– Э-э-э… – грустно протянул Хауди Дьюти. Он посмотрел на Ника поверх сдвинутых на нос очков, и тот заметил, как сильно у него осунулось от усталости лицо. Он работал, как и все остальные, по восемнадцать часов в сутки шесть раз в неделю и выглядел совершенно измотанным. Ник знал, что терпение у Дьюти на пределе, но он подавит свое раздражение и будет, как всегда, вежливым. – Входи, Ник. Садись. Ник сел. Из-за ламп дневного освещения в офисе лицо Хауди Дьюти казалось каким-то серым. На фоне обострившихся скул сильно выделялись глубоко запавшие глаза. В целом у него был немного растерянный и даже, можно сказать, жалкий вид. – Ну и что нам теперь с тобой делать. Ник? Ник не знал, что сказать. Он всегда подозревал, что ему не добиться сияющих высот в Бюро, потому что он не умел бегать на задних лапках перед начальством и быстро формулировать остроумные ответы на те риторические вопросы, которые это начальство задавало всегда в самое неподходящее время. Поэтому он, как обычно, ничего не ответил и, опустив свое грузное тело в кресло, взволнованно дышал. – Короче, Ник, расскажи мне сначала о группе Чарли. Секретная Служба, как всегда, создает проблемы. Ты же знаешь, какой скотиной может быть Мюллер. – Хорошо, – начал Ник, сглотнув, – кажется, я действительно вляпался. Но, черт побери, Ховард, там было более шестидесяти фамилий, и каждой надо было уделить внимание, которого они совсем не заслуживали. Ребята из Секретной Службы сами это говорили. Естественно, они теперь в этом не признаются, но они сделали бы все точно так же. Я действительно все добросовестно проработал, Ховард. Их сотрудник, Слоан его зовут, сказал мне, что я сделал все просто отлично. Я разыскал большинство из них и навел по ним справки. Троих я рекомендовал для перевода в группу Бета, ребятам оттуда, кстати, это не понравилось, потому что такой поворот дела прибавлял им работы. – Но ты же упустил Боба Ли Суэггера? – Не совсем. Я выделил его и навел подробные справки, позвонил шерифу Теллу в графство Полк, чтобы узнать, были ли у него с ним какие-нибудь проблемы. Тот сказал, что Боб ведет себя нормально и живет уединенно, сам по себе. Говорят, что люди подобного типа проявляют себя за несколько дней до того, как начнут действовать. С его стороны никаких таких признаков не было. Он никак себя не проявил, тем более за него поручился шериф. Единственной причиной, из-за которой он попал в список Чарли, было его письмо президенту с четырьмя восклицательными знаками. Четыре восклицательных знака! Мне это показалось довольно безобидным. Не думаю, что из этого можно делать серьезные выводы. – Ладно, Ник. Я считаю, что ты сделал все вполне компетентно. Мы не можем обращать внимание на какие-то знаки, работая по двадцать четыре часа в сутки шесть раз в неделю. Короче, Ник, мне кажется, что я смогу спасти твою задницу от Секретной Службы, хоть им сейчас и очень хочется, чтобы на жертвенный алтарь был принесен кто-нибудь из Бюро. В конце концов, это была их операция и обосрались в ней они, а не мы. – Конечно, они. – Но… я говорил с руководством, и мы полагаем, что наша позиция в этом вопросе должна быть жесткой. Они могут обвинить нас в том, что мы плохо сделали свою работу, а мы можем обвинить их в том, что они были так плохо готовы к проведению операции, что у них не хватило сил разобраться даже с группой Чарли. Я думаю, что они в конце концов отступят. Ну а тебе. Ник, я вынужден сказать, что ты отстранен от работы. Слишком, слишком плохо все вышло, ты провалил это дело. – Я понимаю, Ховард. Я влип по уши. – В газетах все преподносится вообще ужасно. В самом Бюро тоже относятся к происшедшему, мягко говоря, недоброжелательно. Мы считаем, что разрешить эту проблему можно только так. – Я не знаю, что тебе сказать, Ховард. Ситуация была просто ужасная. Может быть, я… я… я просто не знаю, Ховард. – Ник, такая же ужасная ситуация была у тебя в Талсе в 1986 году. Тогда ты тоже не справился с поставленной перед тобой задачей. Ник молчал. Потом через силу он все-таки сказал: – Ховард, я хочу быть просто агентом ФБР. Больше мне ничего не надо. – Ну, Ник… мне надо узнать мнение