– А по мне теперь пусть захватывает судно, кто хочет, – сердито сказал Полло. – Я ни слова больше не скажу. Только насмехаются! Бормоча про себя, он вернулся в свою койку и через несколько минут крепко спал, разинув рот. Утро было светлое и прекрасное, солнце освещало высокие пальмы на берегу и темный тростник самым дивным образом. Но мысли всех на шхуне были устремлены не на золотистый солнечный свет, разве только в том отношении, что оно освещало глубину прозрачного моря. И весь этот день поочередно Дач, Паркли и Расп спускались под воду, расчищали песок и отсылали наверх железные ведра, наполненные серебром. Старательная проба железным прутом показала, что пространство, на котором лежал драгоценный металл, было невелико. Накануне приготовили место для склада серебра, Джонс и Окум, укладывали слитки, а капитан караулил на палубе. Матросы работали превосходно, они привыкли к виду серебра и перестали удивляться. Раза три являлись акулы, но динамит каждый раз разгонял чудовищ. Доктор, Вильсон и даже Джон Стодвик помогали отчищать слитки от раковин, когда матросы вытаскивали ведра и опоражнивали их на палубе, а Бесси, Эстера и Полло всегда были наготове с закусками и питьем, потому что решили пользоваться дневным светом и в промежутках работы закусывали наскоро. Даже матросы не ворчали, что им не давали есть в назначенное время, потому что такая работа была в новинку. Песок делал много хлопот водолазам, но они усиленно преодолевали это затруднение, и когда наконец к вечеру работа прекратилась и искатели приключений сели за пиршество, приготовленное Полло, шепотом был задан вопрос, как велика ценность найденного сокровища. Паркли ответил: – Несколько тысяч. Глава XXVIII. Хорошее намерение Работа продолжалась. Даже Дачем теперь овладела жажда богатства. Он почти не смотрел на Эстеру, занимаясь своим делом, а она, бледная и холодная, наблюдала за ним и страдала. К ее великому облегчению, однако, Лоре не обращал на нее внимания, и между ними как будто установилось какое-то безмолвное перемирие. Она видела, что он очень прилежно трудился, и дрожала, чувствуя зачем он это делает. Она знала, что какая-нибудь страшная катастрофа уже случилась бы на шхуне, если бы Лоре не выжидал, пока водолазы кончат свое дело, чтобы потом завладеть всем сразу. А между тем она не смела говорить, чувствуя, что это было бы сигналом к смерти ее мужа; а Дач, не обращая внимания, а может быть, и не веря ее страданиям, проходил мимо нее, не удостаивая взглядом. Но быстро приближалась перемена, и случилась она так неожиданно, что Эстера даже удивилась. Спокойствие прошлой недели нарушалось только раздражением Джона Стодвика против молодого доктора. Не раз он сердито поворачивался к нему спиной и уводил сестру с капризной ревностью, более приличной ребенку, чем взрослому человеку. Доктор принимал все это снисходительно, а Бесси не раз потихоньку плакала. Она теперь любила Эстеру, как сестра, и поэтому холодно обращалась с Дачем, который, однако, не примечал ничего, занимаясь только огромным богатством, которое добывал для своего товарища и для себя. На девятый день работа началась по обыкновению. Дач спускался уже пять раз в этот день и теперь спустился в шестой, сменив Паркли. Наполнив ведро с некоторым затруднением, потому что серебра осталось уже мало, он взял топор и начал отрубать кусок корабельного дерева, который мешал ему. Отбросив его на несколько шагов, Дач стал пробовать прутом направо и налево, и хотя, человеку в водолазном костюме не очень удобно приходить в восторг, однако, сердце Дача сильно забилось, когда он увидел пред собой груду слитков уже не серебряных, а золотых. – Богатство, богатство, золото! – бормотал Дач, подав сигнал, что ему нужно больше воздуха. Присмотревшись ближе, он увидел, что золото, по-видимому, лежало в маленьких деревянных ящиках, которые сгнили. Дач представлял себе, с каким восторгом это известие будет принято его товарищем, и желал поскорее подняться, чтобы быть свидетелем удивления, с которым будут высыпать ведро, наполненное им. Наклонившись, он увидел, что песок медленно засыпает золото, взял опять свою