Вот и кострище. Трава вытоптана, заметны места лежанок, где спали два человека. Запахов нет. Пожалуй, здесь несколько дней никого не было. Охотники сказали, что чужаки были четыре дня назад. Не выходя на поляну, он стал обходить ее по периметру. Здесь обламывали сухие ветки. А это чьи следы? Ничего себе, дерево кто-то когтями драл! Медведь, похоже. Не росомаха и не рысь. Да и волки в тайге редкость. Пожалуй, следы когтей на дереве старше недели. «Хорошо, если так. – Виктор зябко передернул плечами. – Дурак я, что в тайгу с пистолетом пошел. Без ружья соваться опасно. Рассчитывал обернуться за один световой день. А если не удастся?» Обходя поляну и постоянно прислушиваясь, Буторин чувствовал себя горе-следопытом. Толком читать следы он не умел, а может, и не видел большую часть из них, как бы видели их местные охотники. Но человеческие фекалии он все же нашел. Судя по всему, действительно здесь были двое, и ночевали они одну ночь. Когда Виктор совсем собрался выйти к старому кострищу, он услышал треск сухой ветки под чьей-то ногой. Инстинкт заставил его сразу же присесть на корточки и замереть. Звук не повторялся, и это было опасно. Зверь или человек? Если идет неслышно, значит, человек опытный. А если недобрый? Если враг? Кто из них опаснее в глухой тайге? Очень медленно Буторин засунул руку за пазуху и достал пистолет. Достаточно оттянуть назад собачку курка. Но не сейчас. Откуда был звук? Где этот человек сейчас? Предательски хрустнул мелкий камешек под коленом. Но испугаться, что он выдал себя, Буторин не успел. Среди шелеста листьев на легком ветерке, на фоне звуков леса, щебета птиц он ясно уловил металлический звук. Что-то знакомое, очень хорошо знакомое. Черт, это же кто-то неподалеку снял винтовку с предохранительного взвода. Вряд ли винтовку – карабин или обрез из «мосинки». Но точно не охотничье ружье. И кто же цель для приготовленного оружия? Чувствовать себя мишенью отвратительно. Пальцы сжали пистолет, Буторин весь превратился в слух. Тянулись минута за минутой, превращаясь в бесконечное утомительное ожидание. Самое главное, что в такой ситуации ты не знаешь, как поступить. Чужая среда, чужой мир, чужие привычки и чужие поступки. Когда грохнул выстрел, спугнув с веток стаю птиц, Буторин вздрогнул. Мгновенно сознание определило направление выстрела и точку, откуда он был произведен. Справа, метрах в пятидесяти. Стреляли вдоль распадка. В противоположную от реки сторону. В кого? В зверя или в человека? Затрещали кусты, раздался топот ног. Виктор вскочил. Человек в сапогах и серой вылинявшей ватной фуфайке бежал между деревьями, держа двумя руками армейский карабин. Видимо, незнакомец почуял присутствие другого человека, потому что сразу же, не оборачиваясь, выстрелил назад. Пуля просвистела в метре от Буторина, он отпрянул в сторону, споткнулся о корягу и упал лицом вниз. Чертыхаясь и скрипя от злости зубами, он сумел подняться, и первое, что бросилось Виктору в глаза, было тело якутского охотника. Проклиная свою неосторожность, Буторин поднял пистолет на уровень глаз и трижды выстрелил в сторону качающихся кустов, за которыми скрылся неизвестный. Судя по треску сухих сучьев, он не попал. Опустившись на колени перед телом Тулуя, Виктор приложил пальцы к его шее – никаких признаков сердцебиения. Буторину довелось видеть немало мертвецов, чтобы понять, что в этом теле уже нет жизни. Сдвинув шапку на затылок, Виктор стал размышлять. Чем и кому мог помешать Тулуй? Свидетель? Но – чего? Много узнал? О чем? Охотники большую часть времени проводят в тайге. У них острый глаз. Судя по тому, что его не задумываясь убили, подкараулив здесь, на тропе, это были враги, диверсанты. Их охотник мог увидеть в тайге, мог увидеть незнакомые следы и понять, кто их оставил. Значит, они где-то в этом районе. А здесь два аэродрома: в Якутске и в 50 километрах восточнее – запасной, на озере Тюнгюлю. На озере будет ледовая полоса. Она появится, когда встанет лед. Безо льда полоса слишком короткая для посадки самолетов, особенно бомбардировщиков. А еще система навигации, радиомаяки. Было бессмысленно пытаться догнать человека, который