— Насчет лошадей я думаю, что коня по большей части заботит то, о чем он не знает. Ему хорошо, когда он может видеть тебя. Если нет, то хорошо, когда он тебя слышит. Может быть, он думает, что, если ты говоришь с ним, ты не станешь делать чего-то другого, о чем он не знает. — Думаешь, лошади думают? — Конечно. А вы думаете, нет? — Я думаю, да. Но некоторые этого не признают. — Ну-у… Они ведь могут и ошибаться. — Думаешь, ты понимаешь, о чем конь думает? — Думаю, я могу предугадать, что он собирается сделать. — Как правило. Джон-Грейди улыбнулся. — Да, — сказал он. — Как правило. — Мэк давно говорит, что лошади знают разницу между тем, что хорошо и что плохо. — Это он правильно говорит. Орен затянулся сигаретой. — Н-да, — сказал он. — Вообще-то, у меня в сознании это как-то не вмещается. — Но если бы это было не так, их и научить было бы ничему невозможно. — А ты не думаешь, что их просто заставляют делать то, что нужно? — Я думаю, можно ведь и петуха натаскать, чтобы он делал, что нужно. Но своим его не сделаешь. А из коня, когда с ним кончишь курс, получается твой конь. Причем он твой по собственной воле. Хороший конь сам оценивает ситуацию. И ты видишь, что у него на душе. Когда ты смотришь на него, он делает одно, а когда нет — другое. Он цельное существо. Попробуй-ка, заставь его сделать то, что он считает неправильным. Он будет сопротивляться. А если будешь с ним плохо обращаться, это его прямо-таки убивает. У хорошего коня в душе есть чувство справедливости. Тому примеров я навидался. — Ну, у тебя о лошадях куда лучшее мнение, чем у меня, — сказал Орен. — Да нет, ну какое там у меня может быть о лошадях мнение. Маленьким мальчишкой я думал, что знаю о них все. А с тех пор я про лошадей понимаю все меньше и меньше. Орен улыбнулся. — Когда человек в лошадях действительно понимает… — начал Джон-Грейди и умолк. — Когда человек действительно в лошадях понимает, он может объездить коня, едва только взглянув на него. И ничего тут такого нет. Я тоже стараюсь избегать применения лишних железок. Но мне далеко еще до настоящего умения. Он вытянул ноги. Положил ногу с пострадавшей щиколоткой поверх сапога. — В одном вы правы, — продолжил он, — по большей части они испорчены еще до того, как попадают к нам. Поседлают не так в первый раз — и все, кранты. Да даже и до этого. Лучшие кони получаются из тех, что тут и выросли. Может, лучше даже поймать где-нибудь в горах дикого жеребца, который никогда человека не видел. Его хоть не надо будет переучивать. — Ну, с этим твоим последним утверждением тебе будет трудно заставить кого-нибудь согласиться. — Это я знаю. — Ты когда-нибудь пробовал объездить дикую лошадь? — Было дело. Но обучать таких мне не давали. — Почему нет? — А не хотят люди таких обучать. Хотят, чтобы была объезжена, и только. Сперва надо обучать ее владельца. Орен наклонился, затушил в пепельнице сигарету. — Намек понял, — сказал он. Джон-Грейди сидел, глядя, как к абажуру лампочки над столом поднимается дым. — Ну, может быть, насчет такой кобылы, которая прежде не видывала человека, это я погорячился. Видеть людей им надо непременно. Вернее, надо, чтобы они видели себя среди людей. И пусть она не отличает людей от деревьев, пока за нее не возьмется тренер. Было еще светло, на улицы с неба лился серый свет опять пополам с дождем, торговцы сгрудились под арками и в подъездах, без выражения на лице поглядывали на дождь. Потопав сапогами, он стряхнул с них воду и вошел; подойдя к стойке бара, снял шляпу и положил ее на табурет. Других посетителей не было. Развалившиеся на диване две проститутки окинули его не слишком заинтересованными взглядами. Бармен налил виски. Он описал бармену девушку, но тот лишь пожал плечами и покачал головой. — Era muy joven[26]. Тот снова пожал плечами. Протер стойку, выпрямился, вынул из кармана рубашки сигарету и прикурил. Джон-Грейди жестом заказал еще виски и положил на прилавок несколько монет. Взяв шляпу и стакан, пошел к дивану, стал расспрашивать проституток, но те лишь тянули его за рукав и просили угостить их выпивкой. Он вглядывался в их лица. Кто они — там, за слоем штукатурки из пудры, румян и