Нет никаких признаков того, что папа где-то поблизости. Только Лиам странно изменился. Черты его лица вдруг сделались мягче, беззаботнее, моложе, словно Лиам на время спрятал все то, что делало его суровым и недоверчивым. Он вошел в роль прежнего себя: мальчишки, который менял еду, добытую нечестным путем, на игру на гитаре. Отпустив мою руку, он говорит мне спрятаться в сарае, а сам идет к мастерской и садится на ступеньку перед приоткрытой дверью. Минуту-другую ничего не происходит. Может, нам стоит тщательно обыскать саму мастерскую и… Ой! Позади Лиама за дверью что-то мелькнуло. Лиам не шевелится, только приподнимает бровь, давая мне понять, что он тоже заметил это движение. Затаив дыхание, не спускаю глаз с двери. Однако тихий шорох раздается в другом месте. Одна из досок в полуразвалившейся пристройке приподнимается, и из-под нее выползает худой человек, одетый в лохмотья. Нервно оглядевшись, он неуклюже ковыляет к двери. Не может быть… Я закусила нижнюю губу. Не хочу, чтобы этот истерзанный серый человек, который садится у ног Лиама, словно собачонка, ищущая защиты, действительно оказался папой. Здесь какая-то ошибка. Это не он. Папа почти герой, только он… Разорван. А кого я ожидала увидеть, если не разрушенного человека? Лиам общается с папой так тихо, будто громкий звук может его спугнуть. По обрывкам слов понимаю, что Лиам снова и снова зовет папу по имени. Макер. Сутулый старик кивает – узнает свое имя. По сути, Лиам болтает сам с собой. Папа изредка отвечает ему лишь безмолвными жестами. – Увы, гитару я не захватил, – говорит Лиам, положив руку на плечо Макера. Никогда прежде его руки не казались мне такими большими и сильными. «Он держит папу слишком крепко, вот-вот сломает ему кость!» – мелькает у меня в голове. – Макер, я привел Майлин. Вдруг Лиам хватает папу за руку. Пронзительно завизжав, тот дергается в сторону. Папа сопротивляется до того отчаянно, что кажется, будто он предпочтет остаться без руки, чем сдастся. Моим первым порывом было закричать: «Отпусти его!» Разве Лиам не видит, что папа до смерти напуган? Неужели нельзя хотя бы попытаться склонить его к сотрудничеству? Я спешу к ним, сжимая в руках оружие. На языке вертятся ругательства, но тут я вижу лицо Макера. Его глаза. Круглые, черные, будто дыры, ведущие в Никуда. Папа сейчас ничем не отличается от дикого зверя. Он в панике и готов сделать что угодно, только бы защитить себя. Он скалит на меня зубы, кусает Лиама за руку, из его горла вырываются такие звуки… Никогда бы не подумала, что их может издавать человек. Я стою, словно громом пораженная, близко к папе, но все же не совсем вплотную, и Лиам не дает ему броситься на меня и расцарапать лицо своими длинными желтыми ногтями. – Лучше ему не стало, – замечает Лиам, с впечатляющей легкостью удерживая трепыхающееся существо, которое норовит вцепиться ему в горло. – Прости, что пришлось на это смотреть. Я хотел сделать все иначе, но он… Я замахиваюсь ножнами. Головой не думаю, доверяюсь своей интуиции – нет, просто не успеваю вовремя остановиться. С глухим ударом деревянные ножны обрушиваются на голову Макера. Отвратительный звук. И папа падает на землю, словно куча одежды, владелец которой вдруг растаял в воздухе. – Он… он бы сопротивлялся, – лепечу я, ужаснувшись собственному хладнокровию. – Папа ведь тоже междумирец. Я могла бы не удержать его во время прыжка. Боже мой, нет! Я ведь его не убила? Нащупав у папы пульс, Лиам качает головой. Быстро и крепко обнимает меня. – Отлично сработано, – шепчет он. И, сбросив маску беззаботности, встревоженно оглядывается по сторонам. – Скорее, Майлин. Кто-нибудь мог его услышать. Мне надо уходить. Проклятый ублюдок. «Мне надо уходить»! Я бы пропустила эти слова мимо ушей, но Лиам-то не сможет перенестись, а мне не хочется подвергать его опасности. – Десять дней! – кричу я. Отдаю Лиаму меч и подвеску с опалом. Может, ему пригодится и то и другое. Схватив папу, лежащего без сознания, за мозолистую руку, открываю Церцерис. – Пожалуйста, пожалуйста, будь осторожнее. Ни до свидания, ни поцелуев, ни взглядов. Я боюсь, что не смогу перенестись, если еще раз подумаю о разлуке с Лиамом. Дом в Дублине. Дом в Дублине. Дом в Дублине. Остальное не имеет значения. Глава 32 Какое привычное чувство: я распадаюсь на миллиарды песчинок. Здесь, между мирами – уже не Тут, но еще не Там – мне нечего бояться. Я ни по чему не тоскую. Ничто не причиняет мне боль. В