— Холодно и одиноко. — Одиноко не будет. — Я, в смысле, для нее. — Мэк сказал, пусть, когда захочет, приходит и работает на центральной усадьбе вместе с Сокорро. — Ну, это хорошо. Думаю, за столом в это время года пустых стульев будет не так уж много. Джон-Грейди улыбнулся: — Скорее всего, ты прав. — А давно ты ее не видел? — Ну, какое-то время. — И какое же? — Не знаю. Недели три. Билли покачал головой. — Она все еще там, — сказал Джон-Грейди. — Я смотрю, ты в ней так уверен… — Да, это так. — А как ты думаешь, что будет, когда она споется с Сокорро? — Она не говорит всего, что знает. — Она или Сокорро? — И та и другая. — Надеюсь, ты прав. — Ее не так-то просто отпугнуть, Билли. Помимо красоты, в ней есть и кое-что еще. Щелчком Билли далеко отбросил окурок: — Давай-ка, поехали назад. — Можешь забрать грузовик, если хочешь. — Да ладно. — Давай-давай. А я доберусь на этой твоей старой кляче. Билли кивнул: — Ага. Помчишься небось по кустам как угорелый, лишь бы меня обогнать. А коня там змея укусит или еще чего. — Брось. Я поеду за грузовиком. — Для езды в потемках кони любят особо опытную руку. — Да уж это конечно. — Коню нужен всадник, от которого животному передавалась бы уверенность. Джон-Грейди улыбнулся и покачал головой. — Всадник, который привык понимать бзики и прибабахи ночной лошади. По местности, где стадо расположилось на ночлег, он поедет медленно. Если что-то надо обогнуть, то всегда слева направо. Будет петь коню на ушко уютные песенки. Никогда не будет чиркать спичками. — Я тебя понял. — А твой дед тебе рассказывал про то, как раньше гоняли скот на север? — Ну, кое-что рассказывал. — Как ты думаешь, доведется тебе побывать в тех местах? — Сомневаюсь. — Обязательно побываешь. И совсем скоро. Это я тебе обещаю. Если доживешь. — Так ты возьмешь грузовик-то? — Не-а. Езжай сам. Я поеду следом. — Хорошо. — Компот там мой не вылакай. — Ладно. Спасибо, что заехал. — Да мне просто нечего было делать. — Ну… — А было бы чего, сперва дело сделал бы. — Ладно, увидимся дома. — Увидимся дома. Хосефина стояла в дверях, наблюдала. В глубине комнаты criada повернулась, одной рукою бережно приподняв и поднеся к глазам всю тяжесть черных волос девушки. — Bueno, — сказала Хосефина. — Muy bonita[163]. Criada, чей рот был занят множеством заколок, ответила полуулыбкой. Хосефина оглянулась в коридор и снова сунула голову в комнату. — El viene[164], — прошептала она. Потом повернулась и зашлепала по коридору прочь. Criada быстро развернула девушку, осмотрела ее, коснулась ее волос и отступила. Проведя ладонью себе по губам, собрала в нее заколки. — Eres la china poblana perfecta, — сказала она. — Perfecta[165]. – ¿Es bella la china poblana?[166] Criada удивленно вскинула брови. Над ее тусклым невидящим глазом дрогнуло морщинистое веко. — Sí, — сказала она. — Sí. Por supuesto. Todo el mundo lo sabe[167]. В дверях уже стоял Эдуардо. Criada распознала это по глазам девушки и обернулась. Взглянув на нее, он повелительно дернул подбородком, и она вышла за дверь, предварительно подойдя к комоду и выложив заколки на фарфоровый поднос. Он вошел и затворил за собой дверь. Девушка молча стояла посреди комнаты. — Voltéate[168], — сказал он. И сделал указательным пальцем движение, будто что-то размешивает. Она повернулась. — Ven aquí[169]. Она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Он взял ее подбородок в ладонь, заставил поднять лицо и заглянул в ее накрашенные глаза. Когда она вновь опустила голову, он взял ее за собранные узлом на затылке волосы и потянул ей голову назад. Она устремила взгляд в потолок. Выставила незащищенное бледное горло. Стало видно, как по обеим сторонам шеи кровь пульсирует в выступивших артериях; уголок ее рта чуть подергивал нервный тик. Он велел ей смотреть на него, она послушалась, но она обладала способностью делать свои глаза непроницаемыми. Из них при этом исчезала прозрачность и видимая глубина, она их будто шторкой задергивала. Чтобы они скрывали мир, который у нее внутри. Он крепче потянул ее за волосы, и гладкая кожа на ее скулах натянулась, глаза расширились. Он снова велел ей смотреть на него, но она и так больше не отводила взгляда. Смотрела молча. – ¿A quién le rezas?[170] — прошипел он. — A Dios[171]. – ¿Quién responde?[172] — Nadie[173].