В этот момент он услышал звук работающих лопастей вертолета и припал к земле. “Хьюи” пронесся вдоль берега реки, пригибая деревья воздушными потоками работающих лопастей. “Они ищут меня”, – понял Боб и с сожалением подумал о своей сложной и запутанной жизни. Потом взвалил себе на плечи тушу свиньи и зашагал в глубь болот. Глава 17 Отсутствие полковника Шрека по той или иной причине всегда пугало Добблера. Работавшие в Рэм-Дайн люди были грубы и невоспитанны, как солдаты или полицейские, а те, которые отличались меньшей неотесанностью, держались слишком надменно и снисходительно, напоминая самовлюбленных болванов, работающих со сложным оборудованием. И те, и другие относились к грузному, мягкотелому психиатру соответственно их профессии: либо с презрением, либо с безразличием. Поэтому, когда Шрек отсутствовал и защитить его в этом странном мире было некому, доктор предпочитал сидеть в своей обшарпанной маленькой конторке. Офис Рэм-Дайн – хотя “офис” совсем не подходящее для его характеристики слово – располагался среди грузохранилищ и складских помещений международного аэропорта Даллеса на юге Вашингтона, округ Колумбия. В целом это была немного убогая, неказисто выглядевшая конструкция возведенных на скорую руку помещений и пристроек, надежно упрятанных за двумя рядами “Циклонов”, которые были обмотаны двойными спиралями острой бритвоподобной проволоки и тщательно охранялись вооруженной охраной. Табличка на контрольно-пропускном пункте гласила: “ХРАНИЛИЩЕ ТОВАРОВ”. Больше никаких пояснительных знаков на ней не было. Все было как-то просто и обыденно, и даже у охранника, который всегда смотрел на Добблера с неприязнью и вел себя с ним так, как будто видел его в первый раз, хотя тот проработал здесь уже целый год, постоянно было серое, безразличное лицо. Кабинет Добблера представлял из себя запущенный чулан, совсем не подходящий для работы ассистента профессора младшего колледжа в Айдахо. Благодаря бетонным полам и старой мебели из офицерской кают-компании он выглядел как какое-то убогое жилище незадачливого учителя, который никак не может выбиться из нужды и обречен всю жизнь зависеть от прихоти директора школы. Все в этом кабинете представляло из себя хлам: начиная с покосившихся книжных полок и заканчивая обшарпанным столом, в углу которого, там, где располагался потайной сейф для конфиденциальных документов, были выгравированы какие-то странные инициалы. Возле окна находился небольшой бар, который для Добблера был скорее насмешкой над его положением, чем необходимостью. Лампы дневного света мигали и постоянно, независимо от вашего положения в комнате, отбрасывали тени. Но это совсем не значило, что кабинет Добблера был самым плохим помещением в здании. У полковника Шрека в соседнем корпусе была точно такая же комнатушка, только немного больше по размерам, и у окна там стоял изъеденный молью диван, сидя на котором можно было наблюдать за совершающими посадку или улетающими вдаль самолетами. Нельзя было сказать, что этот диван был больше, чем тот, который стоял у Добблера. Нет, он был точно такой же: затертый и продавленный, и доктора часто интересовало, не одной и той же ли они конструкции. Добблер сидел в своем кабинете и пытался сосредоточиться на стоявшей перед ним проблеме. Царившая в здании тишина казалась ему зловещей, будто таинственное исчезновение Боба Ли Суэггера вдруг заколдовало его. Да, странное исчезновение Суэггера… Именно эта проблема сейчас и стояла перед Добблером. Последние слова Шрека, обращенные к нему, были очень просты: – Доктор, займитесь опять документами. Вы должны рассказать мне, куда подевался этот засранец. Добблер, как всегда, осторожно спросил: – В-в-вы с-считаете, что он не умер? – Конечно, нет. Сейчас мне надо уехать в город на несколько дней, – сказал Шрек. – А к моему возвращению постарайтесь представить подробный отчет. Я доверяю вам больше всех. Факты бессмысленно мелькали в сознании Добблера. “Ты должен собраться с мыслями! – приказал он себе. – Человек вынужден бежать. У него нет друзей. Куда он