Мужчина, державший лошадь, носком сапога рыл землю, глядя в сторону. — Когда мы это скажем старику, он усрется. — А вообще-то, где вы ее купили? Мужчина вынул одну руку из заднего кармана и поправил шляпу. Покосившись на Джона-Грейди, вновь стал смотреть на кобылу. — Так я могу ее у вас оставить? — спросил он. — Нет, сэр. — Так разрешите мне хотя бы до прихода Орена ее здесь оставить, чтобы нам с ним это дело обговорить. — Не могу. — Почему нет? — Просто не могу, и все. — То есть нам, значит, опять ее грузить и выметаться? Джон-Грейди не ответил. Но смотрел мужчине в глаза и не отвел взгляда. — Мы были бы вам очень благодарны, — сказал мужчина. — Нет, ничего не могу сделать. Тот посмотрел на человека, держащего чумбур. Посмотрел на дом, опять посмотрел на Джона-Грейди. Потом полез в карман, вынул бумажник, открыл его и, вынув десятидолларовую купюру, сунул бумажник обратно, а купюру протянул парню. — Вот, — сказал он. — Положите это в карман и никому не говорите, где взяли. — Нет, я действительно не могу этого сделать. — Да ладно вам. — Нет, сэр. Лицо мужчины потемнело. Он стоял, продолжая протягивать купюру. Потом сунул ее в карман рубашки. — Вас-то это никаким боком не коснется! Джон-Грейди не ответил. Мужчина повернулся и снова сплюнул: — Во всяком случае, лично я с этим марафетом ничего общего не имею, если вы на меня думаете. — Я ничего такого не говорил. — Значит, выручить человека вы отказываетесь, я вас правильно понял? — Если это называется «выручить», то да. Мужчина еще постоял, глядя на Джона-Грейди. Опять сплюнул. Бросил взгляд на приятеля, потом устремил его вдаль. — Поехали, Карл, — сказал тот, которого звали Луис. — Черт с ним. Они подвели лошадь обратно к пикапу с трейлером. Джон-Грейди стоял, наблюдал за ними. Погрузив лошадь, они подняли пандус, закрыли двери и задвинули засов. Высокий мужчина обошел пикап с другого бока. — Слышь, пацан… — вновь заговорил он. — Да, сэр. — Чтоб ты сдох. Джон-Грейди не ответил. — Ты слышал, что я говорю? — Да, сэр. Я вас слышал. После этого мужчины сели в машину, развернулись и выехали через двор на подъездную дорожку. Бросив поводья коня во дворе у кухонной двери, он вошел в дом. Сокорро в кухне не было, он позвал ее, подождал, потом вышел снова во двор. Когда уже опять усаживался верхом, она вышла на крыльцо. Приставила ладонь к глазам, прикрываясь от солнца. — Bueno[21], — сказала она. – ¿A qué hora regresa el Señor Mac?[22] — No sé[23]. Он кивнул. Она не спускала с него глаз. Спросила, когда вернется он, и он сказал, что когда стемнеет. — Espérate[24]. — Está bien[25]. — No. Espérate, — повторила она и вошла в дом. Он неподвижно сидел в седле. Конь бил копытом голую землю, иногда встряхивал головой. — Ладно, — сказал он. — Мы поехали. Но тут она вновь к нему вышла — уже с его завтраком, завернутым в тряпицу, подошла к стремени, подала. Он поблагодарил ее и, пошарив рукой сзади, сунул завтрак в наспинный карман охотничьей куртки, кивнул и тронул коня. Под ее взглядом подъехал к воротам, наклонился, отодвинул щеколду и, не слезая с седла, отпихнул створку ворот, после чего, пустив коня трусцой, заломил шляпу на затылок, чувствуя на плечах утреннее солнце. В седле сидел очень прямо. Одна нога в бинтах, без сапога, и пустое стремя. Вдоль изгороди следом двинулись герефордские коровы с телятами, громко к нему взывая. Посреди стада полудикого скота он ехал на Брэнсфордское пастбище, ехал весь день, и весь день ему в лицо дул холодный ветер с нагорий штата Нью-Мексико. Коровы семенили впереди и сзади, какие-то из них, задрав хвост, бежали по каменистым, поросшим креозотами пустошам, а он по ходу дела производил отбор — кого забраковать на мясо. Он был тренером лошадей в той же мере, что и сортировщиком скота, а низкорослый