Предполагается, что одиннадцатилетки ненадежны. Мы уже вышли из возраста крошек-милашек: возраста, когда люди склоняются над нами и треплют по макушке, издавая звуки вроде «бу-бу», — одного воспоминания об этом достаточно, чтобы меня стошнило «Боврилом». И при этом мы еще не достигли возраста, когда нас ошибочно принимают за взрослых. Факт в том, что мы невидимы — за исключением случаев, когда мы хотим обратного. Сейчас я не хотела. Я была зафиксирована в прицеле яростного отцовского тигриного взгляда. Я дважды моргнула: достаточно, чтобы не выглядеть непочтительной. Я уловила тот миг, когда он поддался. Я видела это в его глазах. — О, ладно, — сказал он, изящный даже в поражении. — Беги. И передавай викарию наилучшие пожелания. Разрисуйте меня горошком! Я свободна! Вот это да! Шины «Глэдис» громко и довольно гудели, когда мы неслись по бетону. — Summer is icumen in, — запела я миру. — Lhude sing сисси![42] Джерсийская корова подняла голову от пастбища, я встала на педалях и одарила ее шатким реверансом, проезжая мимо. Я остановилась перед приходским залом ровно в тот момент, когда Ниалла и Руперт пробирались по высокой траве в задней части церковного кладбища. — Хорошо ли вы спали? — окликнула я их, махая рукой. — Как мертвые, — ответил Руперт. Именно так Ниалла и выглядела. Ее волосы свисали длинными немытыми локонами, и черные круги под красными глазами напомнили мне о том, о чем я предпочитала не думать. Либо она всю ночь скакала в компании ведьм с колокольни на колокольню, либо они с Рупертом разругались в пух и прах. Ее молчание сказало мне, что дело в Руперте. — Свежий бекон… свежие яйца, — продолжил Руперт, энергично постучав кулаками по груди на манер Тарзана. — Настраивают мужчину на хороший день. Не глядя на меня, Ниалла проскользнула мимо и нырнула в приходской зал — в уборную для леди, полагаю. Естественно, я последовала за ней. Ниалла стояла на коленях перед унитазом, рыдая, ее тошнило. Я заперла дверь. — Вы беременны, не так ли? — спросила я. Она взглянула на меня, открыв рот, с побелевшим лицом. — Откуда ты знаешь? — выдохнула она. Я хотела сказать: «Элементарно», но знала, что сейчас не время для дерзостей. — Я провела тест на лизоцим над носовым платком, которым вы пользовались. Ниалла с трудом поднялась на ноги и схватила меня за плечи. — Флавия, ты не должна проболтаться об этом! Ни слова! Никто не знает, кроме тебя. — Даже Руперт? — спросила я. Я не могла в это поверить. — Особенно Руперт, — сказала она. — Он убил бы меня, если бы знал. Обещай мне. Пожалуйста, Флавия… обещай мне! — Клянусь честью, — произнесла я, поднимая три пальца в скаутском салюте. Хотя меня вышвырнули из скаутской организации за непослушание (помимо других вещей), я посчитала, что вряд ли необходимо делиться этими ужасными подробностями с Ниаллой. — Чертовски хорошо, что мы разбили лагерь в чистом поле. Нас, должно быть, было слышно на мили вокруг, когда мы вцепились друг другу в глотки. Все дело в женщине, конечно. Дело всегда в женщине, не так ли? Это было за пределами моего опыта, но тем не менее я старалась казаться внимательной. — Руперту не составляет труда забраться под очередную юбку. Ты сама видела: не успели мы оказаться на поле Джубили, как он ушел в лес с этой земельной девушкой, Сарой или как там ее зовут. — Салли, — поправила я. Хотя мысль была интересная, я знала, что Руперт курил марихуану в лесу Джиббет в обществе Гордона Ингльби. Но вряд ли я могла рассказать это Ниалле. Салли Строу нигде не было видно. — Я думала, вы сказали, что он ушел по поводу фургона. — О, Флавия, ты такая… — Она вмиг подавила последнее слово. — Конечно, я так сказала. Я не хотела полоскать наше грязное белье перед незнакомцем. Она имела в виду меня — или она говорила о Дитере? — Руперт вечно окуривает себя дымом, пытаясь заглушить духи своих проституток. Я их чувствую. Но я зашла слишком далеко, — добавила она уныло. — Я открыла фургон и швырнула в него первым, что подвернулось под руку. Не стоило этого делать. Это оказалась его новая кукла Джек, он неделями над ней работал. Старый Джек теряет вид, понимаешь ли, и может