– У вас нехватка кадров? – Сосновский сделал вид, что удивился. – Мне казалось, что в Харбине осело достаточное количество опытных офицеров. – Так было, молодой человек, в прошлом. Был переворот, который устроили большевики, была большая национальная трагедия, когда четыре года брат шел на брата. А потом – да, волна беженцев и солдат белой армии. Беженцы из самых разных уголков несчастной России: из европейской части, из Сибири, из Приморья. Мы здесь, несмотря на житейские трудности, стали объединяться вокруг своих командиров и вливаться во вновь создаваемые организации. Казаки вошли в Казачий союз, а монархисты – в Корпус императорской армии и флота. Мы, старшие офицеры, ощущали необходимость дать молодежи что-то существенное для служения Родине: умение, навыки, идею. И мы, и они всегда верили, что недалек час, когда потребуются молодые силы, особенно в армии, для участия в освобождении России от большевиков. Вот тогда и создали курсы унтер-офицеров и урядничьи классы, а потом и военное училище под началом Русского общевоинского союза. Да, вот это самое, при харбинском отделении Корпуса императорской армии и флота. – И японцы смотрят на вашу деятельность сквозь пальцы? – удивился Сосновский. – После оккупации японскими войсками здесь многое изменилось. Прежде всего, РОВС и Корпус императорской армии и флота были закрыты. Почти все руководство было арестовано и выслано в Северный Китай. Военная подготовка, как видите, продолжается, но теперь под контролем оккупационных властей. В мае 38-го года генерал от кавалерии Кислицин издал приказ о создании Дальневосточного союза военных Маньчжурской империи. – Я понял вас, подполковник. – Сосновский покрутил папиросу и раздавил ее в хрустальной пепельнице. – Видимо, мне предстоит встреча с кем-то из настоящих хозяев. Благодарю, что уделили мне несколько минут и просветили насчет истинного положения дел. – Не горячитесь, Михаил Юрьевич. В Харбине достаточно истинно русских, настоящих офицеров, которые не захотят войти в Москву на японских штыках или посрамить славу Порт-Артура, отдав Дальний Восток нашему старому противнику. Я сказал вам слишком мало, но я сказал вам и очень много для того, чтобы вы правильно оценили ситуацию и свою позицию. Увы, я принял вас как администратор русской эмиграции. Вам будет предоставлено место для проживания. К сожалению, это не гостиница, а частные апартаменты, но таковы нынешние условия. – Благодарю вас, подполковник. – Сосновский поднялся. – Я прошу об одном небольшом одолжении: Антон Перегудов, с которым я переходил границу… не были бы вы так любезны оставить его при мне? Он знает город, знает людей. Да и в бытовом плане он может оказать мне неоценимую помощь. – Да, безусловно! Вас проводит один из нижних чинов. Отдыхайте, Михаил Юрьевич. Мы с вами еще встретимся. Белоцерковский церемонно, заглядывая в глаза, пожал гостю руку. Сосновский ответил простым твердым рукопожатием. Было о чем подумать. Странный разговор, странная ситуация. Каково здесь истинное положение дел? И кто конкретно хотел видеть его в Харбине, кто хотел этого контакта? Кто, черт возьми, отправлял в Советский Союз диверсионные группы, пытаясь сорвать перегон самолетов по маршруту Алсиба? Выйдя из здания в сопровождении молодцеватого широкоплечего усача с немного кривыми ногами, Сосновский осмотрелся. В самом деле, архитектура, вывески, да и лица вокруг – преимущественно русские. Китайцев почти нет. Его сопровождающий в начищенных сапогах, в сером пиджаке поверх подпоясанной косоворотки, терпеливо ждал. Наконец Михаил кивнул: пошли! Легковой автомобиль, стоявший напротив входа в дамское ателье, тронулся, как только Сосновский пошел вдоль улицы. Молодая женщина с крупным носом и насмешливыми глазами прикладывала к глазам театральный бинокль, разглядывая Сосновского. – Ну что? – спросил мужчина