мышастый коник, на котором он ехал, разделял с ним типичное для ковбойских лошадей презрение к коровам: частенько, согнав их плотной кучкой у разделительного забора, конь вдобавок принимался кусаться. Отпустив поводья, Джон-Грейди предоставил коню свободу, и тот сразу отрезал от стада большого годовалого бычка, которого Джон-Грейди заарканил и дернул, но падать телок не захотел. Низкорослый коник стоял растопырив ноги и со всех сил тянул веревку, на конце которой, мотая головой, бился упирающийся телок. — И что ты теперь будешь делать? — спросил Джон-Грейди своего коня. Конь повернул и резко сдал назад. Телок забрыкался, пошел боком. — Ты, наверное, думаешь, я сейчас спрыгну и давай сукина сына быстренько вязать по всем ногам? Джон-Грейди подождал, пока бычка не вынесло на открытую, поросшую креозотами поляну, и сразу пустил коня в галоп. Потравив веревку поверх головы коня, он добился того, чтобы ее слабина оказалась с дальнего бока теленка. Тот перешел на рысь. С его шеи веревка свисала на землю с ближнего бока и, извиваясь, тянулась к его задним ногам, а затем шла вдоль дальнего бока, загибаясь в сторону коня. Проверив ее крепление на седельном рожке, Джон-Грейди уперся в стремя, привстал и отвел волочащуюся веревку от другой своей ноги. Рывком натянувшись, веревка откинула голову бычка назад и выдернула из-под него задние ноги. Встав стоймя, бычок перевернулся в воздухе, в туче пыли грохнулся наземь и остался лежать. Джон-Грейди, в этот миг уже соскочивший с коня, хромая, заспешил к бычку, встал коленями животному на голову и, не дав ему опомниться, выдернутым из-за пояса штертиком-пиггинстрингом обвязал ему заднюю ногу, после чего стал ждать, когда теленок перестанет дергаться. Потом, упершись, поднял его ногу за веревку вверх, чтобы поближе взглянуть на опухоль с внутренней стороны бедра животного, из-за которой оно бежало странно, чем и подвигло ковбоя на то, чтобы отделить его от стада и связать. Под кожей у теленка оказалась здоровенная деревянная заноза. Джон-Грейди попытался вынуть ее пальцами, но деревяшка была сломана почти заподлицо. Пощупав, он установил ее длину и, надавливая большим пальцем, попытался вытолкнуть из раны. Добился, чтобы кончик, торчащий наружу, сделался подлиннее, приник к нему лицом и, ухватив зубами, вытащил. Потекла водянистая сукровица. Вытащенную палку он поднес к носу, обнюхал и выбросил прочь. Вернувшись к коню, достал бутылку бальзама «Пиерлис» и тампоны. Когда он развязал и отпустил теленка, побежка у того стала еще более странной, чем прежде, но он решил, что со временем бычок поправится. В полдень сел на утес, оставшийся от древнего выхода лавы, и съел свой ланч; с этого места открывался вид на север и запад; везде заливные луга. Скалы пестрели древними рисунками — на вырезанных в камне пиктограммах были животные, луны, люди и забытые иероглифы, значения которых никто уже никогда не постигнет. На солнце скалы были теплыми, он сидел в защищенном от ветра закутке и обозревал безмолвную пустую землю. Нигде ничто не колыхнется. Немного посидев, сложил обертки ланча, встал и, сойдя со взгорка, поймал коня. При свете лампочки, горевшей в конюшенном проходе, он все еще чистил щеткой и скребницей вспотевшее животное, когда подошел Билли и, ковыряя в зубах, встал неподалеку, стал смотреть. — Куда ездил? — Где Кедровые Ключи. — Весь день там пробыл? — Угу. — Звонил мужик, хозяин той кобылки. — Я так и думал, что он позвонит. — Такой спокойный, без никакого озверения. — Чего ж тут звереть-то. — Спрашивал Мэка, не разрешит ли он тебе посмотреть у него еще кое-каких лошадей. — А-а. Он продолжал наяривать коня щеткой. Билли стоит смотрит. — Она говорит, если тотчас же, говорит, не явится, выкину, к черту, все на помойку. — Через минуту буду.