лопатку с намерением подальше отбрасывать песок, как вдруг опять почувствовал недостаток воздуха, он дал сигнал, но все-таки воздуха не прибавилось. Подозревая, не случилось ли чего-нибудь с аппаратом, он шел уже к лестнице, когда ему дали сигнал подниматься, и на палубе его встретил Расп со словами: – Должно быть, что-нибудь испортилось, мистер Дач, воздушный насос следует исправить. – Он и то довольно продержался, – сказал Паркли, – Расп сказал мне, что там осталось серебра очень немного. – Да, мистер Поф, я все осмотрел кругом, но везде только дерево и песок. – Почему вы не сказали этого, прежде чем я пошел? – спросил Дач. – Я хотел, чтобы вы сами осмотрели и удостоверились, – заворчал Расп. В это время матросы собрались вокруг них, очевидно, желая слышать, что говорят, и это заставило Дача сказать не то, что он хотел. – Расп прав, – заметил он, – я прислал последний остаток серебра. – А кругом-то пробовали прутом? – Везде, – ответил Дач. – Ну, – сказал Паркли, – человек никогда не остается доволен, я ожидал большего. Теперь, ребята, надо прочистить аппарат. – Да, – ответил капитан, – да и палубу надо вымыть, она довольно грязная. Вы работали хорошо, ребята, и за это Полло приготовит вам хороший ужин, и мы выпьем за успех нашей следующей пробы. Матросы прокричали ура, а Дач, сам не зная почему, промолчал о золоте. Его нельзя было вытаскивать на палубу, пока воздушный насос не будет исправен, а Расп уверял, что это займет весь день, потому что он должен положить новую кожу и резину. Водолазные одежды повесили сушить, шлемы вычистили. Паркли и доктор унесли батарею, спрятали динамит, раковины выкинули за борт, а Дач, еще никому не сказавший о своем открытии, в каюте курил с естествоиспытателем, который еще раз собирался ехать на берег за птицами и уговаривал и Дача ехать с ним. – Это дамам принесло бы большую пользу, – сказал Вильсон. – А между тем, мистер Дач, я не могу говорить с мисс Стодвик, – прибавил он со вздохом, – ее брат так грозно на меня смотрит, а если я упомяну о мистрис Поф, вы тоже посмотрите на меня сердито. Дач рассеянно говорил и «да» и «нет», почти не слушая своего собеседника, но когда он упомянул имя его жены, он вдруг сердито вздрогнул и посмотрел на него. – Вот именно таким образом мистер Стодвик младший глядит на меня, – простодушно сказал естествоиспытатель, – ревнивым, свирепым взглядом. Я желал бы, чтобы вы не обращались со мной так, – продолжал он серьезно и с умоляющим выражением, – я вас люблю, право. И как это вы можете воображать, будто я имею какие-нибудь нечестные виды на мистрис Поф. Это для меня оскорбительно, мистер Поф, право оскорбительно. – Милый мой, – сказал Дач, улыбаясь и насмешливо, и презрительно, – я никогда не думал ничего подобного. – Так зачем же вы смотрите на меня таким образом, – кротко продолжал Вильсон. – Видите ли, – продолжал он с возрастающим энтузиазмом, – я страстно люблю мисс Стодвик, но не имею никакой надежды. Но зачем же вы так сердиты на меня? – Полно, полно, не будем говорить об этом, – сказал Дач, пожимая естествоиспытателю руку, – есть вещи, о которых не хочется говорить. – Да, да, разумеется, – сказал Вильсон, пристально смотря на него, – но вы не повторите никому, что я вам сказал? – Ваше любовное признание не подвергается никакой опасности, – сказал Дач, улыбаясь. – А мне все-таки кажется, что вы за что-то сердитесь на мистрис Поф. Она очень хорошенькая, и, может быть, немножко неосторожна, – прибавил он простодушно. – Что вы хотите сказать? – с гневом воскликнул Дач. – Не сердитесь на меня, мистер Поф, я, может быть, ошибаюсь. – Говорите! Что вы хотели сказать? – воскликнул Дач, задыхаясь. – Я только думал, что ей не следовало, может быть, разговаривать с простым матросом, мулатом. – А разве вы видели, что она разговаривала с ним? – спросил Дач прерывающимся голосом. – Да, вчера вечером, – ответил Вильсон, – но я никому об этом не говорил, и, разумеется, она делает это только по своей доброте, она очень ласкова. – Когда это было? – спрашивал, задыхаясь Дач, и лицо его горело от стыда и гнева, что он должен унижать себя такими вопросами. – Тотчас