в кепке с большим козырьком, сидевший за рулем. – Выправка не военная, – ответила женщина. – Военную форму он никогда не носил. Но манеры вполне аристократические. И все же он не дворянин. Скорее всего, просто хорошее образование и воспитание. А это кто? Водитель притормозил и посмотрел на мужчину, который подошел к Сосновскому и его спутнику. Небрежно выбив папиросу из серебряного портсигара, водитель прикурил от спички и бросил ее в окно. – Никто, – выпустив струю дыма, ответил он. – Это, мадам Шереметьева, некто Андрон Перегудов – бывший гимназист, участник Ледяного похода. Был вольноопределяющимся в Добровольческой армии, потом подпрапорщиком у Каппеля. Здесь после окончания обучения получил погоны прапорщика. Хороший исполнитель, не больше. Забросили в Советскую Россию. Теперь вот вернулся с вашим подопечным. Темная, кстати, история. Его сопровождали двое, но один погиб в стычке с пограничниками. – Хорошо, поехали за ними. Полковника Икэду редко видели в военной форме. Чаще всего он появлялся в черном костюме. В руках всегда держал буковую трость. Поговаривали, что в этой трости спрятан тонкий и очень острый меч. Черный котелок и очки в тонкой оправе делали его похожим на школьного учителя. Но стоило лишь на миг столкнуться с этим человеком взглядом, как сразу становилось понятно, что перед вами жестокий и непреклонный человек. И убить ему так же просто, как сбить концом трости цветок чертополоха. – Господин Родзаевский! – Японец закрыл за собой дверь, и сразу в кабинете стало тихо. Родзаевский поднялся со стула и, как было принято у японцев, чуть склонился в приветствии. Полковник прошелся по кабинету, взял со стола картонную табличку с надписью «Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи», покрутил ее в руках и небрежно бросил на стол. Сев на стул напротив Родзаевского, японец положил ногу на ногу, дождался, пока хозяин кабинета тоже сядет, и почти чисто заговорил по-русски, лишь произнося «эр» вместе «эл»: – Вы, Константин Врадимирович, обо всех эмигрантах сообщаете, всех регистрируете? – Увы, господин Икэду, мы не наделены полицейскими функциями, – развел руками Родзаевский. – Кто приходит к нам, тех и регистрируем, тем и помогаем устроиться. – Мне кажется, что вам средует прояврять борьше инициативы. – Японец покачал головой и для большей убедительности постучал по полу концом трости. Родзаевский вспомнил рассказы о мифическом клинке в этой трости, и ему сделалось неприятно. Как и все время с тех пор, как в Маньчжурии появились японцы. Хотелось большего уважения к себе, к своей идеологии. Но японцам было наплевать на европейцев. Они чаще запрещали и отказывали, чем шли навстречу и пытались понять. Вот и сейчас разговор начался с претензий и фактически запугивания. Обезьяна узкоглазая! – Вы, господин Родзаевский, доржны быть брагодарны оккупационному командованию, что вас не арестовари, а разрешири остаться в городе. Деятерьность вашей фашистской партии мы запретири, но вы на свободе, вы можете встречаться с рюдьми. Жить! Я думаю, вам надо познакомиться с одним черовеком, который прибыр из Советского Союза по приграшению ваших соотечественников из Воинского союза. Тоже, кстати, нами запрещенного. Вы меня понимаете? – Безусловно, я учту ваши пожелания, господин Икэду! – кивнул Родзиевский. Спорить не хотелось, но и унижаться тоже. Больше двадцати представительств его партии по всему миру, а каким-то япошкам он должен кланяться. Как же вы надоели! Как все надоело… Сосновский старательно побрился перед зеркалом в ванной, сожалея, что вода из крана течет чуть теплая, и осмотрел свое лицо. Да, стрижка далека от идеала, рубашка несвежая, застиранная. Хорош посланец! Стыдно, господин Сосновский. В дверь тихо постучали. В зеркало Михаил увидел, как в приоткрывшемся дверном проеме появилось лицо Перегудова. – Что