руководства. Ник ненавидел, когда ему приходилось кого-то о чем-то просить. Но он попытался представить свое существование без того последнего, что осталось у него в жизни после смерти Майры, – без ФБР, и не смог этого сделать. Он, конечно, жил сейчас без Майры, но представить себе жизнь без Бюро было выше его сил. – Пожалуйста, не увольняй меня, Ховард. Я знаю, что в последнее время был недостаточно поворотлив. Но я только что потерял жену, всего лишь несколько месяцев назад, такое горе, это… – Ник, сейчас нам очень нужны люди. Мы задыхаемся от работы. Мне придется, видимо, оставить тебя на неделю без жалованья, окончательное же решение по твоему поводу будет принято только через месяц. Ник кивнул головой. Это означало, что через месяц его зашлют куда-то в захолустье, откуда он вряд ли когда-нибудь выберется. Ему снова потребуются годы, чтобы попасть на то же место в Новый Орлеан. Но все-таки это хоть и неточно, но означало, что он, возможно, останется в Бюро. – Надеюсь, что потом меня переведут… – Ник, ты же сам знаешь, как работает эта система. Мне, видимо, придется сделать отметку в твоем служебном файле. – Да. – Ник, мне бы не хотелось… – Ничего, Ховард. – Я попытаюсь как можно меньше внимания уделить твоей нерасторопности. – Спасибо. Я очень тебе признателен, – пробормотал Ник. “Спасибо! Я тебе признателен! Скотина! Если бы шесть лет назад ты держал свою варежку закрытой, то я всадил бы тому ублюдку пулю прямо между глаз и уже сидел бы на твоем месте”. – Так что в Бюро ты останешься, Ник. – Я очень тебе признателен, Ховард. – Но учти, Ник, никаких ошибок. Ты понимаешь: больше поблажек не будет. – Такого больше не повторится. Обещаю тебе, Ховард. Глава 16 Когда Боб вылез из воды, уже был рассвет следующего дня. Голова раскалывалась от боли, а сердце от ярости, и воспаленное воображение рисовало перед ним самые невероятные картины. Тело онемело и стало таким же негнущимся, как и то бревно, с которым он плыл всю ночь. Оно немного разбухло и стало рыхлым и мягким от долгого пребывания в воде. От него несло соляркой и отработанным машинным маслом, которое баржи, без устали бороздившие этот участок реки ниже Нового Орлеана, в неограниченном количестве выплевывали за борт. Прикинув в уме, Боб пришел к выводу, что проплыл около пятидесяти миль; вокруг него до самого горизонта тянулись низкорослые сосны, перемежающиеся болотными топями и густыми зарослями кипарисов. Вокруг сновали какие-то маленькие животные, где-то вдалеке жалобно закричала птица, потом все стихло и наступила тишина. Ты не умрешь, подумал он. Вокруг ничего не было, только болота и скрюченные деревья, безжалостно взирающие на то, как он умирает. Но скоро здесь появятся люди, которые будут охотиться только на него, Боба. Все вернулось на круги своя, ты кончил тем, с чего начинал. Только теперь ты слабее и старее. Спотыкающейся походкой он прошел несколько футов и упал на колени. Когда же он ел в последний раз? Наверное, вчера, в завтрак. С двумя пулевыми ранениями, собрав последние силы, он все-таки ушел от них и целых восемнадцать часов, полностью погрузившись в воду так, что только две ноздри торчали над поверхностью воды, жадно глотая воздух и с трудом держась за бревно, плыл по этой мутной реке… Сейчас вопрос стоял по-другому: если он в ближайшее время не найдет себе пищу, то умрет голодной смертью. И будет уже неважно, попала инфекция в раны или нет: если не съест чего-нибудь, то точно отдаст концы и болота проглотят его в считанные часы. Ничего, я бывал и в более сложных переделках! Нет, не бывал. Здесь его не будет ждать эвакуационный вертолет, готовый забрать его, если только Боб сумеет сделать для него посадочную площадку. Здесь не было ничего, кроме болот, и в этих болотах все было против него. После рассвета, наверное, прошло совсем немного времени. Воздух был очень сухой и чистый, он пах свежестью и детским дыханием. Солнце еще не полностью взошло. Он знал, что очень скоро наступит время, когда животные начнут искать, чем утолить свой голод. Боб почувствовал, как что-то твердое давит ему в ногу. Он вспомнил, что это ощущение было у него всю ночь, пока