Приготовленные для меня вещи были сшиты вручную и еще не остыли от утюга. Кто-то зажег в моей «палате» горелку. Я устроилась подле нее – обсушить волосы. Рюкзак валялся в углу. Камера тоже оказалась на месте. Только бы фотография уцелела! А вот конфигуратор от воды превратился в тряпку. Я нервно меряла шагами грот, складывала одеяла, сворачивала коврик, служивший мне подстилкой почти неделю. Из оцепенения меня вывел голос: – Пейдж. Я встрепенулась. Арктур заслонял вход в пещеру. У меня перехватило дыхание. Он здесь. Живой. Мне хотелось броситься к нему, но сердце кольнула тревога. – Ты вернулся! – Да. А ты, по всей видимости, пришла в себя. – Давно пора. – Я не могла отвести от него глаз. – Надин сказала, ты дежурил возле меня сутки напролет. – Хм. Он опустил полог, заглушив гомон, царящий в appartements privés. В уединении грота, озаряемого пламенем, меня занимала единственная мысль: слышал ли он мое признание, вырвавшееся за мгновение до того, как надо мной сомкнулись воды? Передала ли золотая пуповина мои слова? Я хотела тебя. Хотела нас. – Разговаривала сейчас с Вье-Орфелей. Мы заложили фундамент для слияния наших Синдикатов. В купальне. Что вполне… естественно. – Отрадно слышать. – Пылающий взгляд прожигал меня насквозь. – Значит, миссия выполнена. Второй Шиол рухнул. – Да. Постепенно на нас снизошло осознание, какой мощный удар мы нанесли в самое сердце Сайена. – Скорее всего, «Домино» снимет нас с довольствия, – сказала я. – Дюко предупреждала, что отставным агентам стирают память белой астрой. Впрочем, ее действие нейтрализуется голубой, вот только найти ее довольно сложно. – Голубая астра, – сощурившись, повторил Арктур. – Да. Сайен с ее помощью выведывает у пленников сокровенные воспоминания, – пояснила я. – Вранье! – отрезал рефаит. – Нарочно выдуманное, чтобы держать ясновидцев в страхе. Голубая астра действительно стимулирует воспоминания, но прочесть их может лишь онейромант. – Да ну? – Здорово же Сайен запудрил нам мозги! – Так ты сумеешь восстановить мне память? – Теоретически я могу нейтрализовать действие белой астры, но на практике никогда не пробовал. Память – механизм невероятно сложный. И хрупкий. Повисла пауза. В тишине вспомнился пожар. Привкус гари, сопровождавший мой вопрос, хочет ли он меня. Дым и что ему предшествовало. – Арктур… Я больше не сержусь за то, что ты утаил от меня правду об эмитах. Твой проступок меркнет по сравнению с тем, что совершила я, отказавшись убивать Джексона. Мне нет прощения. Я чувствовала на себе его взгляд, но не смела поднять глаза. Щеки пылали от стыда. – Если бы мы поменялись местами и ты отказался убить моего мучителя, если бы после всего по-прежнему питал к нему симпатию… я бы вряд ли простила. Джексон прав. Глубоко внутри ты, наверное, меня презираешь. – Напротив, ты оправдала мои ожидания. Ты не палач, Пейдж Махоуни. – Но сейчас война, а на войне положено убивать. Однажды я пощадила Джексона – из милосердия, о чем горько пожалела. Арктур подался вперед, как будто хотел заключить меня в объятия, но остановился за миг до того, как наши ауры соприкоснулись. – Милосердие – весьма недооцененное качество. Оно и отличает тебя от Сайена. При любом раскладе Джексон Холл либо мертв, либо приговорен. Нашира снимет с него голову за то, что он не защитил колонию. – Рефаит понизил голос. – Обязательства перед Тирабелл вынудили меня утаить правду. Хотя вы с Джексоном более не связаны никакими обязательствами, ты всегда будешь считать себя перед ним в неоплатном долгу. Он открыл тебе иной мир. Стал твоим отцом, спасителем и другом. – Кто старое помянет… Да и потом, он вечно мне лгал. – Пейдж, я онейромант, поэтому мне доподлинно известно, какую власть над нами имеет память. Я медленно подняла взгляд и не увидела на его лице ни тени лукавства. – Прости меня. – Давно простил. Арктур шагнул ко мне. Легонько коснулся кончиков пальцев. Словно наши руки были сделаны из стекла, а не испещрены шрамами и закалены в боях. Странно, как чувство может появиться из ниоткуда. Впрочем, я всегда испытывала что-то к Арктуру Мезартиму. Никогда он не оставлял меня равнодушной. С первой секунды между нами пошла реакция, как от смешения пороха и огня. Взаимный страх и ненависть сменились уважением, которое постепенно