случилось, Андрон? – Сосновский снял с крючка полотенце и стал вытирать лицо и шею. – С вами хотят увидеться, Михаил Юрьевич. – Да? – Сосновский не стал скрывать своего удивления, он ждал чего-то подобного. – И кто же так жаждет меня увидеть? – Она не сказала, не назвала ни своего имени, ни имени человека, который с вами хочет увидеться. Если вас интересует мое мнение, то скажу, что это кто-то из русских, из тех, кто не любит японцев. – Послушайте, Андрон. – Сосновский подошел к нему вплотную и продолжил уже тише: – Вы мне обещали намекнуть, кто и зачем меня сюда вытащил. – Здесь, в Маньчжурии, Русский общевоинский союз запрещен. Господа офицеры расхватали должности в имперской администрации, а кому не хватило, пошли работать таксистами. У РОВСа нет таких больших возможностей, чтобы забрасывать большие группы в СССР, помогать деньгами и снаряжением. Японцы не прихлопнули нас лишь потому, что так легче за нами наблюдать. Если организация уйдет в глубокое подполье, им станет сложнее контролировать нас. Фанатики верят, что организация существует здесь и борется с большевиками. Ну а те, кто поумнее и понаблюдательнее, понимают, что кукловоды здесь – японцы. – Японцам мешает Алсиб? Хотя вы правы. Они же обязаны помогать союзнику. А если союзник рухнет, то вся эта мощь, включая боевую технику, полученную по ленд-лизу, обернется против них. Ладно, с кем и где встреча? – Через час у кондитерской Абрикосова вас будет ждать машина. Я предлагаю, Михаил Юрьевич, выходить не через парадное, а через окно, которое выходит во двор. На улице Сосновский осмотрелся. Машин у тротуара было несколько. Одна из них стояла как раз у дверей кондитерской со знакомой с детства вывеской. Михаил не спеша двинулся в сторону магазинчика, когда дверь машины вдруг призывно распахнулась. «Ну что же, для этого ты сюда и приехал», – подумал Сосновский и шагнул к авто. За рулем сидела женщина. Темный жакет, длинная юбка. На голове небольшая шляпка с короткой вуалью, закрывающей верхнюю часть лица. – Я была уверена, что вы придете, – сказала женщина и завела мотор. – Я сразу поняла, что человек вы решительный, Михаил Юрьевич. Голос этой женщины Сосновскому понравился. Глубокий, мелодичный. Не слащавый, скорее похожий на мягкое урчание пантеры. И черты лица своеобразные, даже привлекательные. Нос был великоват, но он не портил ее лица и даже добавлял образу харизматичности. А вот большие глаза были красивы. Сосновский сразу оценил это, когда женщина откинула вуальку. – Вы меня знаете, а я вас нет, – сказал Михаил. – Это неправильно. Это нарушает гармонию предстоящего общения. – Мое имя вам ничего не скажет. Можете обращаться ко мне Анастасия Эдуардовна. – Очень приятно, – кивнул Сосновский. – Так я вас слушаю, Анастасия Эдуардовна. Ее отчество понравилось Сосновскому. Не Ивановна, не Васильевна. Такие привычные имена в ходу у простого сословия, а эта дама явно не простых кровей. Дворянка, никак не меньше. И лет ей около тридцати. Значит, у нее было еще дореволюционное детство. С такими сложно, они свои детские воспоминания возводят в идеал, даже если они инфантильные и ложные. Только взрослые могут критически отнестись к своей системе ценностей. – Вы ведь прибыли сюда в поисках новых контактов с потенциальными союзниками, не так ли? – не отрывая взгляда от дороги, спросила спутница. – Честно? – усмехнулся Сосновский. – Ну разумеется, – Анастасия Эдуардовна блеснула белозубой улыбкой. – Какой толк от контакта, если собеседники не будут искренними и честными друг с другом. – О, еще какой толк! – засмеялся Сосновский. – Когда одна сторона хочет перехитрить и использовать в собственных целях другую сторону, хитрость просто висит в воздухе, как туман. Аж дышать нечем. – У вас образное мышление. – Женщина снова улыбнулась, дипломатично отреагировав на замечание спутника. – Ну понятно. – Сосновский