пойдет? Куда он может пойти? Кто может ему помочь?” Перед ним лежали материалы, собранные Отделом исследований при их первоначальной оценке ситуации, и его собственные доклады. Тяжело дыша, он начал в них искать то, что ему было нужно. Создавалось впечатление, что жизнь Боба до призыва на службу состояла только из двух вещей – из его винтовок и долгих прогулок по горам Уошито. Добблеру казалось, что Боб скрывался от мира, чувствуя себя по какой-то причине недостойным жить в нем. Отрывочные сведения о жизни Боба говорили о том, что у него не было тесных дружеских отношений за пределами графства Полк. Его единственным другом был тот старый своенравный Сэм Винсент, который помог ему в тяжбе с журналом “Месенери”. Если Боб жив, то вполне вероятно, что он может попытаться вернуться в графство Полк, где, скорее всего, обратится за помощью к Сэму. Однако сейчас, зная, что его преследуют, куда бы он мог направиться сейчас? В этом плане не было никаких намеков: у Боба не было ни сестер, ни братьев, ни старых друзей по Корпусу морской пехоты, у него не было даже женщины – вообще никого! Это был замкнутый человек, настоящий воин – на ум сразу пришел сидящий в своем шатре хмурый Ахилл, – и ему не надо искать чьей-то дружбы или расположения. Даже финансовые документы, предоставленные кредитным агентством, свидетельствовали об этом. Из них следовало, что Боб жестко контролировал свои финансовые расходы и жил на четырнадцатитысячную пенсию, предоставленную ему правительством. Все его расходы были очень маленькими, он не нуждался в комфортных условиях и, выбирая одежду, интересовался только ее функциональным предназначением. Он никогда не путешествовал и не тратил деньги на развлечения. У него была кредитная карточка Первого национального банка Литл-Рока, однако она была приобретена скорей для экономии времени и сил. Благодаря ей он заказывал по телефону необходимые компоненты для загрузки новых патронов и необходимое стрелковое снаряжение, избавляя себя тем самым от долгой процедуры выписывания заказов. Одежду он покупал в Гандер-Маунтин, штат Висконсин, а порох – в Мид-Саус-Шутерз-Сэплай и еще в кое-каких других местах. Он жил для того, чтобы стрелять, вот и все, хотя Добблер предполагал обратное: что он стрелял для того, чтобы жить. Мог ли он укрыться у стрелков? Добблеру было кое-что известно об их мире, и он попытался представить себе эту ситуацию. Но, учитывая то, что он о них знал, в их среде Бобу места не было. Эти люди предпочитали оставаться замкнутыми консервативными американцами. Они бы ни за что не посочувствовали человеку, который, как они думали, пытался убить президента Соединенных Штатов. Который лишил… После нескольких часов самого тщательного изучения материалов Добблер так ни к чему и не пришел. Было уже поздно. В здании царила тишина. В голове было пусто. Ответ никак не находился. Он уже был готов все бросить к чертовой матери. Может быть, завтра… И тут у него вдруг мелькнула мысль… Он зажмурился от неожиданности, потом открыл глаза и снова посмотрел на лежащую перед ним бумажку. Все было так просто. Такая маленькая вещь, почти ничего. Не может быть… Это была квитанция за телефонный разговор Боба в 1990 году, во время которого он делал заказ по кредитной карточке. То место, куда он звонил, называлось “У Вилейта”, Литл-Рок. Телефонный номер был указан. Это казалось… очень знакомым. Он еще раз посмотрел кредитные счета в поисках такого же корешка квитанции за телефонные разговоры. Ничего не было. Не было до самого… декабря 1989 года. “У Вилейта”. Добблер быстро разыскал квитанцию за декабрь 1988 года… Тоже “У Вилейта”. Обе квитанции были абсолютно идентичны – ровно по семьдесят пять долларов. Итак, что такое “У Вилейта”? Набрав номер, он подождал, пока “АТ энд Т” соединила его через сеть промежуточных станций и спутник с данным номером и где-то далеко, на другом конце провода, раздался тихий звонок. Потом кто-то поднял трубку. – Здравствуйте, “У Вилейта” слушает. Чем могу служить ? – услышал Добблер явный акцент жителя Литл-Рока. – Э-э… Гм-м-м… А