умел ориентироваться в тайге явно лучше Буторина. Оставалось вынести тело к поселку. Повесив ружье охотника себе на шею, Виктор взвалил убитого на спину. Старый якут оказался очень легким. Как подросток. Шелестов приехал, когда уже стемнело. В поселке стоял плач. Угрюмые старики сокрушенно качали головами, женщины загоняли по домам детей. Зло появилось в тайге. Оно забрало охотника, оно пришло в поселок. Мужчины сидели в доме у старого Алгыра и при свете керосиновой лампы пили чай. Сам охотник сидел на лавке, прижавшись спиной к теплой печи, и покуривал трубочку. – Ты уверен, что Тулуя выслеживали, что это была засада? – Вопрос прозвучал больше как рассуждение. Точно ответить на него сложно. – А зачем палить, если ты случайно встретился с человеком в тайге? – вопросом на вопрос ответил Буторин. – Ну чтобы якут не рассказал никому, кого встретил. Как вариант, – предположил Шелестов. – Человек опытный, он давно заметил Тулуя, – вставил Алгыр со своей лавки. – Мог спокойно уйти в сторону. Охотник бы за ним не пошел. Зачем идти за человеком? – Тоже верно, – вздохнул Шелестов. – Кто знает тайгу, тот просто ушел бы в сторону. А он прятался, выжидал. Ладно, давай думать, что нам нужно предпринять. Руководство местного отдела НКВД я предупредил. Попробуют прочесать местность, но надежды на результат нет. Это точно. Второе, предупредить руководство обеих аэродромов о возможных диверсиях. По крайней мере, так можно свести к минимуму потери и повреждения. Когда не знаешь, когда и откуда нападут, что-то противопоставить сложно. Нет универсальных средств. – Охотников надо предупредить, – добавил Буторин. – Алгыр обещал помочь. Черт, вот бы кто нам помог. Собрались бы все вместе, точно бы выследили и перебили всех там в тайге. И вздохнули бы свободно. – Человек в человека стрелять не станет, – возразил якут. – Человек – не зверь. – Ты это расскажи Тулую! – недовольно буркнул Шелестов. – И тому гаду, который его застрелил. С волками жить – по-волчьи выть. – Человек всегда человек, – снова тихо вставил якут. – Хоть с медведем, хоть с росомахой. И с человеком надо быть человеком. – Ну ты ведь сам говорил, что зло в тайге, – повысил голос Буторин. – Оно может забрать еще жизни хороших людей! Так бороться со злом надо, а не ждать, не подставлять черепушку под чужую пулю. Зло терпеть нельзя! – Если ты убил человека, то какой ты сам человек? – пожал охотник плечами. – Птице даны крылья, а человеку – нет. Так устроен мир. Рыбе даны плавники, а человеку – нет. Не должен он плавать, как рыба. Когти у медведя, клыки, а у человека – нет. Человек – не зверь, не хищник. – Мудро, – согласился Максим, положив руку на локоть Буторина, который снова вспылил. – Но вот в чем незадача, старик. Бог не дал человеку крыльев, но человек сам сделал крылья и стал летать. Нет когтей и клыков, говоришь? Но человек взял железо и сделал себе нож, сделал ружье и стал главным в тайге. А все почему? Потому что человек сильнее всех разумом. Он сам может решать, когда ему летать, а когда ходить по земле. Когда плавать, а когда сидеть на берегу и ловить рыбу. Человек может сам решить, когда ему остановить злого человека, чтобы горя не было в поселке, в семьях других охотников. Не так ли? – Железные клыки, говоришь, – попыхивая трубкой, ответил охотник. – Да, и ружье тоже. Правду сказал. Но зачем клыки и ружье человеку? Чтобы семья не голодала, чтобы дети были сыты и одеты. Чтобы мир был в доме и счастье, чтобы тайга кормила. А если клыки и ружье против человека повернуть? Что будет? Война будет. Такая, какая идет уже. Ты сам рассказывал. Нельзя в человека стрелять, ножом колоть нельзя. Мир перевернется и погрузится в ночь. Плохо это. – Вот поговори ты с ними, – хмыкнул Буторин. – Добренькие какие! Они не должны, а мы должны, нам под пули лезть, нам стрелять и убивать, чтобы их защищать. Жар вы любите чужими руками загребать, мудрые старики. – Оставь его, – поморщился Шелестов. Алексей Пивоваров шел уже второй день. Если бы перед ним была ровная местность, степь, то иди себе и иди. А с этими буреломами, густым подростом, «карандашником», поднявшимся после