– Ему можно верить? – неожиданно для самого себя откровенно спросил Михаил. – Думаю, что теперь уже можно, – ответила Настя и нажала на тормоз. Родзаевский вел машину сам. Когда Михаил уселся на заднее сиденье, он сразу тронулся и повел машину к выезду из города. Они плутали по каменистой дороге между деревьями, несколько раз выезжали к реке. У Сосновского сложилось впечатление, что машина вернулась снова в город, но с другой стороны. Родзаевский остановился и заглушил мотор. – Мы не кататься с вами выехали. Слишком сомнительное удовольствие. Я хотел еще раз поговорить. Теперь уже это моя личная инициатива, а не просьба полковника Икэду. – Я запомню эту фамилию. – Запомните, может пригодиться, – ответил Родзаевский. – Скажите, вы верите в позитивные изменения после этой войны? – Изменения – где? В какой области? – осторожно переспросил опешивший Сосновский. Что-то с этим человеком происходило. Энергичная, деятельная натура, блестящий публицист, оратор, пропагандист. Но сейчас рядом с Сосновским сидел уставший, разочаровавшийся человек. – В Советском Союзе, конечно, – ответил Родзаевский после небольшой паузы. – Тоталитарный режим, господство личности – все это, конечно, хорошо в определенный момент истории. Но что будет после? Вы ведь не сомневаетесь, что СССР победит гитлеровскую Германию? – Не все так просто, Константин Владимирович, – покачал головой Михаил, не торопясь выдавать свои сокровенные мысли. – Конечно. Было бы просто, не возникала бы необходимость жить сложно. Если вас это интересует, то Япония не станет воевать с Советским Союзом. Конечно, если у Гитлера не будет новых успехов на Восточном фронте. Это мое личное мнение, но выводы очевидны, если бы вы знали то, что знаю я. – Мне радоваться или огорчаться вашему откровению? – холодно поинтересовался Сосновский. – Ох, да перестаньте вы, Михаил Юрьевич! – неожиданно возмутился собеседник. – Я знаю, что вы из НКВД. Тоже мне, секрет Полишинеля. Беда в том, что и японцы знают это. Или догадываются. – О чем вы хотели поговорить со мной? – решил вернуть разговор в прежнее русло Сосновский. – Я не был врагом своего народа. Да, я был в оппозиции, да, я какое-то время пытался заняться вооруженной борьбой с советской властью. Но я не успел наломать дров настолько, чтобы считаться непримиримым врагом. Я теоретик, я создавал теорию русского фашизма, но это не преступление. Это измена, может быть, идеологии, но не Родине. – Вы, Константин Владимирович, не терзайтесь, – посоветовал Сосновский. – Что предупредили насчет японцев, спасибо. А я вам вот что скажу. Нельзя любить Родину из-за угла, нельзя быть добрым чисто теоретически, нельзя накормить голодного и вылечить больного списком добрых пожеланий. Дорогу осилит идущий, урожай снимет пашущий, жажду утолит выкопавший колодец и черпающий из колодца. И это не моя мудрость, это мудрость народов. А воздается не по желаниям, а по делам[4]. Родзаевский молчал, глядя перед собой. Сосновский осмотрелся через стекла машины, потом деловито спросил: – Я выйду по этой улице к городскому рынку? – Да, через три улицы. И – держитесь людных мест. Сосновский шел назад, размышляя, стоит ли ему возвращаться в дом, в котором его поселили. Вот уже четыре дня ему обещают встречу и деловой разговор с представителями РОВСа, как теперь оказалось, запрещенного японской оккупационной администрацией. Непонятно, от чьего имени отправлялись в Советский Союз диверсионные группы для вредительства на перегонной трассе Алсиба. Верить бывшим белым офицерам, с которыми он контактировал, не стоило. Судя по всему, они работали по указке японской разведки. Организовать переброску в СССР нескольких диверсионных групп, активизировать в районе Якутска резидентуру? И все это без разрешения японских кураторов, не имея силы, власти и денег? Нет, ребята, судя по всему, диверсии организовывали японцы силами белой эмиграции. И не все в этой белой эмиграции понимали, кто кукловод. Знали только старшие чины. А вот кто меня сюда выдернул? И для чего? Скорее всего, эти люди уже пожалели о своем решении и теперь просто отдадут меня японской разведке. Просто кто-то хотел и правда наладить