что вы продаете? – Что? Что мы продаем? – спросил голос. – Ну да. Каким видом деятельности вы занимаетесь? – Мы продаем цветы, сынок, понимаешь? Торгуем цветами. – А-а… – протянул Добблер и повесил трубку. Так, теперь оставалось узнать, кому Боб Ли Суэггер каждый год в декабре посылал цветы. Может, рождественский подарок или поздравление? Нет, Боб не был человеком, способным заниматься рождественскими рассусоливаниями. Отдых не доставлял Джеку Пайну никакого удовольствия. Как и двое других, находящихся в этой комнате, он приходил в ужас при одной только мысли о возможности воскрешения Боба Ли Суэггера из мертвых. С того злополучного дня, когда они так обосрались, упустив Суэггера, Джек избегал встречаться с полковником, хотя знал, что рано или поздно ему все равно придется ответить за свой промах. Интересно, промахнулся бы он сейчас или нет? Кто-то из ребят в группе сказал ему, что эта проклятая “Сильвертип”, скорее всего, не разорвалась внутри, а прошла навылет, и только поэтому Боб смог прийти в себя и подняться. Все-таки он был морским пехотинцем, а морские пехотинцы – крутые парни. Нет, здесь должно быть что-то еще. Может, это злой рок, который преследует его всякий раз, когда он берет в руки пистолет? Черт, как он ненавидел пистолеты! Именно поэтому он всегда носил с собой укороченный ремингтон, который был заряжен спаренными патронами 12-го калибра и никогда не подводил. Во время своего первого приезда во Вьетнам – тогда еще он был молодым капралом – Джек, направляясь в один прекрасный день в уборную опорожнить кишечник, вдруг поднял глаза и в ужасе увидел приближающегося к нему желтолицего. В руках у него была старая однозарядная французская винтовка, а в глазах – зверское желание убивать. Как назло, Джек где-то оставил свой карабин. Он выхватил из кобуры пистолет 45-го калибра и выпустил одну за другой семь пуль. Все семь были мимо. Увидев это, он упал на колени и стал ждать смерти. В следующий момент случилось невероятное: какой-то парень, находящийся от него в тридцати ярдах, разрезал желтолицего на две части из своего огнемета… И Джек остался жить, чтобы увидеть восход следующего дня. Но с тех пор в нем на всю жизнь осталась неистребимая ненависть к пистолету, из-за которого он в тот раз порядком испачкал штаны, когда, стоя на коленях и ожидая возмездия, не стесняясь, валил в них то, что не донес до уборной. Тогда он думал, что настал конец, и охватившая его внезапная слабость заставила тело подчиниться инстинкту, отказавшись слушать голос разума. – Эй, капрал, ты бы засунул себе в штаны пару пеленок, – крикнул ему командир, и весь взвод залился веселым смехом. То, что он пережил в эти минуты, он запомнил на всю жизнь – чувство страшного унижения. И тогда Пайн поклялся, что никогда не возьмет в руки пистолет и никому больше не позволит над собой издеваться. А этот Суэггер унизил его дважды. “Ладно, – сказал сам себе Панн. – Я выстрелю в тебя еще раз, но на этот раз я выпущу в тебя два, три, может быть, даже все шесть спаренных патронов, ублюдок. Некоторые сопляки из группы думают, что у тебя давно уже произошел сдвиг по фазе. Но я так не думаю, Суэггер. Пара выстрелов из двух стволов пойдет тебе на пользу, и мы будем квиты” Затем, что-то вспомнив, Джек рассмеялся: “Моя первая шутка в твой адрес оказалась, пожалуй, достаточно остроумной: ведь это я убил твоего проклятого пса”. Тысячи докладов… и тысячи раз ничего. Этот человек просто растворился. Ник теперь был больше похож на самого обыкновенного клерка, чем на офицера Федерального Бюро Расследований. Он просиживал в своем кабинете по двенадцать часов в день в поисках хоть каких-нибудь следов, но каждый доклад оказывался пустой писаниной, а все следы Суэггера чистым вымыслом. Ник заметил, что ребята из Управления не любили, когда их видели разговаривающими с ним. Сами они, естественно, это отрицали, но Ник заметил, что, когда во время коротких перерывов он подходил к какой-нибудь группе болтающих или курящих сотрудников, они один за другим постепенно расходились и он оставался