он плыл. Рука медленно достала пистолет из кармана джинсов. Это был огромный смит-вессон 45-го калибра автоматического действия, сделанный из нержавеющей стали. Новая модель 4506. Нет. Не он. Это новый фантастический 10-миллиметровый пистолет, который только недавно поступил на вооружение в ФБР. Интересно, а что у него за патроны? Он доверял свою жизнь патронам 45-го калибра, потому что в свое время выпустил сотни тысяч пуль такого калибра из различных видов кольта. Но что представляет из себя эта новая 10-миллиметровая модель? Этого он пока не знал. Человек без оружия не имеет шансов выжить, подумал Боб. Но если у него появляется оружие, то у него появляется и шанс. Большим пальцем руки он отжал стопор магазина и вытащил его из рукоятки. Магазин был полностью снаряжен новыми пулями с полым наконечником, которые напоминали по виду маленькие пасхальные яйца. Он бросил взгляд на патронник, интересуясь, в каком состоянии тот находится, но блеск металла не вызвал у него никаких вопросов. Будет ли он стрелять после такого купания?.. Боб вставил магазин обратно, защелкнул стопор и, сняв с предохранителя, дослал патрон в патронник. Сев на землю, он пожалел, что у него нет сил выбрать более удобную позицию для стрельбы. У него не было ничего, кроме пистолета. Над головой сквозь густые заросли деревьев пробивались тонкие лучи восходящего солнца. По всей вероятности, еще не было даже восьми часов. Тени были слишком нечеткие и расплывчатые. Или это у него плывет перед глазами? Может, он потихоньку впадает в беспамятство, как истекающий кровью олень, в которого выстрелила дрожащая неопытная рука? У него снова начались галлюцинации. Странно, на этот раз в его воображении появился Донни Фенн и вспомнились все те ужасные моменты, которые им пришлось пережить во Вьетнаме, когда Донни, чувствуя, что наступает хреновое для них время и можно не выйти из переделки живыми, начинал смеяться тихим истерическим смехом. Донни, как бы ты смеялся, если бы увидел, что стало сегодня со стариной Бобом, который сидит сейчас мокрой задницей в болоте и ждет, что придет раньше – смерть или какое-нибудь животное. Самому Бобу, однако, было не до смеха. Он пытался успокоиться и сосредоточиться. Ему казалось, что это очень похоже на ту ночь, которую он провел без движения на сыром и холодному ветру, поджидая Тима, белохвостого оленя с двенадцатью ответвлениями на рогах. О, это было долгое и трудное ожидание! Но что это была за охота! Одно удовольствие! Он вспомнил, как медленно выплывал из зарослей кустарника Тим, как осторожно спускался вниз, чем-то напоминая привидение, как винтовка уперлась в плечо, прозвучал выстрел и… Боб тогда понял, что попал туда, куда надо. Тогда он тоже ждал всю ночь, не так ли? А потом попал Тиму чуть выше позвоночника самодельной пулей, сделанной из эпоксидки. Сама пуля весила не более 25 гран и при ударе о тело разлетелась на мелкие кусочки, ударный же шок лишил Тима сознания на добрых пять минут. Потом он припомнил, как отпиливал ему рога. “Теперь уже никто не станет охотиться за тобой, чтобы повесить твои рога на стену”, – подумал он. Ну давай, беги, парень!.. Боб снова вспомнил, как рванулся сломя голову вперед Тим, радуясь облегчению и жизни, и рассмеялся. Да!.. Уж они-то обязательно попытаются повесить мои рога себе на стену. Боб поднял глаза и замер. В таких дремучих и болотистых местах не может быть людей, а значит, не может быть и страхов. Но сейчас Боб об этом не думал. Он услышал хруст веток, кто-то шел, потом различил неясное цветное пятно. Нарушителем тишины оказалась полосатая свинья. Боб наблюдал, как она мелькает между деревьями на расстоянии приблизительно семидесяти пяти ярдов. Выглядела она мерзко и отвратительно, но, увидев ее, Боб чуть не заплакал второй раз в своей жизни. Первый раз это случилось, когда к ним пришел майор Бевсон и сообщил о смерти его отца около Форт-Смита. Но сейчас Боб не плакал. Он готовился к выстрелу. Эта чертова пушка была совсем нового образца и явно отличалась от того старого автоматического кольта, из которого он привык стрелять. Суэггер обхватил рукоятку пистолета двумя руками