– Зря я тебя ударила. Мама плачет, а я с ужасом понимаю, что не могу плакать вместе с ней. Больше не могу. – Прости, Майлин. Я была не права. Но я уже ничего не понимаю. Как следовало поступить тогда? Что делать сейчас? Надо что-то ответить, но я не могу выдавить из себя ничего вразумительного и лишь повторяю, запинаясь: – Я… мне… я… – Да, ты! – измученно восклицает мама. Подойдя, она порывисто обнимает меня, утыкаясь лицом мне в плечо. Ее бьет дрожь. Хочу обнять ее в ответ, но руки трясутся. Мама сжимает мои плечи. – Все крутится вокруг тебя. О других ты совсем не думаешь. Майлин, так больше нельзя. Да скажи ты хоть что-нибудь! Я бы с радостью! Сама не хочу молчать, ведь это трусливо и нечестно. Однако я скоро брошу ее снова. Невероятный стыд наполняет меня, словно свинец. – Сначала Вики, теперь еще и это. Снова и снова! Ее имя… Нет, это уже слишком. Ах, будь у меня силы вырваться из маминых объятий, я бы это сделала. Сзади тихо скрипит дверь, и мама пристально смотрит мне через плечо. Она как цепенеет. По ее телу пробегает дрожь, но затем она снова замирает. – Не может быть… Я киваю. – Может. Я же обещала, что найду его. И нашла. В Лиаскай, мам. Отстранив меня, мама неуверенно направляется к отцу, который стоит в дверях за спиной старухи. Да, в моем воображении наша с папой встреча проходила по-другому. И совсем иначе я представляла их с мамой воссоединение. Папа потрясенно молчит. Теперь, когда он снова стал одним целым, его трудно узнать. Он высокий, очень худой, но совсем не сутулится. Только сияющие голубые глаза остались прежними. Лицо у него за двенадцать лет постарело, а глаза – нет. Он смотрит на маму, не дыша и не моргая. – Первым делом он подумал о тебе, мам, – вырывается у меня. – Его первым осознанным словом было твое имя. Мама гордо останавливается перед ним. Я не вижу ее лицо, только сжатые кулаки. Ростом она ниже папы, но все равно возвышается над ним. – Надо же, господин решил напомнить о себе, – твердым голосом произносит она. – Но я ему не верю! – Поехали домой? – не прошу, а умоляю я. – Надо поговорить. Я все объясню. – Мы поедем домой, Майлин. Мы с тобой, – заявляет мама, глядя на папу. – Да как ты смеешь, Макер? Как ты смеешь? – восклицает она. Старуха хлопает папу по плечу, будто без этого ободряющего жеста он бы попросту рухнул: – Выпьете еще по чашечке кофе? Кажется, вам есть что рассказать друг другу. Я отказываюсь сесть в машину, поэтому чуть позже мы вчетвером теснимся за крохотным столиком в доме старухи: перед каждым стоит кружка кофе или горячего чая. Взгляды всех устремлены на меня. Я чувствую тяжесть Церцериса в кармане брюк. Борюсь с желанием достать его и перенестись. Ну подожду я Лиама десять дней в Бездонном Ущелье, это куда проще, чем пытаться объяснить что-то маме. Все равно она не поверит! Ей очень грустно, она разочарована до глубины души, вот она и делает вид, что злится. Будь это так, ей было бы легче. Я не собираюсь защищать папу и просто сижу молча. – Оправдания мне нет, – говорит папа. – Эйлин, я не собираюсь просить прощения за то, что бросил тебя и дочек. Это непростительно. Но знай: я не хотел, чтобы так вышло. Это был несчастный случай. – Понимаю, – чуть слышно шепчет мама, уткнувшись взглядом в чашку с чаем, от которого идет пар. – Помнится, ты уехал в Ливерпуль. Или в Саутгемптон? Однако на полпути ты совершенно случайно упал в новую жизнь и решил остаться в ней. Ну что, хорошая была жизнь? Она того стоила? – Мам, все не так. И ты это понимаешь. Я же сказала, где был папа. – Сказала, – спокойно соглашается мама. И вдруг вскакивает, чуть не опрокидывая стол, и кричит во весь голос: – Конечно, он был в Лилаланд! Там, где… О, проклятье! Кружки перевернулись, и чай пролился мне на рубашку и штаны. Рефлекторно расстегнув пуговицы рубашки, стаскиваю мокрую горячую ткань. – Ничего страшного, – успокаиваю я, но, поймав мамин взгляд, умолкаю. Сначала она смотрит на позаимствованную мужскую майку, затем переводит взгляд на мою левую руку. Взгляд у мамы такой, будто на руке у меня ужасный ожог. – Майлин. Боже мой! Что это? Даже старуха выглядит изумленной. Округлив губы буквой О, она напряженно смотрит поверх оправы очков. – Такого я еще не видала. Тоже гляжу на руку, и сердце у меня замирает. – Лиам, – шепчу я, рассматривая искры на своей бледной веснушчатой руке. – Что ты наделал, проклятый… – Майлин, что это? – допытывается мама. – Татуировка? Нет… Обогнув стол, она касается моей руки. Это лишь иллюзия, но я чувствую, как мама трогает холодную