черного грима, которым у них подведены их темные индейские глаза. На вид они были невеселы и отчужденны. Как сумасшедшие, одетые на выход. Он посмотрел на неонового оленя, висящего на стене позади них, потом на яркие, безвкусные плюшевые гобелены, разукрашенные галунами и фольгой. Слышно было, как стучит по крыше дождь и тонкой струйкой течет с потолка вода, капая в лужу, образовавшуюся на кроваво-красном ковре. Он допил виски, поставил стакан на низенький столик и надел шляпу. Кивком попрощавшись с проститутками, коснулся поля шляпы и пошел к выходу. — Joven[27], — сказала самая старшая. — Sí[28]. Она украдкой оглянулась, нет ли нежелательных ушей, но в баре никого не было. — Ya no está[29], — сказала она. Он спросил, куда она перебралась, но этого они не знали. Он спросил, вернется ли она, они сказали, что вряд ли. Он вновь тронул шляпу. — Gracias[30], — сказал он. – Ándale[31], — отмахнулись проститутки. На углу его окликнул здоровяк-таксист в синем лоснящемся диагоналевом костюме. Он стоял у машины под зонтом — старинным, какие в этой стране редко когда увидишь. Один из треугольных лоскутов между спицами зачем-то заменили куском синего целлофана, под которым лицо таксиста тоже сделалось синим. Он спросил Джона-Грейди, не хочет ли он съездить к девочкам, тот сказал да. Они поехали по залитым водой, покрытым невидимыми рытвинами улицам. Водитель бы слегка пьян и очень вольно отзывался о прохожих, которые переходили перед ними улицу или стояли в подъездах. Главным объектом его критики были их черты характера, которые он определял прямо по внешнему виду. Ругал он и перебегающих дорогу собак. Попутно сообщая, о чем они при этом думают, куда бегут и зачем. Потом они сидели в баре публичного дома на окраине города; тут таксист обращал внимание подопечного на достоинства разных проституток, находившихся в зале. Сказал, между прочим, что мужчины, вышедшие вечером поразвлечься, зачастую клюют на первую же наживку, но благоразумный человек должен быть более разборчив. Прежде всего он должен понимать, что внешность обманчива. А вообще-то, с проститутками надо быть посмелее, сказал он. А еще сказал, что в здоровом обществе покупатель должен пользоваться не стесненным правом выбора. С этими словами он повернулся к подопечному парню, обратив на него мечтательный взгляд. – ¿Do acuerdo?[32] — спросил он. — Claro que sí[33], — сказал Джон-Грейди. Они осушили стаканы и двинулись дальше. Снаружи было уже темно, цветные огни на мостовых отражались нечетко, бледные и крапчатые под мелким дождиком. Потом они засели в баре заведения под названием «Красный петух». Таксист салютовал поднятием стакана и выпил. Стали разглядывать проституток. — Я могу свозить тебя и в другой точка, — сказал таксист. — Но, может быть, она ехать домой. — Может быть. — Может быть, она вышла замуж. Иногда такой с тутошними девками случается. — Да ведь я видел ее две недели назад! Водитель задумался. Сидит курит. Джон-Грейди докончил свой стакан и встал. — Vamos a regresar a La Venada[34], — сказал он. Оказавшись снова на Сантоса Дегольядо, он сел в баре и стал ждать. Через некоторое время таксист вернулся и, наклонясь, зашептал что-то ему на ухо, а потом стал озираться с деланой опаской: — Тебе надо поговорить с Маноло. Только Маноло может дать нам эту информацию. — А где он? — Я сведу тебя с ним. Отвезу. Я устрою. Ты должен платить. Джон-Грейди потянулся за бумажником. Таксист остановил его руку. Бросил взгляд на бармена. — Afuera, — сказал он. — No podemos hacerlo aquí[35]. На улице он снова потянулся за бумажником, но таксист сказал, подожди. Театрально огляделся по сторонам. — Es pedigroso[36], — свистящим шепотом проговорил он. Они сели в его такси. — И где он? — сказал Джон-Грейди. — Вот мы к нему и едем. Я везу. Он завел мотор, машина двинулась, поехали сначала прямо, потом направо. Проехав с полквартала, опять свернули в узенький проезд, припарковались. Водитель выключил двигатель и погасил фары. Посидели в темноте. Где-то вдали слышалось радио. Слышался шум воды, стекающей из canales[37] в лужи на мостовой. Вскоре появился человек, открыл заднюю дверцу машины и сел внутрь.