– Даша! – вмешался наконец мастеровой. – Пошли отсюда, Даша! Писатель Куприн только качал головой, глядя на происходящее. Тэффи аж вскочила на стул, чтобы лучше видеть. Саша Чёрный аплодировал. – Мы, казачки, изменщикам не спускаем! И спасибо скажи, что у меня скалки под рукой не нашлось!.. Яше досталось изрядно, по виску стекала кровь. Его дама кое-как сумела подняться – Даша расквасила ей нос. – Какой пассаж! – воскликнул Аверченко. – Дарья, уважаемая, прошу вас, остановитесь!.. Пожалейте этого бедолагу, он уже достаточно наказан!.. Мастеровой гневно фыркнул: – А нечего было казачку обижать! – Верно! – поддержала его вдруг Тэффи. Резво, несмотря на свои сорок три года, спрыгнула со стула, подбежала к рабочему, схватила за рукав. – Казачек обижать нельзя! Милостивый государь, вы имеете честь знать эту нашу Брунгильду? – А ты на Мишу не заглядывайся! – отрубила Даша, презрительно пихнув Яшу на прощание. – Не по тебе он!.. Идём, Михайло!.. Аверченко меж тем уже успокаивал метрдотеля и официантов. – Всё в порядке, всё хорошо, убыток покроем!.. Да, и принесите полотенец, не видите – голову рассекли человеку!.. – Эх, Михайло, что ж делать-то теперь мне… с чем пришла, с тем и ухожу… Да только и идти-то особо некуда. В Питере никого, в станице родня не примет… – Даша, постой… Как так вообще вышло-то? – Да вот так и вышло, Михайло. Заскучал он со мной-то. Я казачка простая, хитростям не обучена. Любить умею, с ухватом на нечистого выйду, хозяйство веду… а вот чтоб умные речи про стихи всякие – это не могу. А Яшке-то изменщику, видать, и впрямь это нужно было. Чтобы он умные слова бы говорил, а барышни в рот глядели да восхищались. А я, что я… Баба простая да глупая… – Перестань, Даша, ну какая ты глупая! – Жадов не утерпел, взял Дашу за руку. – Ты Яшку любила, холила да лелеяла, выхаживала, пока он раненый валялся. Всё по чести сделала! – А толку? – горько бросила Даша. – Какой же тут толк? – развёл руками Жадов. – Не грусти, не в чем тебе себя винить. Молодая, красивая, эх!.. – Ну, молодая, ну, красивая, – Даша перестала всхлипывать и явно ожидала продолжения. – Вот что, – решительно сказал Жадов. – Никуда я тебя не отпущу. Я теперь на «Русском Дизеле» мастер, да ещё и в рабочем контроле состою, в профсоюзе. Идём, у меня остановишься. Дух переведёшь, осмотришься. Тогда и решишь, что делать. Может… – Да? – заглянула ему в глаза Даша. – Может, и заметишь кого другого… не хуже Яши… – и он покраснел, словно мальчишка. Даша отвернулась. И тоже кивнула, быстро-быстро, словно боясь, что он передумает. …На свадьбу собрались все александровцы. Вся первая рота – навечно первая; все, кто остался в живых. Служба была в только что отремонтированной корпусной церкви; стояли изрядно поредевшие шеренги александровских кадетов, и отец Корнилий, совсем не по чину смахивая слезу, венчал молодых. И над целым генерал-майором Константином Сергеевичем Аристовым венец держал вчерашний его ученик, Фёдор Солонов. А над Ириной Ивановной Шульц – её верная Матрёна, тоже проплакавшая всю церемонию. Не по правилам, не по чинам – мальчишка с погонами поручика и вчерашняя кухарка; да только с ними пройдено столько, что и сказать нельзя. Стоят и родители невесты. Крестьяне деревни Глухово не дали разорить скромный «барский» дом наехавшим из города «революционным рабочим» (а в реальности – обычным погромщикам). Ивану Ивановичу Шульцу уже семьдесят четыре, матери, Марии Егоровне, пятьдесят восемь. Тоже плачут. Отца поддерживают младшие братья Ирины Ивановны, Михаил и Дмитрий. У Дмитрия левая рука до сих пор на перевязи, у Михаила нет правой ноги ниже колена – оба брата воевали в деникинской дивизии. Стоят и Севка Воротников с молодой женой Ксенией, стоит Лев Бобровский, что смотрит на брачующихся с какой-то странной завистью. Стоят Лиза Корабельникова и Зина Рябчикова, держатся за руки и тоже, кажется, плачут. Отец Корнилий вершит службу. – Имаши ли, Константин, произволение благое и непринужденное и крепкую мысль пояти себе в жену сию, Ирину, юже зде пред тобою видиши? – Имам, честный отче, – отвечает Две Мишени. – Не обещался ли еси иной невесте? – Не обещахся, честный отче. – Имаши ли ты, Ирина, произволение благое и непринужденное, и твердую мысль, пояти себе в мужа сего Константина, егоже пред тобою зде видиши? – Имам, честный отче, – твёрдо звучит голос Ирины Ивановны. – Не обещалася ли еси иному мужу? Фёдору кажется, что чуть-чуть дрогнул голос невесты: – Не обещахся, честный отче. – Благослови, Владыко! – гудит низким басом диакон. – Благословенно Царство Отца и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков!.. – Аминь! – возглашает хор. Фёдор Солонов держит венец и очень хочет думать, что всё уже кончилось. И что всё ещё только начинается. – Ты, Юля, с ума сошла. – Точно сошла. – Абсолютно точно. Стас, Паша и Михаил сказали это почти в унисон. – А что ещё делать? Вы большие, взрослые – делать-то что? Стас почесал затылок, Михаил вздохнул. Паша барабанил пальцами по столешнице. – Только осторожнее. – Мы тебя прикроем. – Не только у Никанорова огнестрел сыщется. Конечно, Юлька ужасно трусила. Но с другой стороны, что ещё можно сделать? Две копейки послушно провалились в щель телефона-автомата. – Дядя Серёжа? Вы меня искали? – Юля?! – Это я, да. Вы меня искали? Зачем? – Юля, ты где? – На улице. Я из автомата звоню. – Юля, нам надо поговорить. – Так я и звоню. Давайте говорить, дядя Серёжа. Просто я знаю, чем вы заняты были. И куда пропадали. Потому что я там тоже побывала. Тишина в трубке. – Дядя Серёжа?.. – Так ты всё знаешь? – Всё знаю. И ещё много чего. – Например? – Не по телефону, – очень взросло сказала Юлька, и Стас яростно закивал. – Я за тобой приеду! Куда?..