– Я принимаю всевозможные предосторожности. Все оружие держу под замком. Я желаю, чтобы вы были осторожны и днем и ночью и сообщали мне все, что покажется вам подозрительным; а я употреблю все силы, чтобы как можно скорее дойти до места. – Может быть, это окажется ложной тревогой, – сказал Дач. – Буду надеяться, но не уверен, – ответил капитан. – Боюсь, что должен согласиться с вами. – Человек упал за борт! Человек упал за борт! – закричало двенадцать человек разом. Поднялась тревога, начали спускать шлюпку. Оказалось, что Тонио-мулат, бросавший копье несколько раз с большим или меньшим успехом наконец так сильно кинул его в большую рыбу, что та увлекла его за собой, и, несмотря на то, что мулат был хороший пловец, рыба быстро увлекала его вниз. Дач тотчас понял, что прежде чем спустят шлюпку, утопающий выбьется из сил, если не освободится от веревки, которой была обернута его рука и за которую рыба тащила его под воду. Думать было некогда; человек находился в смертельной опасности. Дач сбросил с себя верхнее платье, башмаки, раскрыл свой нож и бросился в воду. Мельком увидел он Эстеру, которая бежала к нему с распростертыми руками, но он быстро поплыл к утопающему. Громкие крики сопровождали его, но, несмотря на все усилия Дача, рыба, собравшаяся возле него, не давала ему плыть, а борьба мулата, когда он поднимался на сильных волнах Атлантического океана, становилась слабее и слабее. Дач, делая необыкновенные усилия, вдруг почувствовал, что веревка от копья, воткнутого в рыбу, очутилась на его теле и что он быстро погружается в страшную глубину океана. Свет над ним потускнел, и он почти лишился чувств. Потом, с последним усилием воли, он ножом перерезал веревку, вынырнул на поверхность и, едва переводя дух, стал искать мулата и увидел, как он машет одной рукой по воздуху. Дач подплыл к нему и старался схватить его сзади, но мулат ухватился за него руками и ногами, совершенно лишив его возможности плыть, и после краткой борьбы они оба погрузились в воду. Когда они опять выплыли на поверхность, шлюпка была на расстоянии двести ярдов от них, и Дач понял, что он погибнет, если не решится на отчаянный поступок. Повернувшись, насколько мог, он нанес мулату удар кулаком по виску и оглушил его. Тот выпустил его. Дач повернул его на спину и поплыл, поддерживая его, пока подоспевшая шлюпка не спасла обоих и благополучно доставила их на шхуну, разумеется, без чувств. Прежде всех взгляд Дача, когда он пришел в себя, упал на жену, стоявшую возле него на коленях. Когда их глаза встретились, она взяла его за руку и поднесла к губам, а ее трепещущие губы как будто говорили неслышно: – Не отталкивай меня. Я так нежно тебя люблю. Чрез минуту Бесси увела ее, а Дач, выпив лекарство, поданное ему доктором, встал, пошел вниз, переоделся, а когда вернулся, доктору уже удалось привести в чувство мулата. Глава XVI. Безмолвное море Шхуна шла несколько дней, и ничего особенного не случилось, даже капитан начал забывать о своих подозрениях. Поф не помирился еще с Эстерой, но не избегал ее теперь, а наблюдал как-то спокойно и сурово, как она выздоравливала при неусыпном надзоре доктора. На шхуне дела обстояли хорошо. Доктор успел сойтись с Сэмом Окумом, болтал с ним, давал ему сигары, которые он разрезал и жевал. Вступал иногда с Сэмом в разговор и естествоиспытатель, расспрашивая его, каких птиц случалось ему встречать в его путешествиях. А Сэм смотрел на него и потихоньку качал головой, примечая, что, когда Бесси Стодвик выходит на палубу, то долговязый естествоиспытатель смотрит на нее издали и не смеет подойти, потому