каждой песчинке – часть меня, но друг для друга песчинки, затянутые в Никуда, ничего не значат. Интересно, что будет с тем, кто потеряется в бесконечности между мирами? Возможно, его понесет дальше и выбросит на мель где-нибудь в другой вселенной. Может быть, он вспыхнет в ночных небесах безымянной звездой. Скорее всего, он просто заблудится и обо всем позабудет. Для этого пока рано. Глава 33 Кромешный мрак. Так темно, что я, совершенно дезориентированная, теряю равновесие и куда-то падаю. Под рукой чувствую нечто влажное и мягкое. В голове на повторе крутятся всего четыре слова: «Пожалуйста, только не труп. Пожалуйста, только не труп. Пожалуйста, только не…» – Эй? – раздается слабый голос, который, без сомнения, принадлежит мужчине. – Есть здесь кто? Ау? Я ощупываю нечто мягкое, и у меня словно гора с плеч падает: это просто диванная подушка. – Да, – откликаюсь я. – Да, я здесь. Макер? Макер Уолш? Тишина. – Да, – поколебавшись, отвечает папа. – Великий боже! Да. Получилось. От облегчения голова идет кругом. Глаза постепенно привыкают к темноте. Пока я различаю лишь серые и черные очертания, но этого мне хватает, чтобы на ощупь раздвинуть шторы. В тусклом свете луны и звезд я вижу человека, который медленно встает на ноги в центре комнаты. А он гораздо выше, чем я думала. Папа вообще помнит, кто он такой? Я скольжу по стене быстро, словно тень. Несколько раз щелкаю выключателем у двери. Следовало бы догадаться, что в этом доме уже много лет нет электричества. – Кто здесь? – вопрошает Макер, глядя на меня. – Эйлин? Эй…лин, это ты? Просто восхитительно. Он принял меня за маму. Наверное, виной тому темнота… Не мог же он сойти с ума. – Нет, я… Нам надо уходить! Тварь может быть где-то поблизости, и я не горю желанием с ней встретиться, ведь мы беззащитны и безоружны. Макер подходит ближе, но вдруг спотыкается обо что-то, валяющееся на полу, и чуть не падает на меня. Я отшатываюсь. Вот ведь стыд! Ну чего я испугалась? Там, в темноте, беспомощно бредет мой папа. Но я все равно бы его боялась, даже если бы несколькими минутами ранее он не попытался выцарапать мне глаза. Его не было слишком долго. Я совсем не знаю этого человека. – Я не Эйлин. Я… – Виктория? Голос у него срывается. А во мне что-то обрывается. Я что-то забыла, но оно по-прежнему со мной. Оно спрятано глубоко внутри, и мне до него не добраться. – Вики? Я знал, что ты придешь. Я всегда знал, что это будешь ты. Вики, я… – Прекрати! – приказывает что-то могущественное, чего во мне раньше не было. – Немедленно прекрати! Виктория умерла. До дома старухи соседки рукой подать. Не сомневаюсь, она насмерть перепугается, когда я подниму ее из постели в это бесовское время, еще и притащу с собой человека, о котором она заботилась все эти годы. Наверное, сейчас около четырех часов утра. Путь до дома старухи кажется мне бесконечным, потому что никто из нас не произносит ни слова. Я бегу впереди, а папа – он все еще с трудом контролирует руки и ноги – ковыляет за мной. На полпути он вспоминает мое имя, и это единственное слово, которое срывается с его губ. Стучусь в двери дома старухи и невольно вздрагиваю, поскольку она открывает гораздо быстрее, чем я ожидала. Одета старуха в халат и тапочки, а лицо у нее просто светится бодростью. Такое бывает у стариков, которые убеждены, что за жизнь прекрасно выспались. – Итак, – произносит она, глядя мне за спину, – ты все же нашла своего отца. Ну, я так и думала. В пять утра я звоню маме и прошу ее приехать в Дублин. Старуха отправляет папу, а затем и меня в крохотную ванную комнату, где в грохочущем бойлере греется вода. Немного позже мы сидим в гостиной, пахнущие ванильным мылом и одетые в старые вещи покойного мужа хозяйки. Никто не говорит ни слова. Взгляд Макера блуждает по комнате, но я с облегчением понимаю, что умом он не тронулся. Папа думает, роется в памяти, делает какие-то выводы. Спустя три чашки кофе и два с половиной часа после моего звонка во двор въезжает мамин «форд»: наверное, потом ей придет пять-шесть штрафных квитанций за превышение скорости. Я выхожу ее встретить, и мама смотрит на меня так, словно не уверена, кого следует вызвать, «Скорую» или полицию. – Майлин, – говорит она, пытаясь совладать с собой, – я не знаю, как с тобой поступить. Нельзя вот так просто исчезать. Что ты со мной делаешь? Мне столько нужно ей сказать. Что мне жаль, безумно жаль. И что я исчезну снова. Что она должна мне поверить.