контакты с подпольем в СССР. – Михаил Юрьевич! – Сосновский повернул голову и увидел в приоткрывшейся двери чайной Перегудова. – Не ходите туда! Вам нельзя! – Что такое, Андрон? – Сосновский подошел к двери и внимательно посмотрел в лицо своего помощника. – Там за вами пришли, ждут вас там, – торопливо заговорил Перегудов. – Я не должен вам помогать, иначе мне несдобровать. Вы меня только не выдавайте. Держите! Он протянул Сосновскому 13-зарядный бельгийский браунинг. «Кажется, надо верить», – подумал Михаил. Его мысли полностью соотносились с этими событиями. Он вошел в чайную, Перегудов захлопнул дверь. – Там дверь в подсобное помещение и низкая дверь в соседний переулок, – зашептал Андрон. – Прощайте, не поминайте лихом. Перегудов приоткрыл дверь, выглянул на улицу и выскользнул наружу. «Черт, – подумал Михаил, – как же нелепо идти на поводу у других, когда и не веришь им толком, и ситуацию до конца не понимаешь. Никакой инициативы и непонятно, как поступать». Тихо ворча на себя самого, он прошел через чайную в ее кухонную часть и нос к носу столкнулся с двумя японскими полицейскими. Те, видимо, хорошо знали в лицо того, за кем охотились, потому что тут же с криками кинулись на Сосновского, пытаясь на ходу достать оружие. Вот тебе и засада! Сосновский ударил первого японца рукоятью пистолета в лицо и резко захлопнул дверь, почувствовав, как дверное полотно ударило второго японца в лоб. Он бросился бежать к выходу на главную улицу, на ходу вынимая магазин из пистолета и убеждаясь, что он полон. Сзади грохнул выстрел. Несколько посетителей чайной поспешно полезли под стол. Если тебя ждет засада, то идти туда, где тебя ждут, нельзя. Там все готово к захвату. Надо прорываться назад или идти в любую другую сторону. Не может быть все обложено так, что не проскочить. Но откуда Андрон узнал, что я пойду по этой улице? Повезло или он тоже замешан? Или это очередная игра? Михаил выскочил на улицу, пряча пистолет под полой пиджака, и побежал в противоположную от рынка сторону. Почти сразу же из переулка к нему кинулись двое. Он даже не разглядел их лиц: то ли японцы, то ли русские. Но они были с оружием. Сосновский дважды выстрелил в незнакомцев, заметив, что один из них упал. Через несколько шагов он свернул на другую улицу, потом еще и еще. Когда убегаешь, лучше долго не оставаться в пределах прямой видимости. Вслед могут хорошо прицелиться. На перекрестке Сосновский снова свернул и оказался в малолюдном квартале. «Нельзя этого делать, я плохо знаю город. Не успел изучить». Черная машина, крытая брезентом, неслась прямо на него. Сосновский заметил, что свернуть в его сторону она резко не сможет – небольшая сточная канава не позволит проскочить колесу. Японец за рулем смотрел на русского, оскалив крупные зубы. Сосновский сделал несколько шагов навстречу, потом резко отпрыгнул в сторону, через канаву. Водитель рывком повернул руль, но машина уже пронеслась мимо и со страшным грохотом врезалась в столб. Сосновский снова побежал по улице. И на углу замер. Метрах в тридцати от него, на перекрестке, стояли пятеро японских солдат. Они сразу схватились за винтовки, двое опустились на колено. Залп был дружный, несколько пуль выбили искры из булыжной мостовой под ногами. «Суки, по ногам стреляют, живьем хотят взять». Михаил отпрянул за угол, потом высунулся и поднял руку с пистолетом. Пятеро японцев с винтовками в руках бежали в его сторону. Сосновский трижды выстрелил и снова бросился бежать. Сначала за угол, потом, перемахнув через забор, он пробежал по крыше приземистого домика, спрыгнул в сад. Кажется, окраина. И не стреляют. «В двоих я точно попал. Не бегут следом. Из винтовок они бы меня точно сняли в два счета». Машина вылетела из-за угла, поднимая столб пыли. «Теперь прыгать некуда. Я открыт», – со злостью подумал Сосновский, но, прежде чем он поднял руку с пистолетом, машина успела остановиться. Водительская дверь распахнулась, показалась голова Анастасии без шляпки и вуали. – Садитесь быстрее, а то я устала вас искать! Раздумывать было некогда, Михаил быстро сел на переднее сиденье и захлопнул за собой дверь. Машина рванула с места и понеслась