снова стал серьезным. – Так вот, если честно, то обстоятельства моего приезда таковы. Я был похищен некими людьми, представившимися впоследствии членами Русского общевоинского союза. Когда я объявил, что являюсь членом подпольной антисоветской организации, мне сообщили, что со мной хотят вступить в контакт руководители РОВСа, а для этого меня нужно переправить сюда, в Харбин. И меня буквально этапировали через границу, не спрося моего желания. Я ответил на ваш вопрос? – То есть вы не искали контактов за границей? – Я вам рассказал, как все произошло, – парировал Сосновский, уйдя от прямого ответа. – А к кому мы едем, кто этот человек, который хочет со мной говорить? – Это человек, который создал ультраправую партию, человек, который вдохновился идеями Муссолини. Это человек, сторонники которого открыли представительства этой партии в двадцати четырех странах. Правда, его деятельность запретили японские оккупационные власти, но он на свободе. И этому человеку близки нужды и чаяния России. Он сам не так давно покинул Родину, но мечтает туда вернуться. – Константин Родзаевский, – констатировал Михаил. – Значит, у Всероссийской фашистской партии очень тесные контакты с РОВСом? А я считал, что Родзаевский уже отказался от идеи вооруженной борьбы. – Все русские, живущие в эмиграции, в той или иной мере близки друг другу. По духу, по идее, кого-то просто объединяют воспоминания о Родине. Сосновский промолчал, оценив способность своей спутницы уходить от прямого ответа. Машина остановилась на окраине Харбина, возле небольшого каменного дома на берегу Сунгари. – Идите, вас там ждут. – Женщина кивнула на вход. – Мы с вами еще увидимся? – спросил Сосновский, не торопясь открывать дверь. – А вы этого хотите? – Анастасия Эдуардовна с интересом посмотрела на Михаила. – Довольно неожиданно. Что ж, я думаю, что в этом не будет ничего удивительного. Идите. В лицо пахнуло теплом и чужими пряными травами. В кресле у большой русской печи, задумчиво глядя на огонь, сидел человек с длинными, закрученными вверх усами. Он поднял голову, и Сосновский встретился с ним взглядом. Что-то было в его глазах притягательное и одновременно отталкивающее. Какой-то романтический блеск, граничащий с безумством. «Да, – подумал Сосновский, – такие люди умеют формулировать сумасшедшие идеи и сжигать во имя них города». – Здравствуйте, Михаил Юрьевич, – продолжая опираться подбородком на сложенные кисти рук, сказал Родзаевский. – Садитесь. Вам сказали, кто я? – Да, я знаю, кто вы, – кивнул Михаил и сел в кресло у плотно занавешенного окна. – Полагаю, и вы хорошо знаете, кто я такой, раз решили встретиться. Я вас слушаю. – Вы думаете, что прибыли сюда из Советского Союза и на вас тут же посыплются предложения о совместной борьбе, о предоставлении финансовой помощи, о предоставлении вам политического убежища? – Я не буду повторяться, Константин Владимирович, потому что, честно говоря, устал уже рассказывать, что приехал сюда не по своему желанию, а потому, что меня сюда привезли. Но не в этом суть. Ваши вопросы подтверждают, что вам интересно происходящее сейчас в Советском Союзе. И вам совсем не интересно, что происходит в Маньчжурии. Думаю, у вас есть возможность уехать в Париж, в Барселону, в Буэнос-Айрес. Но вам туда не хочется. Разочарование? Хорошо, я отвечу на ваши вопросы. Задавайте. – А вы умны, – разглядывая Сосновского, тихо сказал Родзаевский. – У вас высокое положение в вашей организации? – Нет, но я пользуюсь высоким доверием. Можно сказать, что я рядовой исполнитель, но с очень большими полномочиями и правом самостоятельности при выполнении заданий. – Хорошо. – На лице собеседника появилась легкая улыбка то ли иронии, то ли затаенной грусти. – Вы активная подпольная организация. Почему же вы не устроите государственный переворот, не убьете, например, Сталина?