что ее брат чувствует антипатию к нему. – Странный этот мир, мистер Окум! – сказал ему однажды Вильсон. – Всегда такой был, сэр, и всегда будет. Но ведь легко понять, что с вами происходит, сэр. – О, это вздор, мистер Окум, – сказал долговязый естествоиспытатель, краснея как девушка. – Это очень естественно, сэр, – сочувственно сказал Сэм. – Тут нечего стыдиться. – Ах, мистер Окум, как я завидую вам! Вы можете оказывать разные услуги… – А все-таки вы не захотите быть на моем месте. Только такие безобразные старики, как я, могут пользоваться привилегиями у прекрасного пола. Захотите ли вы сделаться таким безобразным стариком, как я. – Ах, мистер Окум, я согласился бы сделаться ее собакой, если бы только она полюбила меня, или птицей, – сказал он восторженно. – Если бы это пришло мне в голову до отъезда… – Что такое, сэр? – Взять с собой несколько канареек. Это очень милый подарок даме. – Вы желаете сделать ей подарок, сэр? – О да, мистер Окум. – А если бы я был влюблен и желал… – Ах, тише, мистер Окум! – Желал, говорю я, сделать подарок, я послал бы к ней не канареек, а пару голубков. Молодой естествоиспытатель взглянул на старого Окума, как бы желая проникнуть в его сокровенные мысли, но старый моряк сохранял серьезный вид, хотя внутренне смеялся над простаком. «И может думать этот долговязый, что наша мисс Бесси прельстится нм. Любопытная вещь – любовь!» Бесси Стодвик читала брату, и голос ее так охрип, что старый Сэм ушел и вернулся со стаканом лимонада. Джон Стодвик лежал на заходящем солнце, и спокойная улыбка застыла на его лице. Хотя сестра его читала, он не слышал ни одного слова. Он слегка вздрогнул, когда Окум подошел со стаканом. – Что это? – вскричал он. – Разве мистер Мельдон прислал мне еще лекарства? Я не приму! Щеки Бесси Стодвик вспыхнули при словах брата. Он сердито на нее взглянул. – Что вы, нет, сэр, – сказал Окум. – Я думал, что вы и барышня должны чувствовать жажду после такого продолжительного чтения, вот я и принес вам лимонад. Они оба поблагодарили его за внимание и, когда он вернулся с пустым стаканом, Мельдон, разговаривавший с Эстерой и Паркли, вздохнул и посмотрел вслед старику с чувством зависти. «Окажи я это маленькое внимание, – думал он, – и от него отказались бы с каким-нибудь суровым замечанием. Бедняжка! Пусть он ее брат, но я не удивляюсь, что он ревнует к каждому ее взгляду». Дни проходили, шхуна шла быстро, нигде не останавливаясь. Решили, что это навело бы кубинца на их след, между тем как теперь капитан Стодвик и Дач начали считать свои подозрения неосновательными и старались только как можно скорее добраться до сокровищ. Обоим больным было лучше. Румянец вернулся на щеки Эстеры. Она с нетерпением ждала того дня, когда осуществятся ее надежды – не отыскание слитков, давно похороненных в море, а полнейшее возвращение любви и доверия мужа. Давно уже вошли в Карибское море, и цепь островов осталась позади. Теперь Окум постоянно совещался с капитаном. Судно повернули к югу. И в один вечер, пройдя мимо лесистого берега Венесуэлы, дивно красивого в своем безмолвии и диком великолепии, бросили якорь, потому что путешествие почти подошло к концу. В этот вечер происходило продолжительное совещание, результат которого показался вполне удовлетворителен для Паркли и Дача, потому что Окум и негр утверждали, что остается только одна миля до того места, где лежат потонувшие корабли. – Надо послать шлюпки и водолазов посмотреть, вода чиста как зеркало, а потом и шхуна подойдет, – говорил старый моряк. Когда вышли звезды, путешественники залюбовались черной сплошной стеной