прошлогодней гари, одна беда! А тут еще жареное мясо, завязанное в нательную рубаху, висит на груди прямо перед носом, запахом дразнит… Летчик определил себе порядок движения: два часа идти и полчаса отдыхать. Но соблюдать этот режим оказалось очень трудно. Иногда он уже через час просто валился с ног, а частенько и на отдыхе вдруг засыпал, пролежав час или два лишних. «Слабею», – думал он, с беспокойством щупая свой раненый бок. Но понять, что происходит с раной, было трудно. То ли она медленно заживала, то ли началось воспаление. Вчера вечером Алексей положил под повязку еще немного свежего мха. И всю ночь его бил озноб. То ли от холодного мха, то ли от высокой температуры. То ли он просто так сильно обессилел. Да и ночь была неспокойной. Алексей развел костер таким образом, чтобы тот оказался между ним и густыми зарослями, а за спиной оставалось немного открытого пространства. Все какая-то гарантия, что хищник не кинется сразу. Сухих дров летчик заготовил еще засветло. И пока ужинал, пока укладывался на ночлег, поддерживал небольшой огнь. Но когда лег спать, подбросил в костер побольше толстых сучьев. Все было спокойно. Алексей лежал, завернувшись в свою меховую летную куртку и держа наготове пистолет. Глаза закрывались, сон быстро сморил его. В какой-то момент он вдруг проснулся от тревожного ощущения. Такое с Пивоваровым бывало во время ночных тревог. Когда летную часть поднимали на вылет. Сон снимало как рукой. Мгновенный переход от сна к бодрствованию. Сосредоточенность, собранность, готовность пилотировать в сложных условиях, готовность выполнить задачу. Так и сейчас. Алексей проснулся как от толчка. И сразу взгляд заметался по кустам в поисках опасности. Он повернулся на спину и осмотрелся. Так и есть, за кустами кто-то был. Животное, и немаленькое. И непонятно, чего больше опасаться: того, что это хищник, или того, что там может скрываться человек. Как ни странно, второго Алексей боялся больше. Хищник не всегда нападает. Походит, походит и уйдет в тайгу. Поймет, что не по зубам добыча. Да и не добыча человек для хищников. А вот если там прячется человек, значит, у него есть умысел скрываться, значит, напасть хочет. Это страшнее, потому что человек непредсказуем, в отличие от хищника. Алексей пожалел, что так открыто показал свою обеспокоенность. Теперь он старательно стал изображать, что не увидел опасности, и не спеша подбросил дров в костер. И когда они схватились огнем, когда загорелись ярче, он бросил в огонь большой пучок мелких сухих сучьев. Пламя сразу вспыхнуло и поднялось высоким столбом под кроны деревьев, осветив все вокруг на несколько десятков метров. В ту же минуту летчик увидел за кустами косматую тушу медведя. Блеснули красные глаза, раздался недовольный короткий рык, и животное, косолапя, поспешило убраться подальше от огня. Уф! Алексей еще посидел немного, прислушиваясь, потом лег и долго лежал с открытыми глазами. Постепенно сон сморил его, и он снова задремал, пригревшись возле огня. Но до самого рассвета то и дело поднимал голову и прислушивался, вглядывался в темноту. Трижды он подбрасывал в огонь дрова. Эти две ночи в тайге у костра были самыми тревожными и тяжелыми для Алексея после боевых ночей 1941 года. И снова день. Завтрак из жесткого обгоревшего мяса, ледяная вода из ручья и путь с ноющим боком через непроходимую тайгу. Алексей шел, стараясь не думать о трудностях, о том, что все его попытки выбраться тщетны, о том, что его ждет неминуемая смерть от голода или когтей хищников. Он просто шел, пробирался через непроходимые участки и думал, как обойти непролазные дебри, как найти удобный путь на запад. Запах, который неожиданно ударил в ноздри, сразу показался Алексею родным и близким. Как ребенку кажется самым родным запах его матери, так и для летчика запах авиационного топлива предстал родным и близким. И только потом, подняв голову и прислушиваясь, сквозь гулкое сердцебиение он уловил журчание воды в камнях. А потом еще увидел и просвет в густых кронах деревьев. Речушка. Речное русло? Значит, можно попить, полежать у воды, умыться хотя бы. Лицо жирное и липкое, даже глаза