– Мы передадим нашему снайперу ваши пожелания и чувства, – сказал Хью Мичам. – Я восхищен, – признался генерал. – Превосходно. Он номер один. Шрек чуть не добавил: “Только вот этот засранец убежал”. Но Мичам предупредил его, чтобы он не затрагивал эту тему – генерал очень переживал по поводу случившегося прокола. Шрек быстрым взглядом обвел обеденный зал дома де Раджиджо. Прямо перед выходом из комнаты раскинулся огромный сад; волнистым рисунком посадок и аллей он плавно спускался по холмам к небольшому озеру, которое по форме представляло из себя правильный овал, и, когда солнце вечером склонялось к горизонту, его лучи отражались от стеклянной поверхности воды яркими брызгами света. Сразу за озером начинался густой лес, а еще дальше, где-то в двух милях от них, виднелась узкая полоска моря. – Вы должны знать, полковник Шрек, что для нас все это прошло не так уж гладко. – В смысле? – спросил Шрек. – Вы только не волнуйтесь. – Вот это да! – сказал Хью Мичам и отпил еще глоток вина. – У нас оказался изменник. Да, да, предатель. Шрек выжидающе смотрел на генерала, думая о том, что же еще могло случиться. – Он узнал о наших приготовлениях и скрылся. – Печально, – сказал Хью Мичам. – Очень печально. Кое-кому это может не понравиться. – Уже можно не беспокоиться, – ответил генерал. – Но почему, сэр? – спросил Шрек. – Этот изменник сам себя выдал. Он скрывался в Панаме и, когда уже думал, что все успокоилось и он находится в безопасности, вылетел в Новый Орлеан. Он хотел обратиться за помощью к ФБР. Но мы его ждали. Помните ту прекрасную разведмашину, которую ваша организация любезно предоставила нашей разведслужбе? – Естественно. – Так вот, благодаря ей мы его и выследили. Мы убедились, что это был наш Эдуарде, и убрали его так, как убираем всех, кто что-то лишнее знает о нас или о наших намерениях. Шрек кивнул головой. – Ну а теперь я бы выпил, – заключил генерал, – за моих храбрых друзей и славное будущее наших народов. – Спасибо, – произнес Хью. “Пошел ты…” – подумал Шрек. Следующим утром, ожидая вертолет, который должен был доставить его в аэропорт, откуда он собирался лететь обратно в Соединенные Штаты, Шрек стоял на лужайке перед большим домом до Раджиджо и смотрел на море. День был серый и хмурый, дул промозглый, сырой ветер, обжигая кожу непривычным для тропиков холодом. Эта промозглая сырость напомнила ему о Корее, где он был еще совсем безусым юнцом и мерз по утрам, как ребенок. Именно там он поклялся себе, что сделает все, чтобы только никогда так не мерзнуть по утрам. Но сегодня ему было холодно. – Полковник, с вами все в порядке? Это был генерал де Раджиджо. На нем была камуфляжная униформа и черный берет. Никелированный автоматический кольт по-прежнему торчал из кобуры под его левой рукой. – Со мной все в порядке, сэр, – ответил Шрек. – Вы выглядите довольно хмурым, в соответствии с погодой, полковник. – Нет, сэр. Все нормально. – Ну хорошо. У меня есть для вас небольшой подарок. Из моих собственных архивов. Он щелкнул пальцами, и слуга мгновенно принес дипломат. Генерал открыл его и вытащил оттуда черный пластиковый прямоугольник, в котором Шрек сразу же узнал видеокассету. – Я снял на пленку все операции моего батальона, – пояснил де Раджиджо. – В учебных целях. Это копия одной из них, на которой засняты наши военные действия на реке Сампул. Думаю, мастерское выполнение нашими подразделениями своих боевых задач покажется вам интересным и поучительным. Первым желанием Шрека было заехать генералу прямо в рожу. Но он скромно улыбнулся и взял кассету. – У меня таких много, – сказал генерал, – поэтому я дарю вам одну из них. – Да, сэр. Огромное спасибо. Генерал улыбнулся с чувством внутреннего превосходства, отдал честь и, когда Шрек в ответ тоже отдал ему честь, повернулся и пошел в глубь дома. Шрек посмотрел на часы. Вертолет задерживался. В этой проклятой стране ни черта нельзя сделать вовремя. – Полковник, вы, кажется, сегодня чем-то особенно расстроены? Естественно, это был старый Хью, который никогда не напивался так сильно, как это иногда казалось со стороны, хотя уже сейчас, в одиннадцать часов утра, держал в одной руке джин, а в другой – тоник и на лице у него играл розовый румянец. – Эта сволочь только что всучила мне пленку с мясорубкой на реке Сампул. Я