развалиться в самый неподходящий момент. Как я, — запричитала она, и ее снова стошнило. Жаль, что я не могла оказаться полезной, но это была одна из тех ситуаций, когда свидетель ничем не может помочь. — Он провел всю ночь на ногах, пытаясь починить эту штуку. Судя по свежим отметинам на ее шее, ночью Руперт не только латал куклу. — О, я хочу умереть, — застонала она. Послышался стук в дверь: резкая быстрая череда «та-та-та-та». — Кто здесь? — требовательно спросил женский голос, и мое сердце сжалось. Синтия Ричардсон. — Другим могут потребоваться удобства, — крикнула она. — Пожалуйста, будьте более внимательными к нуждам других людей. — Выхожу, миссис Ричардсон, — отозвалась я. — Это я, Флавия. Черт бы побрал эту женщину! Как я могу быстро симулировать нездоровье? Я схватила хлопковое полотенце для рук с кольца около раковины и грубо потерла лицо. Кровь прилила к коже. Я взъерошила волосы, пустила воду в кране и побрызгала свое краснеющее чело и выпустила струйку слюны, ужасно повисшую в углу рта. Затем я слила воду в туалете и отперла дверь. Ожидая, пока Синтия ее откроет (я знала, что она это сделает), я поймала свое отражение в зеркале: воплощение жертвы малярии, чей доктор только что вышел позвонить гробовщику. Когда ручка повернулась и дверь распахнулась внутрь, я сделала пару неверных шагов в коридор, надувая щеки с таким видом, будто меня вот-вот вырвет. Синтия отпрянула к стене. — Простите, миссис Ричардсон, — дрожащим голосом сказала я. — Меня только что стошнило. Должно быть, съела что-то не то. Ниалла была очень добра ко мне… Я думаю, глоток свежего воздуха — и я буду в порядке. И я проковыляла мимо нее с Ниаллой в кильватере; Синтия даже не посмотрела на нее. — Ты потрясающая, — сказала Ниалла. — Правда. Ты это знаешь? Мы сидели на могильной плите на церковном кладбище в ожидании, пока солнце высушит мое возбужденное лицо. Ниалла отложила помаду и копалась в сумочке в поисках расчески. — Да, — ответила я прозаично. Это правда, какой смысл отрицать? — А! — раздался голос. — Вот вы где! К нам торопливо приближался щеголеватый человечек в широких брюках и пиджаке поверх желтой шелковой рубашки. Его шею обматывал розовато-лиловый эскотский галстук,[43] между зубов торчала незажженная трубка. Он осторожно переступал из стороны в сторону, стараясь не ступить в просевшие могилы. — О боже! — простонала Ниалла, не шевеля губами, и затем обратилась к нему: — Привет, Матт. Короткий день в обезьяннике? — Где Руперт? — спросил тот. — Внутри? — Как приятно видеть тебя, Ниалла, — сказала Ниалла. — Как ты чудесно сегодня выглядишь, Ниалла. Забыл о манерах, Матт? Матт — или кто он там? — развернулся на каблуках и пошлепал к приходскому залу, продолжая следить, куда ступает. — Матт Уилмотт, — пояснила Ниалла. — Продюсер Руперта на «Би-би-си». На прошлой неделе у них была бурная стычка, и Руперт ушел прямо в ее разгар. Оставил с носом Матта и «Тетушку» — имею в виду корпорацию. Но как, черт возьми, он нас нашел? Руперт полагал, здесь мы будем в безопасности. «Удалимся в малонаселенную местность», как он выразился. — Он сошел с поезда в Доддингсли вчера утром, — сказала я, совершив дедуктивное усилие и зная, что я права. Ниалла вздохнула. — Мне лучше пойти внутрь. Там будет фейерверк. Не успели мы подойти к дверям, как я услышала голос Руперта, яростно отдававшийся эхом в зале. — Мне плевать, что сказал Тони. Тони может засунуть себе в зад кисточку, и ты тоже, Матт, подумай об этом. Вы нагадили на Руперта Порсона в последний раз — многие из вас. Когда мы вошли, Руперт был на середине маленькой лестницы, ведущей на сцену. Матт стоял в центре зала, положив руки на бедра. Никто, похоже, нас не заметил. — О, прекрати, Руперт. Тони имеет полное право указать тебе, когда ты переходишь черту. И внемли мне, Руперт, на этот раз ты действительно переступил черту, и весьма. Все это очень хорошо — разворошить осиное гнездо и затем уклониться от критики, отправившись давать уличные представления. Так ты всегда поступаешь, верно? Но на этот раз ты как минимум обязан вежливо выслушать его. — Я не должен Тони даже куриную гузку.