слезятся от кожного жира. А потом он увидел крыло самолета. Оторванное, оно застряло в кустарнике, почти вывернув его из каменистой почвы. Это была американская «аэрокобра». Самолет садился на камни речного русла в узкой полосе. Одно крыло оторвано, шасси сломаны, вдребезги разорван фюзеляж и почти оторван хвост. И только кабина пилота цела и даже закрыта боковая дверь. Почему машина не загорелась после такой посадки, было удивительно. Но Алексея взволновало другое. Раз кабина закрыта, значит, пилот там. Это ведь кто-то из наших ребят! Кто-то еще не долетел, так же как и я! И он там сидит сейчас мертвый… Уставшие ноги заплетались, но Алексей все же добрался до самолета. Кабина лежала на камнях, и он хорошо видел голову пилота в шлемофоне. Захотелось закричать, подать голос. И когда Пивоваров, падая, обдирая колени о камни, добежал до самолета и сбросил с шеи узелок с мясом, его восторгу не было предела. Голова летчика в кабине изуродованного самолета медленно повернулась, как будто человек отозвался на крик. Алексей закричал еще сильнее, засвистел, как в детстве на голубятне. Это был Сашка Боровиков, летчик из одной с Алексеем эскадрильи. Пивоваров говорил какие-то ободряющие слова и все никак не мог открыть кабину. Лицо друга было страшно бледным, обескровленным. Губы почти черные. Но он был жив, он даже пытался стучать кулаком по двери изнутри. Бил ножом, но металл слабо поддавался. И когда дверь распахнулась, в нос Алексею ударил сильный запах. Это был и запах кала с мочой, и запах крови. И запах гниения. Сердце Пивоварова сжалось. Теперь он понял, почему Сашка не смог выбраться из кабины. Во время крушения самолет ударился о камни в русле реки. Когда его тащило и рвало фюзеляж, один шпангоут и дюралевый лист погнулись и распороли Сашкину левую ногу. Она оказалась зажатой в кабине. И летчик, оглушенный падением, ослабленный потерей крови, голодом и жаждой, пытался в течение трех суток освободить раненую ногу, ковыряя металл ножом, отворачивая лезвием винты. Он перетягивал ногу у бедра жгутом, чтобы остановить кровь, а потом снова ослаблял его через каждые два часа. Ему приходилось испражняться, не вставая, под себя. В летный комбинезон. – Ты со спасательной группой? – спросил Сашка слабым голосом. В голосе раненого летчика было столько радости и надежды, что Пивоваров не нашелся, что ему ответить. Он грустно посмотрел на сослуживца, потом показал на свою грязную, прокопченную одежду. Что сказать, как ободрить, как словами придать сил и возродить надежду в умирающем человеке? – Нет, я тоже упал, – тихо сказал Алексей, доставая свой нож. – Шел на запад, пытался выйти к обжитым местам. Случайно твой самолет увидел. – Значит, конец, – еле слышно выдохнул раненый и обессиленно откинулся на спинку кресла. – Чего ты паникуешь! – попытался приободрить его Пивоваров и наклонился к зажатой ноге. – Сейчас тебя освободим, накормим, костерок разведем. Посмотрим, что с ногой, перевяжем. Это я с парашютом прыгал, мой аварийный набор тю-тю! А у тебя вон за спинкой кресла все цело. И медикаменты, и ракетница. Сделаем тебе костыль и потопаем. Куда нам теперь спешить? Неделю будем идти, две недели. Вдвоем все веселее. И два ствола у нас, охотиться будем. Вон мясо еще есть копченое. Сам коптил! Алексей говорил, а сам пытался ковырять металл, пытался согнуть его, чтобы освободить ногу. Он догадался, что Боровиков ничего не чувствует. Его нога нечувствительна. Плохо, очень плохо! Возился он почти два часа, прежде чем ему удалось освободить ногу. Но когда Алексей выпрямился, смахивая пот со лба, то увидел, что Сашка потерял сознание. Сосновский провел рукой по стволу ели и посмотрел вверх. Туда, где кроны взмывали в голубое небо, где раскинули они свои лапы, как зеленые крылья. Воздух был чистый, насыщенный, с легкой примесью прелости. «Как же здесь легко дышится, – подумал Михаил. – А я все по городам, по столицам. Хотя нет, вот уже год, как Платов вытащил нас из подвалов Лубянки, приходится теперь шататься и по лесам, и по озерам». – Ну все, пошли назад! – строго приказал охранник с автоматом. Вдохнув поглубже, Сосновский пошел