между деревьями. Скоро грунтовая дорога закончилась и пыль осела. Теперь они ехали по травянистой почве в объезд озера. – Как вы меня нашли? – спросил Сосновский, вынимая магазин из рукоятки пистолета и пересчитывая оставшиеся патроны. – По стрельбе. В Харбине не так часто стреляют, а за вами тянулся шлейф, как в битве при Ватерлоо. Только не спрашивайте, почему я вам помогаю! – Ничего себе просьба! – засмеялся Сосновский. – А я вам верить не обязан. Слишком вовремя и слишком не логично. – Логику ищете, – поворачивая руль и добавляя газу, усмехнулась женщина. – Как вас с таким пониманием логики на работу в НКВД взяли! Ладно, не надо глаза большие делать. Актер из вас никудышный. Я вас довезу до Шанчжи. Там оставлю в заброшенном доме. Возьмите под приборной доской пакет. Там карта на русском языке. И пистолет. Стрелять вы умеете, это похвально. – Спасибо. А что потом? – А потом к вам придет человек по имени Дженкинс. Длинный, в светлых гетрах и пробковом шлеме. Он вас довезет до озера Ханка. Через озеро вас переправят на советскую сторону. – Вы кто, Настя? – Михаил посмотрел на Шереметьеву долгим оценивающим взглядом. – Вы ждете, что я отвечу? Непостижимо, – вздохнула женщина. – Кроме того, что вы негодяй, вы еще и дурак. – Настя, я дурак, – улыбнулся Сосновский. – Но у меня есть одно очень серьезное оправдание. Я дурею от вас, я влюблен в вас. Это оправдание? – Это патология, – вздохнула женщина, не отрывая взгляда от дороги. Шелестов стоял с биноклем и разглядывал озеро. Снизу зашуршали камни, на край обрыва поднялся Охлупкин. – Нет, здесь нам не спуститься, да и не пройти этим берегом, Максим Андреевич, – сказал сержант. – А если напрямик, западнее? Самолет был хорошо виден. Он лежал носовой частью на небольшом полуострове. Обломанная хвостовая часть и правое крыло торчали из воды. Людей не было видно, но люк с левого борта был открыт. Это Шелестов хорошо видел. – Крюк большой сделаем, – пожал плечами сержант. – Если там кто есть, услышат нас, если уже не услышали, и постараются сбежать. Они на ровной местности оторвутся, пока мы через лес плутаем. – Там уже никого нет. – Шелестов опустил бинокль. – Они ушли ночью или сегодня утром. Мы не видели их следов, потому что они хорошо знали, какой дорогой идти. Теперь бы нам снова не ошибиться. Виктор, иди на «совет в Филях». – Буторин приблизился к командиру. – Самолет вскрыт, люк настежь. Думаю, враги добрались до багажа раньше нас. Теперь предстоит не ошибиться и догнать их. Но у диверсантов преимущество в несколько часов. – Лошадь! – вдруг сказал Охлупкин и показал куда-то левее озера. – Почему они ее бросили? Она что, больная? – Они следы путают, – уверенно заявил Шелестов. – Они рассчитывают, что мы пойдем по ложным следам. Они не пойдут назад, к Якутску, и к берегу Лены не пойдут. Им отсюда Алдан ближе. По воде они уйдут легче, чем через тайгу. – Точно, – согласился Охлупкин. – Виктор, иди к самолету, осмотри там все, а мы наперерез этим гадам. – Сюда надо, – ткнул Охлупкин пальцем в карту, – к острову Харданг. Там пороги, там мы их перехватим. Плот был довольно большим. На нем даже установили шалаш из еловых ветвей. Четверо мужчин упирались шестами в дно, еще трое сидели на бревнах и что-то рассматривали. Карабины лежали здесь же, под рукой. Шелестов смотрел, как плот приближался к каменным перекатам. Здесь беглецам поневоле придется перетаскивать плот через мелководье. Не ожидали, что такое препятствие на пути встретится? Вы еще не подозреваете, что мы вас тут ждем. Бревна плота ткнулись в камни, люди стали спускаться по колено в воду. Теперь Шелестов хорошо разглядел и Артамонову в мужской одежде, и метеоролога Почетаева. Подняв руку, Максим ждал, когда плот покрепче сядет на камни. Шестеро против семерых диверсантов, из которых одна женщина и один метеоролог, который вряд ли умеет хорошо стрелять. Главное, наметить себе, кого оставить в живых. А с остальными, если будут активно сопротивляться, можно и не церемониться. Значит, Артамонову, Почетаева… Вон того крепыша с рюкзаком. Выглядит представительно, не мужик с прииска, наверняка не рядовой член банды. Рука опустилась вниз!