в гордом одиночестве. Только Салли Эллиот всегда без страха здоровалась с ним, но она была очень красивой девушкой и пользовалась слишком большим успехом у мужчин, чтобы вообще обращать внимание на такие мелочи. По крайней мере, на ее карьере это никак не могло отразиться. А однажды она даже сказала ему, что очень сожалеет, что у него такие неприятности. – Я уверена, что твоей вины в этом нет, – заключила она. – Нет, есть, – ответил он. – Я слышала, что тебя, возможно, переведут в другое Управление. – Да. Ну, наверное, не сразу, подождут, пока все это не закончится. Им сейчас никак нельзя без мальчика на побегушках. Кто-то же должен мыть чашки после кофе. Но, может быть, еще не все потеряно. Я думаю, что дела не так уж и плохи. В Новом Орлеане ничего хорошего не получилось. Ну что ж, начну где-нибудь в другом месте все с самого начала. – Я уверена, что у тебя все будет хорошо, Ник. Он улыбнулся. Салли была очаровательная девушка. Тем временем все в Управлении ставили восемь против одного, что Боб уже давным-давно мертв. Еще ни один человек в истории не был в состоянии так быстро и настолько надежно спрятаться, чтобы даже мощная и широкомасштабная операция, проводимая федеральными службами, оказалась абсолютно безрезультатной. Тем более, что в данном случае речь шла о человеке, у которого в этом мире, согласно докладам, не было ни друзей, ни союзников, ни просто сочувствующих. В этом мире он был абсолютно одинок. А Ник в это время работал в качестве клерка и был на подхвате у тех, кто еще вчера был с ним на одной служебной ступеньке, а сегодня вдруг стал намного важнее его. Он стойко переносил всю унизительность своего положения, и, может быть, именно благодаря тому, что в один прекрасный день он как раз был занят тем, что мыл за кем-то кофейник, ему и пришла в голову совершенно блестящая идея. “Не делай этого, – сказал он сам себе. – Ты и так уже по уши влип… Послушай, старина, они, конечно, выпрут тебя отсюда в шею, если поймают за руку… На тебя так не похоже, чтобы ты пошел против течения…” Но… это была такая блестящая идея. И, как все блестящие идеи, она была невероятно проста. Ник никак не мог выбросить из головы мысли о том человеке, которого он обнаружил зарубленным топором в гостинице за три месяца до убийства Джорджа Роберто Лопеза. Дело в том, что этот человек тоже был сальвадорцем, как ему сказал Уолли Дивер, хотя, согласно документам и расследованию ФБР, он был идентифицирован как Эдуарде Лакин из Панамы. И все это не было случайностью, потому что, по крайней мере один человек знал его как Ланцмана. Это Дивер, живущий сейчас в Бостоне. Он познакомился с Эдуарде в 1990 году в Картахене, в Колумбии, когда президент Буш принимал там участие во встрече на высшем уровне, посвященной борьбе с наркотиками. Почему же Уолли не приехал в морг, чтобы опознать труп? Таким образом, получается, что если… Он все время старался уловить взаимосвязь между убийством сальвадорского секретного агента и покушением на столь нелюбимого режимом этой страны архиепископа. От этих мыслей у него в конце концов разболелась голова и он снова принялся за мытье посуды. Генерал наклонился вперед и, обнажив в улыбке белые зубы, произнес тост. Его глаза сияли от радости. – За нашего друга, полковника Раймонда Шрека. За замечательного человека! За настоящего мужчину! Он поднял бокал, в котором играло дорогое вино. Генерала звали Эстебан Гарсия де Раджиджо. Этот скользкий, все время улыбающийся человек тридцати восьми лет, который побывал в ряде серьезных боев, был сначала командиром Четвертого батальона (воздушный спецназ), потом Первой бригады и Первой дивизии (“Атакатл”) сальвадорской армии. Неофициально его подразделение называли “Лос гатос негрос”, или батальон “Пантеры”, потому что все они носили черные береты. – Благодарю вас, сэр, – на испанском ответил Шрек. Он сидел, не поднимая глаз, на нем была его старая униформа с петлицами подразделений рейнджерс, на рукаве – яркая нашивка “Войска Специального Назначения”, на ногах – начищенные до блеска полуботинки, в