после сумерек, когда ваши водолазы закусывали внизу. Они, впрочем, тотчас разошлись. – Благодарю. Не говорите более об этом, – сказал Дач спокойнее. – Может быть, это немножко неосторожно, но, как вы утверждаете, она очень ласкова и добра. Дач пошел на палубу, потому что воздух в каюте душил его, но Вильсон его остановил. – Не поедете ли вы с нами на берег пострелять птиц, мистер Поф? – воскликнул он. – Вы еще не были на берегу. Вы все ищете сокровища под водой, когда сокровища на берегу в тысячу раз прекраснее. – Посмотрю… может быть… не знаю, – ответил Дач. Он вышел на палубу, где Расп суетился возле воздушного насоса, который он весь разобрал, но так как темнело, он собирал разные винты и вкладывал их в надлежащие места, не завинчивая, а потом закрыл брезентом, чтобы предохранить от ночной росы. Слова Вильсона, простодушного естествоиспытателя, так взволновали Дача, что у него опять пошла голова кругом. Он было постепенно успокаивался, переходил в какое-то безропотное состояние и покорялся неизбежному. Но такие замечания о поступках его жены сводили его с ума. И когда он облокотился о борт, смотря в чистую воду, где лежало золото, он почти забыл о нем в волнении своего сердца и решился увидеться с Эстерой и потребовать от нее объяснения в ее поведении и таким образом прекратить эту ужасную неизвестность. Он встал, удивляясь, как скоро прошло время, потому что короткие тропические сумерки заменились совершенной темнотой, пока он размышлял о своих огорчениях. И теперь ему пришло в голову, что он еще не сказал Паркли о золоте. – Пойду к нему сейчас, – сказал он и повернулся к лестнице в каюту, когда нежный, музыкальный голос его жены коснулся его слуха. И хотя было очень темно, что он не мог видеть ее, он знал, что она близко и разговаривает с человеком, голос которого ему знаком. Он не мог разобрать ни слова, но голос говорившего с Эстерой был тихий и страстный, а ее ответы были почти неслышны. Кто это был? Не мулат, его жесткий, крикливый голос был хорошо знаком Дачу. Это был голос человека, от которого нервы Дача встрепенулись от бешенства, а между тем в своем смятении он не мог вспомнить, кто это мог быть. – Не могу же я разыгрывать роль шпиона, – сказал себе Дач и, хотя бесился от любопытства и досады, отошел. Но тоска его была нестерпима, он повернул назад, опять подошел к этому месту и услышал чуть слышный крик о помощи, и потом послышалась легкая борьба. Он бросился вперед и ударился о мачту, зашатался ошеломленный и облокотился о борт, чтобы собрать свои расстроенные мысли. Он так сильно ударился лбом о мачту, что на несколько минут потерял сознание, но это скоро прошло, и теперь, совершенно опомнившись, Дач вернулся назад с распростертыми руками к тому месту, откуда слышались голоса и где теперь все было совершенно тихо. – Но она была здесь, – шептал он угрюмо. Вспомнив о своем намерении полного объяснения, Дач прошел прямо в каюту, занимаемую Бесси Стодвик и его женой, и прислушивался несколько минут, прежде чем постучался. Он мог слышать голоса позади себя, там, где собрались капитан и его друзья. Прислушавшись внимательно, он узнал, что желал знать, то есть о присутствии Эстеры в маленькой каюте. Она была там. Он слышал тихий разговор и рыдание рыдание. Он не стал больше ждать и постучался. Ответа не было. Он постучался опять. Послышался шорох, от которого сердце его тяжело забилось, кровь бросилась в глаза, голова закружилась. К нему пришло ужасное подозрение, что он слышал голос не Бесси Стодвик, но тот самый, который слышал на палубе. Стараясь преодолеть головокружение и быть спокойным, он постучался опять. И на этот раз ясно слышал голос Эстеры, которая говорила взволнованным голосом: – Это он! Пожалуйста, пожалуйста, не отворяйте дверь! Дачу не пришло в голову, что его жена не могла знать, кто стучался, потому что ревность, овладевшая его сердцем, подсказывала ему только дурное о женщине, которую он должен был любить и защищать. Стало быть, не Бесси Стодвик была с его женой, и она не смела отворить дверь. Он прежде отказался от жены и не искал мести – на этот раз он хотел отмстить или умереть.