка там бы не застряла. Разве что только очень большого ребенка. Я так вляпалась только потому, что я взрослая. Для детей ты опасности не представляешь. В том числе поэтому ты мне и нравишься. Именно в тот момент, когда Хейзел протянула свободную руку, чтобы выключить воду, в ее мозгу фейерверком взорвалась ослепляюще-белая вспышка. Хейзел не видела ничего, кроме череды сверкающих искр, вспыхивающих за сетчаткой. Она наклонилась вперед, и ее вырвало, потом вырвало еще раз. Но искры от этого никуда не делись. Очнувшись через несколько минут, Хейзел обнаружила, что ванна переполнена, а вода начала остывать. Позже она поняла, что стоило ей закрыть кран, и вода перестала бы литься с таким шумом, а у нее, вероятно, было бы больше времени на размышления, но первой ее мыслью было: «НАДО СПАСТИ ДИАНУ!» Хейзел испытала прилив адреналина. Она слышала об этом – как в критической ситуации миниатюрные матери в вязаных кофточках находят в себе силы поднять фургон, придавивший ребенку ногу. Но до сих пор с ней лично такого не случалось. Хейзел выкрикнула имя Дианы и рванулась вверх с такой силой, что Диану выбросило из ванны. Когда кукла упала на землю, она по инерции дернула Хейзел за руку. Теперь Хейзел не чувствовала ничего, кроме боли. С душевной болью Хейзел справлялась, как бывалый солдат. Она могла бы сойти за раненого кадета времен Гражданской войны, который насвистывал народные мелодии на поле боя во время ампутации, пока пила хирурга делала свое дело. Опыта превозмогания физической боли у Хейзел было гораздо меньше. Оказалось, вывихнуть плечо – очень больно. Она перестала слышать, как льется из крана вода. Она легла на пол рядом с Ди, и так они лежали вместе, как потерпевшие кораблекрушение. Липкие волосы парика, матовые, как шерсть мокрого ретривера, полностью закрывали лицо Дианы, и Хейзел было немного неловко, ведь если Дианино лицо выглядит как задница крупной собаки, то выходит, что рука Хейзел из вышеупомянутой задницы торчит. Что с ней произошло до того, как ванна наполнилась и ей вывихнули плечо? Логичного объяснения не находилось. Если задуматься, все это было похоже на происходящее на экране. Кинотеатр, куда Хейзел часто ходила в колледже, крутил низкобюджетную рекламу, которая вызывала у нее скорее ужас, чем желание. Например, там показывали поездку на американских горках в космическом пространстве по рельсам, сделанным из кинопленки. Гигантские закуски парили в воздухе, а виртуальный вагончик несся вперед: они проехали огромную коробку попкорна, гигантские хот-доги и газировку с трубочкой, которая вращалась в водовороте. Хейзел вспомнила сон, который ей привиделся в отключке, и он немного напоминал эту рекламу, с той лишь разницей, что вместо всяких вредных снэков мимо нее проносились огромные изображения лица Байрона. Затем она оказалась в жуткой комнате смеха: голова Байрона распухла еще больше, рот широко открылся, и она упала прямо ему в глотку. Потом до ее донесся запах спагетти. У Байрона на столе стояла баночка с искусственным ароматизатором: он нюхал его, когда пил свои безвкусные питательные коктейли (коктейли вместо еды сами по себе – та еще странность, но Хейзел никак не могла понять, почему он не пользовался никакими другими запахами, кроме спагетти. «Разве ты не хочешь для разнообразия понюхать что-нибудь другое? – спрашивала его она. – Булочку с корицей? Ведерко куриных ножек?» Он моргал раз, другой, а потом отрицательно мотал головой). Помимо этих коктейлей, он больше ничего не ел, предпочитая еженедельно получать трансдермальные добавки из пневматических инъекционных пистолетов. Еда вызывала у него отвращение; он считал, что она переоценена и вообще устарела. Он даже хотел установить себе в живот устройство, через которое можно было бы ежедневно вливать в желудок питательную субстанцию в достаточном количестве, чтобы его пищеварительные органы не атрофировались, но решил этого не делать, так как прием пищи во всех культурах наделяют неким метафорическим смыслом. Байрон беспокоился, что его деловые отношения могут пострадать, если другие люди, особенно иностранные партнеры из европейских стран, где не романтизируют эффективность, узнают, что ему чуждо поглощение калорий и традиционное пищеварение. Может быть, у нее началась аллергия на какое-то химическое соединение в резиновом горле Дианы? Рука ужасно болела, а с мозгом творилось что-то странное. Хейзел ногой открыла шкафчик под раковиной, надеясь, что ей удастся найти бутылочку аспирина десятилетней давности. Ее отец никогда не одобрял таблетки. Каждый раз, когда она чувствовала себя плохо в детстве, какие бы ни были симптомы, он всегда советовал лечь в постель и положить на глаза влажное полотенце. «Хуже от этого точно не будет», – говорил он. Вопреки ожиданиям, в шкафчике обнаружился арсенал небольшой аптеки. Она, казалось, была собрана на основе лихорадочных мечтаний безнадежного наркомана. Хейзел изогнула ногу и начала, как лопаточкой, вытаскивать баночки из шкафа на залитый водой пол, где они кружились, подскакивали и в конце концов подплывали к ней. – Гляди-ка, – сказала она Диане, – послание в бутылке! Самым первым Хейзел попался «Перкосет». Она набрала полный рот таблеток, зачерпнула с пола немного воды, чтобы запить, затем, тяжело дыша, откинулась на край ванны. – Я бы поделилась, – пошутила она, скосив глаза на Диану, – но у тебя и так набит рот. Когда Хейзел снова пришла в себя, прямо перед ее глазами обнаружился махровый тапок ее отца. Тапок насквозь пропитался водой. Хейзел порадовалась, что папина трость оканчивалась четырьмя нескользящими прорезиненными ножками. – Дай-ка угадаю, – сказал он, и его гулкий голос эхом отозвался в ванной. Отсюда, снизу, с седой бородой и гневными глазами, в халате и с тростью, ее отец был похож на разъяренного Моисея, держащего ортопедический посох. Море расступилось, она каким-то образом пережила наводнение, но теперь он будет отчитывать ее до смерти. – Ты наткнулась на мою заначку с наркотиками, закинулась и тебе захотелось с кем-нибудь поговорить, ты нашла сочувствующего слушателя в Диане, потом тебя замутило и вырвало прямо на нее. Ты решила принести ее сюда и вымыть, но была под кайфом и все вышло из-под контроля. Ну как, в яблочко? Почему твоя рука застряла у нее во рту, я не знаю. Тут-то ты и поставила детектива в тупик. Моя ходовая теория такая: все, что ты приняла, подействовало после того, как начала течь вода, и, ты, наверное, подумала, что открытый рот Дианы – это спасательный круг, который нужно нацепить на запястье. Можешь меня поправить. Просвети меня, Хейзел, прошу. Подкинь мне пищу для размышлений, иначе мне придется думать, что я провалил родительскую миссию. – Я вывихнула руку! – воскликнула Хейзел. Она не обращалась к отцу, не надеялась, что он позаботится о ней, но предполагала, что может привлечь внимание соседей – те услышат ее крики и позвонят в скорую. Учитывая как часто машины скорой помощи приезжают в передвижные дома престарелых «Тихого уголка», был некий шанс, что одна из них может случайно проезжать мимо. Или если в доме есть камера Байрона, то тоже все будет в порядке. Теперь она даже скучала по надзору обручального кольца.