думаю, что этим он хочет лишний раз намекнуть на то, что мы все там замешаны, в большей или меньшей степени – не важно, но все. Если он влипнет, то пленка попадет к кому-нибудь наверху, и тогда нас всех уберут. – Генерал очень практичный человек. – Меня тошнит от того, что такой ублюдок, как де Раджиджо, думает, что он держит нас на крючке. Он напоминает мне тех желтолицых сытых толстожопых генералов в тропической униформе, которые в семьдесят пятом закончили войну с полными карманами баксов. Каждый тогда уволок в мешке по двести миллионов. – Раймонд, я всегда ценил ваше чувство такта. Вы обычно никогда не говорили всего того, что думаете, не так ли? – Мне платят не за то, чтобы я думал, мистер Мичам. Я не учился в Йельском университете, как вы. И вы это прекрасно знаете. – Конечно, вы правы. Генерал – ужасный человек, настоящий военный преступник, и для него все это – вполне обычные вещи. К тому же он главный поставщик кокаина… Но за действия батальона “Пантеры” на реке Сампул несет ответственность не только он один. Мы там тоже были. Вы, полковник, тоже, кстати. Да, вы там были. На поле боя действовали вами подготовленные люди. И если мы считаем себя вполне взрослыми и ответственными людьми, то должны довести это дело до конца. Такое объяснение событий, однако, не устроило полковника Шрека. – Все, что мы делали, – сказал он, – мы делали в здравом уме и рассудке, прекрасно сознавая последствия, риск и цену содеянного. Мы делали это потому, что верили, что это спасет гораздо больше людей, чем погубит. – Да, мы верили. Это именно то, за что они платят нам деньги, не так ли? На этом же принципе строилась и последняя ваша операция, так успешно проведенная в Новом Орлеане. Она стоила нам двух людей – умного архиепископа с удивительно стойкими моральными принципами и потрепанного войной и жизнью героя Вьетнама, который оказался довольно крепким орешком. Если же мы не используем в своих целях создавшуюся ситуацию и восторжествует воля архиепископа – я имею в виду, если что-то всплывет о батальоне “Пантеры” и о том, кто совершил это покушение и почему, – то и “правые” и “левые” в этой Богом забытой убогой стране поднимут невероятный шум и никогда между собой не договорятся. Никакого договора и в помине не будет. Опять начнутся сплошные перестрелки и войны, и по-прежнему будут продолжать умирать тысячи и тысячи людей… – Ладно, мистер Мичам, пусть это вас сейчас не волнует. Вас должно волновать то, что здесь могут победить “левые”, даже несмотря на то, что коммунизм сейчас во всем мире разваливается, а кое-где уже совсем развалился, а также несмотря на то, что мы разнесли все в пух и прах в Персидском заливе. Вот на что вам надо обратить сейчас внимание. Старик улыбнулся одной из своих загадочных озорных улыбок, но тут же поспешил спрятать ее под маской безразличия и скуки: – Хорошо, Раймонд, верьте в то, что вам нравится, и в то, во что по каким-то непонятным причинам вам так хочется верить. Но вам придется согласиться со мной в одном – в том, что этот Суэггер должен быть пойман и уничтожен. – Мы найдем его. – Кстати, по этому поводу у меня возникла одна идея. “Электроток 5400”. Необычайно сложная конструкция и суперсовременный прибор, не так ли? – Конечно, вы это и сами знаете. – Я думаю, не стоит оставлять его в Новом Орлеане до тех пор, пока генерал найдет способы протащить его через таможню. Мне пришло в голову, что его можно достаточно эффективно использовать в поиске этого Суэггера. – Черт, вы, как всегда, правы – согласился полковник. – Да, я знал, что вам понравится эта мысль. Понимаете, Раймонд, несмотря ни на что, мы все равно должны заботиться и думать о самих себе и своей безопасности. Мы всегда так делали… И всегда будем так делать. Поэтому на вашем месте, – Мичам выдержал небольшую паузу, – я бы уничтожил эту кассету. – Хорошо, я ее уничтожу, – сказал Шрек, задумчиво глядя на проклятую коробку в своих руках. Глава 18 Автомобиль Боба буквально пронзал яркий, ослепляющий свет, льющийся на него со всех сторон. Ярким было все. Солнце неистово палило, заливая землю своим огненным сиянием, и белый песок, не впитывая в себя этот свет, сразу же отражал его в разные стороны. Боб вел машину с полуприкрытыми глазами, потому что у него не было солнцезащитных очков. Зная, что