твердую спираль, обхватывающую мою руку. Безупречный обман. Чистая магия. – Опаловая спираль из Бельдара, – говорю я, не сумев скрыть ни гордость, ни улыбку. – Сделана по подобию винкуласа. Это мне Лиам подарил. Подарка чудеснее я в жизни не получала, ведь он доказывает сразу три вещи. Во-первых, Лиам Салливан прислушивается к моим желаниям. Во-вторых, это черный юмор, а значит, Лиам перестал переживать из-за собственного обугленного винкуласа. И, в третьих, – да, я была права! Лиам не лишился магии. И она очень сильна, раз не рассеялась в другом мире. Наконец-то он мне поверил. Обычно я терпеть не могу подобные потрясения, но сейчас чувствую такой прилив мужества и уверенности, что почти счастлива. Устрашающая спираль на руке напомнила мне, кто я. Нет, я не Истинная Королева. Но и не девушка, которая боится рот раскрыть, чтобы не сказать чего-то неправильного. – Я знаю, что тогда случилось с папой, – заявляю я, когда старуха уходит в другую комнату за половой тряпкой. – Он пытался освободить Истинную Королеву. Если бы у него получилось, он стал бы героем и спас многих девушек. Он должен был это сделать, в нем очень нуждались. Папа сидит, обхватив голову руками, и кивает: к нему постепенно возвращается память. На столешницу между его локтями капают слезы. – Я знал, что это опасно. Но у меня не было выбора. – Мой муж – герой, какая прелесть! – с сарказмом замечает мама. – Увы, но герой забыл, что мы в нем тоже нуждались. Вики, ты. И я. Неужели какая-то Королева стоит того, чтобы позабыть про нас? Глава 34 В Килларни мы все же возвращаемся втроем. По приезде мама заселяет папу в гостиницу, потому что не хочет видеть его у нас дома. Но следующим вечером папа приходит в гости и мы разговариваем. На этот раз мама верит. Наконец-то верит всему, что я говорю. «Папа подтвердит сказанное мною, и мама перестанет сомневаться. Или ее убедит украшение, ведь таких в нашем мире не бывает!» – так думала я. Но кажется, мама верит только моим словам: когда говорит папа, она внимательно смотрит мне в лицо, ища признаки недоверия или скепсиса. Некоторые незначительные подробности я опускаю. Например, умалчиваю о том, что я – Королева, жить мне осталось совсем недолго и глаза у меня изменились именно поэтому. Кто такой Лиам, маме знать тоже необязательно. Она и без того очень переживает, поэтому я рассказываю ей упрощенную версию. Пусть мама для начала ее переварит. На другой день мы все вместе отправляемся в город – посетить могилу Вики. Я стараюсь держать себя в руках. Только бы родители ни о чем не догадались. В той части моего сердца, которая посвящена Виктории, теперь разверзлась пропасть, и я не осмеливаюсь подойти к ее краю. Но мама с папой плачут, я тоже плачу, поэтому никто ничего не замечает. Пусть так будет и дальше. Есть еще кое-что. Мы это не обсуждаем, но мама понимает все без слов. Я не хожу к Люсинде в школу боевых искусств, не пытаюсь встретиться с Рави или связаться с автоинструктором, почти все время сижу дома. Никто из близких не знает, что я вернулась. Однако мама ни о чем не спрашивает. Я считаю дни. Не важно, как мне удалось привязать нас с Лиамом друг к другу – вернувшись из Лиаскай, я снова почувствовала наши узы, и они не потеряли своей силы. Теперь проживаю вместе с Лиамом каждый его сон. Я очень надеялась, что магия защитит Лиама. Теперь он знает о ней и может контролировать. Но кажется, вышло наоборот. Сны стали такими реальными, такими… настоящими. На языке – минеральный привкус лирийской воды, она обжигает горло, стекает дальше в легкие. От нее закладывает уши, и кажется, будто голова вот-вот лопнет. Во рту кровь. В тоннеле пахнет трупным смрадом. И Лиам сейчас совсем один. Невыносимо даже думать об этом… Я на все готова, только бы оказаться рядом с ним. На третий день папа приходит рано, мама еще на работе. Мы идем в кухню-столовую: на месте, которое мы всегда освобождали для инвалидной коляски, теперь стоит еще один стул. Я вожусь с кофемашиной, а папа накрывает на стол: ставит чашки, достает из шкафа кексы. Удивительное дело, он до сих пор помнит, где что находится, будто отсутствовал несколько недель. Может, они с мамой опять сойдутся? Сейчас они держатся друг от друга на почтительном расстоянии, словно между ними сидит строгая дуэнья. – Мне нужно попросить тебя кое о чем, – говорю я, подрагивающими руками разливая по чашкам кофе. – Это касается наследства. Папа усмехается. – Хочешь залезть в кошелек к человеку, который гол как сокол? Я сажусь за стол. – Ты знаешь, о чем я.