назад, к землянке, в которой его держали вот уже второй день. Поверили или нет? А этот Николай человек не простой, опытный. Его просто так байками не убедишь, не обманешь. Хотя нет, он не разведчик. Скорее матерый диверсант, который умеет приспосабливаться к обстоятельствам. Долго он не сыграет, проколется. А вот на короткий промежуток времени вполне может надеть чужую личину. Но для диверсанта и не нужна способность вживаться и приспосабливаться. Ничего, переиграю и этого. Я в Берлине с СД в кошки-мышки играл, а тут какая-то харбинская эмиграция, которая долгие годы варилась в собственном соку и вынашивала свои далекие от реальной жизни планы. Что РОВС, что организация русских фашистов – это вам не вражеская разведка, для этих главная цель – собственное существование, важно выглядеть хорошо в собственных глазах. Теоретики хреновы! Николай вернулся поздно вечером. Сосновский сразу же, по одному только движению, начавшемуся в маленьком лесном лагере, понял, что произошло что-то важное. Всхрапнули лошади, послышались возбужденные голоса. Потом быстрые уверенные шаги, властный голос, отдающий приказы. Михаил поднялся на своей лежанке, потом сел и натянул сапоги. Надо быть готовым к любому развитию событий. И лучше не оказаться застигнутым врасплох, босиком. Даже на расстрел босиком как-то неудобно идти. Унизительно. Дверь со скрипом отворилась, вошли двое охранников. Один принес и поставил на стол керосиновую лампу. Пошелестел спичками, зажег фитиль. Сосновский прищурился от яркого света. Молодцы, стекло лампы держат в порядке, не закопченное. Дисциплина. Или редко пользуются, а это означает, что здесь редко кто ночует. Все в делах, в разъездах. Может, и база эта липовая? На тот случай, если я запомню место и наведу сюда оперативников, а тут никого не окажется. И такое возможно. – Все, оставьте нас, – приказал знакомый голос. Николай был одет по-городскому, только брюки заправлены в яловые запыленные сапоги. Бросив на стол кепку и распахнув пальто, он уселся на вторую лавку и посмотрел на Сосновского оценивающе, будто пытался понять, к чему готов пленник – к разговору по душам или к смерти? – Ну вот что, Михаил Юрьевич. Если вы говорили мне правду, то нам такой человек, как вы, и сотрудничество с вашей организацией необходимо и даже полезно. Если вы лгали, если вы сотрудник НКВД, то узнали вы здесь слишком много, и оставлять вас в живых нельзя. Это вам понятно? – Разумеется, – кивнул Сосновский. – В логике вам не откажешь. – Устроить вам проверку здесь и сейчас я не могу. Выходить на контакты с вашим руководством в Москве нет времени. Там все снова завязнет во взаимном недоверии, обмене доказательствами. Сейчас время играет против нас. – Время всегда на стороне одного игрока, – согласился Сосновский. – Но именно в нашей ситуации оно против и нас, и вас. Что вы предлагаете? – А вы? – тут же отреагировал Николай. – У меня к вам претензий не было, я вас не искал и на контакт с вами выходить не намеревался. Какие же могут от меня исходить инициативы? Они с самого начала шли от вас. Вам и предлагать. – Не нужно антимоний, – нахмурился Николай. – Вам собственную жизнь спасать надо. И у вас, я полагаю, есть задание от вашего московского руководства. Так что инициативы должны быть взаимными. Но я согласен, что вы пленник, у вас в переносном смысле руки связаны. Я помогу вам в надежде, что польза будет взаимной. – Я так понял, что ваш шеф здесь и он дал добро на мою вербовку? – с усмешкой спросил Сосновский. – Не обольщайтесь, – холодно ответил собеседник, – я волен в своих поступках, так как пользуюсь определенным доверием и имею весомый статус в нашей организации. Но вернемся к делу. Проверка будет заключаться в следующем. Я устрою вам связь с вашими людьми любым удобным для вас способом, не давая вам личной свободы, однако. Вы по своей связи передадите в Москву просьбу совершить нечто, что подтверждало бы ваши антисоветские позиции и решимость вести серьезную борьбу. Вашу просьбу выполняют, наши люди в Москве фиксируют эту акцию, и мы здесь возвращаемся к разговору. – Вы предлагаете совершить террористический акт в Москве?