переросло в нечто большее. Нечто неугасимое. – Я хотел вернуться за тобой. Но не смог. – Знаю. Надин рассказывала. – Хм. Впрочем, ты прекрасно справилась и без меня. В одиночку преодолела страх. – Да. – Мой голос звучал чуть слышно. – Но… мне так не хочется оставаться сегодня одной. Арктур не шелохнулся. Я нежно погладила холмик у основания его большого пальца, спустилась к выступающей косточке на запястье. Не считая размера и заключенной в них силы, его руки так походили на человеческие. Как я жаждала познать их. Познать уклон его ключицы, изгиб позвоночника, прикосновение его губ к каждому миллиметру кожи. Жаждала вкусить запретный плод его тела. Наши глаза встретились. – Хочешь вернуться на явку? – прошептал рефаит. Перед глазами возникла гостиная, из окон сочится медовый свет. Место, почти ставшее мне домом. – Да. Очень. 21. Увертюра Только в сумерках мы выбрались на Рю-дез-О. Рейнельда договорилась с бомбилой, чтобы тот подобрал нас неподалеку от Шам-де-ля-Тур. Лишившись конфигуратора, я чуть ли не до бровей закуталась в шарф. За рекой Эйфелева башня переливалась оранжевыми всполохами, как будто ветер раздул тлеющие угли. Металлический остов устремлялся ввысь, верхушку заволокло туманом. Фантастическое зрелище. Мы миновали ближайший мост через Сену. Меня тянуло посмотреть на спутника, нарушить томительное молчание, но я сдержалась. Вне зависимости от того, какие слова мы произнесем, они должны быть сказаны наедине. Золотая пуповина напряженно безмолвствовала. Сверху башня. Оранжевые всполохи, гнетущая тьма. Внизу – таинственный мир, пристанище бесприютных. А на их стыке – я, брела вместе с богом по улицам, готовым заняться от малейшего дуновения ветерка. Огонь бушевал в цитадели, в его глазах и моей груди. Бомбила доставил нас по адресу. Прогулка до явки казалась вечностью. На морозе дыхание превращалось в пар, воздух выстудил тепло наступающей весны, однако я совсем не чувствовала холода. Каждое движение, каждый вздох приближали меня к могиле. Хватит разбазаривать бесценное время. В очередной раз побывав на волосок от смерти, я решила жить на всю катушку. В вестибюле мы с Арктуром сняли пальто. Любопытно, что будет, если я продолжу снимать с себя вещь за вещью, пока не разденусь догола? Представилось, как Арктур заключает меня в объятия, вожделение вытесняет его хваленое самообладание. Представилось, как он останавливается – безмолвный и загадочный, взгляд такой же чувственный, как и прикосновение. Не глядя в его сторону, я поднялась в квартиру. Арктур не отставал. Гостиная пустовала. Я зажгла лампу, просто чтобы не сидеть в темноте. На каминной полке белела записка, датированная девятнадцатым числом. Прошлый четверг. На листке аккуратным почерком было выведено: Загляну в воскресенье. Когда вернешься, сиди тихо и не высовывайся. Есть новости. – Пейдж. Я затрепетала и нечаянно поймала свое отражение в зеркале. От влаги пряди вились тугими кудряшками. Щеки разрумянились на ветру. Глаза потемнели от страсти, зрачки превратились в два бездонных колодца. – В Версале ты спрашивала, хочу ли я тебя по-прежнему. В зеркале отразился массивный силуэт. Как я вообще могла надеяться устоять, если от одного его вида меня охватывала сладкая истома. – Да. Я поняла, что испытываю к тебе чувства. И всегда испытывала. Надеюсь… – Мне едва хватило смелости закончить. – Надеюсь, ты тоже не остыл ко мне. Его глаза пылали. Мы столько времени отказывались признавать очевидное, столько времени молчали. Я бежала от обуревавших меня эмоций. Подавляла их, сдерживала, прятала глубоко внутри, однако песнь уже рвалась на волю. До сих пор я имела лишь смутное представление о страсти, зато в полной мере познала ее сейчас. Холодный свет фонаря сочился сквозь полуоткрытые ставни, контрастируя с полыхающим взором рефаита. Мы смотрели друг на друга, не произнося ни слова. – Лисс делала мне расклад, – нарушила я невыносимое молчание. – Четвертыми выпали Влюбленные. Ворожея сказала, не отрекаться от возлюбленного, верить ему всегда и во всем. Ценный совет. – В горле встал комок. – Джексон пытался подорвать мою веру в тебя, но не преуспел. Сейчас он пытается подорвать твою веру в самого себя. Он страшится нашего потенциала. Страшится того, что мы собой представляем и чем можем стать.