его лицо является сейчас самым известным лицом в Америке, он старался нигде не останавливаться и ехал все время прямо и без остановок. Питался он одними булочками и кокой, которые покупал в торговых автоматах на старых объездных заброшенных автозаправочных станциях. Слава Богу, что у него в бумажнике оказалось двести долларов. Он гнал машину, не обращая внимания на боль и сдерживая гнев, он приказывал себе ехать и, сцепив зубы, выполнял собственный приказ. Становилось очень жарко. Кругом была пустыня. Огромные кактусы с длинными и тонкими колючками выглядели так, будто хотели кинуться на него и заколоть. В глубине души, в той ее части, которая сохраняла в себе остатки религиозности, эти кактусы сейчас ассоциировались у него с распятиями, хотя он никогда не был католиком, а скорее чем-то вроде баптиста, особенно пока был жив его отец. Лежащая перед ним дорога, по мере того, как взгляд устремлялся по ней вдаль, постепенно расплавлялась и таяла, превращаясь в жаркое, плавно колышущееся в воздухе пятно. То и дело появлялись какие-то миражи и казалось, что пыльные чертики перебегают с одной стороны дороги на другую. Он ехал только вперед. Стрелка спидометра все время указывала на цифру семьдесят – ровно на пять миль в час больше, чем положено на этом участке дороги. Это была уже третья украденная машина, “меркури-бобкэт” 1986 года выпуска. Перед тем как украсть машину, Боб всегда менял на ней номера, снимая их с какого-нибудь другого автомобиля, – это был старый трюк, о котором он услышал на острове Паррис от одного чернокожего юноши, наверное, давным-давно погибшего во Вьетнаме. Бобу выпали тяжелые испытания. Он пробирался через топи и болота, мокрый и злой, еле живой от усталости и потери крови, охотясь на животных только для того, чтобы выжить, и стреляя только в тех случаях, когда наверняка был уверен в том, что попадет; а когда у него остался последний патрон, который он в конце концов был все-таки вынужден использовать, ему повезло – он наткнулся на следы цивилизации. Тогда Боб выбросил пистолет и угнал машину, а потом было долгое восемнадцатичасовое путешествие, которое и привело его в пустыню. Десять часов в Техасе. Нью-Мексико был короче. Сейчас он находился в Аризоне. И, хотя Техас остался далеко позади, путешествие по этому штату было очень и очень длинным и трудным. Он знал, что уже почти достиг цели. Но что его ждет там? Может быть, ничего. А может быть, как раз то, что ему сейчас надо. Все равно выбора нет; может, он все это выдумал? Нет, не выдумал, просто сейчас в мире нет другого места, в котором бы они не искали его, и, если он не поедет туда, его обязательно схватят. Его ищут везде… только не здесь. У него был еще один шанс. Машина ехала в гору. Прямо впереди показался маленький городишко, затерявшийся в жаркой пустыне. Разбросанные вдоль дороги редкие строения ярко сияли на солнце своими жестяными крышами. Там тоже, наверное, были какие-то представители закона, но Боба это сейчас мало волновало. Где-то вдалеке, на самом горизонте, виднелись нежно-фиолетовые вершины гор. Но сейчас его интересовали только эти маленькие домики в пустыне. Он снизил скорость. Город быстро приближался. На дорожном указателе было написано: “АХО, АРИЗ., НАС.7567”. Он ехал по городу, прикрыв глаза рукой, чтобы не так слепило солнце. Банк, стриптиз-бар, продуктовый магазин, две бензозаправочные станции, главная улица, представляющая из себя ряд трактиров с надписями “Макдоналдс”, “Бюргер Кинг”, еще одна заправка, школа и, наконец, “Санбелт трейлер парк” – небольшой жилой квартал с маленькими аккуратными домиками. Боб медленно въехал в него. Проделать такой длинный путь ради этого захудалого местечка? Гм-м… Всего-то, наверное, сотня трейлеров да сотня пальм. Хотя он все именно так себе и представлял. Он чуть не потерял сознание прямо здесь, у самой цели. В глаза ударила дикая волна боли, и все тело сначала напряглось, а потом внезапно расслабилось, безвольно обмякнув на сиденье автомобиля. Ему казалось, что вся кожа вдруг начала гореть огнем, как будто у него была какая-то страшная кожная болезнь. То место, где пуля прошла навылет рядом с соском, представляло из себя эпицентр боли и мук; оно вздрагивало в такт ударам сердца, и волны боли распространялись от него по всему телу.