так, чтобы большой палец левой руки лежал на большом пальце правой; потом он сжал коленями локти, и теперь его фигура со стороны напоминала равнобедренный треугольник. Боб отчаянно боролся с дрожью кистей, которая могла подвести его в самый последний момент. Выровнять мушку, мушку, мушку… Вот так. Это был тот камень, на котором держалось все здание: при стрельбе из пистолета надо четко видеть мушку, а цель при этом должна оставаться в виде расплывчатого пятна, движущегося где-то впереди на большом расстоянии. Если сделать все наоборот и смотреть только на цель, четко видя ее контуры, а мушку видеть расплывчато, то ничего хорошего из этого не выйдет. Никогда. Мушка, мушка, мушка… Мушка в прорези прицела, четкий вид, а на фоне какая-то сплошная стена, огромная и незыблемая, Боб целится в нее, а свинья, это расплывчатое пятно плоти, практически не видна на таком расстоянии, ее контуры стерлись, и только некоторые движения на фоне плотной зеленой массы выдают ее местоположение. Лишь бы этот проклятый полицейский хорошо пристрелял свой пистолет! И дай Бог, чтобы вода не разъела гильзы и не испортила порох и капсюль. Боб настолько сконцентрировался на подготовке к выстрелу, что, когда он прозвучал, совсем не услышал его звука. Он даже не почувствовал отдачу, когда пистолет резко дернулся назад. Единственное, что он видел, так это свинью с простреленным позвоночником. Пуля пробила тело и разорвала позвоночник. Животное визжало, чувствуя приближение смерти. Тело дергалось в предсмертных судорогах. Свинья попыталась встать, отчаянно дергая ногами, но из-за простреленного позвоночника ее координация была полностью нарушена. Потом, взвизгнув в последний раз, она успокоилась. Боб с трудом оторвался от земли. Насквозь промокший, чувствуя неимоверную слабость во всем теле, которое можно было назвать живым лишь наполовину, он, сцепив зубы, поплелся к животному. Не различая ничего перед собой, он шел только на запах сгоревшего пороха, который так хорошо знал, что мог ориентироваться по нему в пространстве. Дойдя до свиньи, он как подкошенный рухнул на землю. Она весила около сорока фунтов и была длиной где-то три фута. От нее пахло навозом и гнилью. Ее пятачок был настолько нежным, что казалось, был создан ангелом. Такими же нежными были ее веки, покрытые легким пушком волос. Пулевое отверстие было маленьким, но под ним образовался огромный вздувшийся волдырь. Картина была отвратительная. Однако крови почти не было. Она просто не вытекала из раны, как это случилось с Бобом после того, как в него выстрелил Пайи. Вот почему он выжил, а свинья умерла сразу. Спасибо Пайну за то, что стрелял маленькими 9-миллиметровыми пулями. Он нарушил одно старое доброе правило: стреляй только из настоящего оружия. В один прекрасный день, Пайн, я выстрелю в тебя из настоящего оружия! Он быстро достал из кармана джинсов свой “Кейс XX”, который пребывал там в целости и сохранности все это время, и поблагодарил Бога за то, что на протяжении долгих лет этот маленький нож безотказно служил ему, постепенно превратившись в такой же неотъемлемый атрибут его одежды, как ботинки и носки. Перевернув животное так, чтобы его мягкий живот находился вверху, Боб внезапно почувствовал, что теряет сознание. Казалось, на какую-то долю секунды его уставшая душа покинула свое несчастное тело. На Боба вновь накатилась волна галлюцинаций, и он забыл обо всем. Придя в себя, он недоуменно посмотрел на нож в своей руке, потом на мертвое животное. После этого быстро разрезал свинью и… Бобу нужна была печень. Он нашел ее под ребрами и осторожно вырезал это сокровище, напоминающее сгусток запекшейся крови. Она была еще теплой, и в ней было много обогащенной кислородом крови. Печень была самым питательным и самым лакомым кусочком для Боба. В ней было все для того, чтобы он выжил. Он оторвал кусочек и поразился его упругости и нежности. У него закружилась голова. Он стал энергично жевать, яростно работая зубами; потом оторвал еще, поражаясь тому, насколько он голоден и как сильно его организм нуждается в пище. Боб ел до тех пор, пока от печени не осталось ничего. “Теперь я жив”, – подумал он.