— А прилетел куда-нибудь, и что там делать? — Лететь куда-нибудь еще. Закончив полировать сапог, он достал склянку краски и тампоном принялся подкрашивать каблук и краешки ранта. — Другой сапог, — сказал он. Джон-Грейди поставил перед ним другую ногу и мальчишка подкрасил рант. Затем сунул тампон обратно в склянку, завинтил пробку и поставил склянку в ящик. — С вами все, — объявил он. Джон-Грейди вновь расправил закатанные штанины, встал, сунул руку в карман и, вынув монету, вручил ее мальчишке. — Спасибочки. Джон-Грейди осмотрел свои сапоги: — Как теперь мои шансы? — Ну, теперь она хоть на порог вас пустит. А где цветы? — Цветы? — А как же! В таких делах надо быть во всеоружии. — Наверное, ты прав. — Мне это вам даже и говорить бы не стоило. — Почему нет? — Потому что надо самому со своими проблемами разбираться. Джон-Грейди улыбнулся. — Ты откуда родом? — спросил он. — Отсюда. — А ведь врешь. — Вообще-то, я вырос в Калифорнии. — А здесь как очутился? — А мне тут нравится. — Да ну? — Вот вам и «ну». — Нравится чистить башмаки? — А что, мне и это нравится. — То есть нравится уличная жизнь. — Ну вроде как. А в школу я не люблю ходить. Поправив шляпу, Джон-Грейди окинул взглядом улицу. Потом снова поглядел на мальчишку. — Сказать по правде, — задумчиво проговорил он, — мне самому это никогда особо-то не нравилось. — Во: беспутные мы, — сказал мальчишка. — Беспутные. Но ты, мне кажется, еще беспутнее меня. — Думаю, вы правы. Если за каким-нибудь советом, обращайтесь. Буду рад направить по верному пути. Джон-Грейди улыбнулся. — О’кей, — сказал он. — Еще увидимся. — Adiós, vaquero[104]. — Adiós, bolero[105]. Мальчишка улыбнулся и помахал ему рукой. Высокое, в полный рост, зеркало отражало и ее, и стоявшую за ней criada, чьи плотно сжатые губы ощетинились множеством булавок. Через зеркало она смотрела на девушку, очень бледную и очень тоненькую, особенно в сорочке и с высокой прической. Перевела взгляд на Хосефину, стоявшую чуть поодаль, опираясь подбородком на кулак руки, которую другой рукой поддерживала под локоть. — Нет, — сказала Хосефина. — Нет и нет. Покачав головой и произведя рукой движение, будто она отмахивается от чего-то несносного, criada принялась вытаскивать гребни и шпильки из прически, пока длинные черные волосы вновь не упали девушке на спину и плечи. Взяв щетку, служанка снова начала ею расчесывать девушке волосы, подставляя снизу под них ладонь и каждый раз приподнимая их шелковистую черную тяжесть, а потом давая им вновь упасть. Хосефина подступила ближе, взяла со стола серебряную расческу, отвела в сторону прядь волос и так ее подержала, внимательно глядя то на девушку, то на ее отражение в зеркале. Criada сделала шаг назад и остановилась, держа щетку обеими руками. Обе с Хосефиной они изучали отражение девушки в зеркале, и все трое, залитые желтым светом настольной лампы, стояли в обрамлении золоченой, украшенной затейливой резьбой рамы зеркала, словно персонажи старинной фламандской картины маслом. — Cómo es, pues[106], — сказала Хосефина. Обращалась она к девушке, но та ничего не ответила. — Es más joven. Más…[107] — Inocente[108], — сказала девушка. Женщина пожала плечами. — Inocente pues[109], — сказала она. Она внимательно всмотрелась в отражение лица девушки: – ¿No le gusta?[110] — Está bien, — прошептала девушка. — Me gusta[111]. — Bueno, — сказала женщина. Выпустив из рук ее волосы, она вложила расческу в руку criada. — Bueno[112]. Когда она вышла, старуха положила гребень на стол и подступила к девушке опять со щеткой. Покачав головой, прищелкнула языком. — No te preocupes[113], — сказала девушка. Но старуха водила щеткой по ее волосам все яростней. — Bellísima[114], — пришептывала она при этом. — Bellisima. Она прислуживала девушке старательно. Заботливо. Ласкала пальцами каждый крючочек, каждую шнуровочку. Оглаживала ладонями сиреневый бархат на каждой груди отдельно, выправляла положение края декольте, булавочками скалывала платье с нижней юбкой. Смахивала пушинки. То приобнимет девушку за талию, то повернет ее и так и сяк, как куклу, то встанет на колени у ее ног, застегивая туфельки. Вот встала, отошла. – ¿Puedes caminar?[115] — спросила она. — No, — сказала девушка. – ¿No? Es mentira. Es una broma. ¿No?[116] — No, — сказала девушка. Criada возмущенно замахала на нее руками. Кокетливо постукивая высокими золотыми каблучками босоножек, девушка прошлась по комнате. – ¿Te mortifican?[117] — сказала criada. — Claro[118]. Девушка снова встала перед зеркалом. Старуха за ее спиной. Когда она моргала, закрывался только один ее глаз. Поэтому она все время, казалось, подмигивала, предлагая некое соучастие. Рукой поправив девушке прическу, она щипками пальцев придала объем «фонарикам» на рукавах. — Como una princesa[119], — прошептала она. — Como una puta[120], — сказала девушка. Criada сжала ей руку. Шикнула на нее, сверкнув в свете лампы единственным глазом. И сказала, что ее возьмет замуж большой человек, богатый человек, и она будет жить с прелестными детьми в шикарном доме. Сказала, что на своем веку она знала многих таких.