леса за скалами белого песчаника, где волны блестели каким-то фосфорным светом, и поняли, почему эти сокровища так долго оставались нетронутыми. Здесь владычествовали только лесные звери и даже индийцы, по-видимому, не посещали эту пустыню. Все казалось в таком виде, как первоначально создала природа. И брошенный бурей на эти скалы корабль разобьется, потонет и будет забыт. Глава XVII. Окум ошибся Тишина, господствовавшая вокруг, наводила какой-то ужас, так что на шхуне все говорили шепотом; но время от времени какой-нибудь странный вой или дикий крик заставлял пассажиров вздрагивать. Торжественность этой сцены подействовала и на матросов, которые собрались и разговаривали о сверхъестественных явлениях, о привидениях древних буканьеров, стороживших потонувший клад. Так что все более или менее заразились страхом, и один косоглазый матрос выразил свое мнение, что ничего хорошего не выйдет, если сунешься отыскивать то, чему, очевидно, предназначено лежать на дне морском. Это возбудило хохот Тонио, который назвал его трусливым дураком. Между тем волнение, возбужденное радостью, что наконец достигли цели, отвлекало предводителей экспедиции от сна. Дач задумчиво смотрел на море, подернутое золотистой пеной, и вдруг вздрогнул, почувствовав прикосновение холодной руки. Обернувшись, он увидел возле себя Эстеру. – Что вам нужно? – спросил он холодно, но в голосе его уже не слышалось прежней суровости. – Мне нужно, чтобы муж мой верил мне по-прежнему, – сказала она жалобно. Она опустилась на колени и обняла колени мужа. Дач Поф был человек суровый, но он не мог устоять перед этой мольбой. Много дней уже боролся он против умоляющих взглядов, оставался глух к уверениям Бесси Стодвик в невиновности Эстеры; но теперь в тишине тропической ночи, в виду безмолвного величия этого таинственного неба, он почувствовал, что сердце его сильно забилось от прежней любви. Но эта проклятая сцена, которую он видел из сада, стала мрачной тенью между ними. Он со вздохом поднял плачущую жену и повел в каюту. – Спокойной ночи, милый, милый Дач, – пролепетала она, цепляясь за его руку. – Спокойной ночи, Эстера, – сказал он холодно. – Пожалуйста, не будем так расставаться, – шепнула она. – Дач, милый Дач, если бы ты только мог прочесть в моем сердце, ты узнал бы, как несправедливы твои подозрения, как жесток ты ко мне. Позволь мне объясниться. Расспроси меня. – Спокойной ночи, – повторил он. – Ступай вниз. Я не хочу, чтобы здесь вышла сцена. – Я послушаюсь тебя, Дач, – сказала Эстера спокойно, с большим усилием преодолевая свое волнение. – Когда-нибудь, друг мой, ты узнаешь правду. До тех пор я буду ждать терпеливо. Не сердись, что я еду с тобой. Я умерла бы, если бы осталась без тебя. Она говорила так трогательно, что сердце Дача мучительно забилось, и он чуть было не сказал: «Пойдем ко мне, моя дорогая, я верю тебе», – но он этого не сказал. Эстера медленно спустилась с лестницы в каюту, а муж пристально смотрел ей вслед. Потом он отошел в сторону, положив голову на руки и молился с горечью в сердце, чтобы это мучительное время прошло, и прислушиваясь, так сказать, к различным голосам в своем сердце, из которых один уверял его в невинности жены, а другой напоминал сцену, отразившуюся на шторах. – Если бы небо дало мне такую же душевную силу, какой одарено мое тело, я мог бы быть счастлив, – стонал Дач. – Если вы задремлете на воздухе вблизи этих лесов, приятель Поф, вы можете схватить горячку, – сказал капитал, положив руку на его плечо. Дач вздрогнул, потому что не слышал, как он подошел. – Я задумался, – сказал он торопливо.