— Сколько раз конь его сбросил? — Четыре. — А сколько раз он снова на него взбирался? — А сам не догадаешься? — А он что — признанный специалист по переучиванию порченых лошадей? — Пошли отсюда, — сказал Билли. — Сдается мне, он эту упрямую скотину будет работать до вечера. Они спустились, пошли к дому. — Да вот хоть Хоакина спроси, — сказал Билли. — О чем это он меня должен спрашивать? — Понимает ли тот ковбой в лошадях. — Сам-то он говорит, что ни в чем ни уха ни рыла. — Это я слыхал. — Говорит, что ему просто нравится это дело, вот он и старается как может. — А ты как думаешь? — сказал Билли. Хоакин покачал головой. — Хоакин говорит, что у него методика странная. — Вот и Мэк говорит то же. Пока не дошли до ворот, Хоакин молчал. Но у ворот остановился, обернулся к корралю. И наконец сказал, что это ведь не очень важно, любишь ты лошадей или нет, если они тебя не любят. И добавил, что к лучшим тренерам, которых он знал, лошади так и липли. Например, Билли Санчеса, говорит, лошади провожали в уборную и ждали, пока он не выйдет. Вернувшись из города, Билли не застал Джона-Грейди в конюшне, да и дома, придя на ужин, его не обнаружил. За столом, ковыряя в зубах, сидел Трой. Билли взял тарелку, сел, придвинул к себе соль и перец. — А где все-то? — спросил он. — Орен только что вышел. Джей Си ушел к своей девчонке. Джон-Грейди, я думаю, в койке валяется. — Нет, его там нет. — Ну, может, пошел куда-нибудь, поразмыслить над ошибками решил. — А что случилось? — Да конь тот на него упал. Похоже, ногу ему попортил. — Ну и как он теперь? — Да нормально. Пока его несли к доктору, бесился и ругался. Доктор примотал лубки и дал ему пару костылей, сказав, чтобы пока от работы воздерживался. — Так он на костылях теперь ходит? — Ну. То есть должен бы. — Это сегодня все произошло? — Ну. Живенько так вскочил, как ни в чем не бывало. Хоакин позвал Орена, подошли к нему, говорят, кончай давай, а он ни в какую. Орен говорит, думал, хлыстом его огреть придется. Прыгает, хромает вокруг чертова коняшки, примериваясь, как бы опять на него взлезть. В конце концов заставили его снять сапог. Орен говорит, еще две минуты, и им пришлось бы с него срезать — обувку-то. Наклонив голову, Билли задумчиво откусил крекера. — Он что, в драку был готов с Ореном лезть? — Ну. Билли сидит жует. Покачал головой: — А нога что? Плохо? — Щиколотку вывихнул точно. — Что говорит Мэк? — Ничего не говорит. Как раз он-то и тащил его к доктору. — В том, что касается Мэка, он дурного не сделает. — Это ты правильно понимаешь. Билли снова покачал головой. Потянулся за сальсой. — Ну вот, как у ребят веселуха, так меня нет! — сказал он. — А что, теперь его слава — будто крутой ковбой и так далее, — поди, несколько потускнеет или нет? — Ну, потускнеет ли, нет ли, не знаю. Хоакин говорит, он все-таки сел верхом, в одно стремя упершись, да и поскакал на чертовом коняге как дуб какой несгибаемый. — Зачем? — Не знаю. Просто не хотел, видимо, пасовать перед лошадью. Когда он проспал, может быть, с час, его разбудил какой-то шум в темном конюшенном проходе. Минутку полежал, прислушиваясь, потом встал и, дернув за шнурок, включил в каморке свет. Надел шляпу, отворил дверь, отодвинул занавеску и выглянул. Всего в каком-нибудь футе от его лица пронеслось лошадиное копыто; конь с грохотом пролетел по проходу, развернулся и встал, фыркая и топая в темноте. — Ч-черт! — вырвалось у него. — Кто здесь? Мимо, хромая, прошел Джон-Грейди. — Какого лешего ты тут делаешь? Тот, ковыляя, сошел с освещенного места. Билли выдвинулся в проход: — Ты что, идиот, совсем, что ли, спятил? Что, к дьяволу, тут происходит? Конь опять бросился вскачь. Билли слышал, как он приближается, знал, что вот-вот будет здесь, но только и мог, что забежать за дверь своей выгородки, прежде чем эта дверь разлетелась в щепки и в свете лампочки, освещавшей его каморку, показалась лошадиная морда — рот открыт, глаза выпучены и белые, как яйца. — Вот чертовщина! — сказал он. Снял с железной спинки кровати штаны, натянул и, поправив шляпу, снова вышел в проход. Конь опять помчался по проходу. Спиной прижавшись к двери соседней выгородки, Билли распластался, пытаясь стать совсем плоским. Конь пронесся мимо с таким видом, будто конюшня горит, грохнулся о ворота в конце прохода и встал, отчаянно вопя. — Господи, да оставь же ты это дьявольское отродье в покое! Что ты творишь? Опять в полосе пыльного света, волоча за собой лассо, появился хромающий Джон-Грейди; ковыляя, исчез в темноте. — Тут же не видно ни черта, как ты петлю-то на это отродье набросишь? — крикнул Билли. Конь с топотом понесся из дальнего конца прохода. Он был поседлан, стремена болтались, били его по бокам. Одно из них, должно быть, застряло между досками невдалеке от ворот, потому что конь вдруг развернулся, освещенный узкими проблесками светящего сквозь щели наружного фонаря, затем во тьме раздался треск ломающегося дерева, какой-то стук, и конь уже стоял на передних ногах, круша задними стену конюшни. Спустя минуту в доме вспыхнул свет. По всей конюшне клубами дыма расходилась пыль. — Ну вот, приехали, — сказал Билли. — Перебудил весь дом к чертям собачьим. Исполосованный светом темный силуэт коня передвинулся. Конь вытянул шею и взвыл. В торце конюшни отворилась дверь. Мимо опять проковылял Джон-Грейди с веревкой. Кто-то врубил верхний свет. Это был Орен, стоял у выключателя, тряс ладонью. — Черт бы побрал, — сказал он. — Когда уже кто-нибудь эту гадость починит? Обезумевший конь, моргая, смотрел на него, стоя в десяти футах. Орен бросил взгляд на коня, потом на Джона-Грейди, стоящего в середине конюшенного прохода с лассо в руке. — Что вы за грохот тут развели? — проговорил он. — Давай, — сказал Билли. — Объясняйся теперь. Я ему в любом случае не могу ничего ответить.