которые были заправлены форменные брюки. Сложенный вдвое зеленый берет он носил под погоном. Несмотря на возраст, форма сидела на нем просто прекрасно и была так идеально отглажена, что казалось, о стрелки на брюках можно порезаться, как о лезвие бритвы. Среди украшающих его грудь орденских планок на первом месте была медаль за участие в боевых действиях в составе сухопутных войск США, потом – крест “За выдающиеся заслуги”, затем следовали “Пурпурное Сердце” и орден Серебряной звезды с двумя дубовыми веточками. Все это были его награды. Шрек, генерал и еще какой-то мужчина сидели за обеденным столом в большом зале дома, который располагался на двух тысячах акров превосходной земли между холмов, немного севернее сальвадорского порта Акахутла. Этот дом генералу не принадлежал, во всяком случае пока еще не принадлежал. Это был дом отца генерала, который тоже был де Раджиджо. Династия де Раджиджо вела свою историю с 1665 года, когда испанцы впервые ступили на эту землю и покорили ее народ. Сидевшего рядом с полковником Шреком третьего человека звали Хью Мичам. Он был небольшого роста, веселый, учтивый и воспитанный, бывший работник Управления планирования ЦРУ. После внезапного увольнения из ЦРУ в 1962 году работал в Вашингтоне в Институте внешней политики Баггинса, и если генерал был “эль гато негро”, то Хью Мичама, этого знатока трубок, вин и анекдотов, можно было сравнить разве что с “эль горрион”, что в переводе значит “воробышек”. – Генерал тобой очень доволен, Раймонд, – заметил Мичам. – Он не может быть не доволен, ведь ты же спас ему шкуру. – Вот именно, шкуру, – подтвердил генерал. Он получил в свое время хорошее образование: учился в Национальном военном институте Сальвадора, затем в Национальном военном колледже в Вашингтоне, округ Колумбия, и, наконец, в Академии для лиц высшего офицерского состава в Форт-Ливенуорсе, штат Канзас. – Нелегкая эта вещь – убить священника, – сказал генерал. – Даже если это коммунистический священник. – Генерал считает, что архиепископ Джордж Роберто Лопез был коммунистом, – добавил Мичам. – Он искренне в это верит. Шрек знал, что люди подобного типа всегда удивляли Мичама, который втайне поражался их необузданному варварству. Они были способны на все, и требовались огромные усилия, чтобы удержать их от проявления бессмысленной жестокости. Они могли убивать тысячами. Генерал сам убивал тысячами. – Великолепная операция, – сказал де Раджиджо. – Я восхищен. Мир будет вам благодарен за то, что какой-то сумасшедший американец, целясь в президента Соединенных Штатов, вдруг случайно попал в его благочестивого соседа. И никто не узнает, что истинное правосудие в том и заключалось, чтобы убить коммунистического священника. У генерала было рябое лицо и темные усы. Он был одет в смокинг. В наплечной кобуре он носил сделанный из нержавеющей стали 10-миллиметровый кольт “Дельта Элит”. Шрек заметил его рукоятку, отделанную слоновой костью, когда генерал наклонился, чтобы подлить вина. – Это была очень дорогостоящая операция, – заметил Шрек. – Сколько бы она ни стоила, это не имеет значения. – Она была проведена очень кстати, – добавил Хью Мичам. – Этот архиепископ как раз хотел возобновить расследование по деятельности батальона “Пантеры”. А президент бы к его голосу прислушался. Да, для многих людей то, что произошло, выглядело ошеломляюще. – Это было просто прекрасно, – сказал генерал. – Согласитесь, полковник Шрек, что это был отличный выстрел. Я бы даже сказал идеальный выстрел, не так ли? – Да, выстрел отличный, – ответил Шрек. – Разве кто-нибудь из ваших людей смог бы сделать такой?! Просто первоклассный выстрел! Я восхищен! – Я тоже, – согласился Шрек. Он очень сожалел, что не знал, кто именно был тем легендарным стрелком. Но кто бы это ни был, он стрелял, наверное, лучше, чем сам Боб Ли Суэггер. Шрек взглянул на Мичама, который как-то странно подмигнул ему, как будто выпил лишнего. – Когда-нибудь в будущем, – генерал поднял свой бокал, я сочту за честь пожать руку этому человеку. “Я тоже”, – подумал Шрек.