Оперативники наблюдали за темной фигурой, ежась от моросившего холодного дождика, который неожиданно начался. Человек шел осторожно, пару раз поскользнулся. Когда до крайнего слухового окна оставалось всего метра три, мужчина вдруг упал на одно колено, вскрикнул и стал скользить вниз. Край крыши был близко, человек не смог ухватиться за ржавое ограждение. Короткий вскрик – и тело полетело вниз. Потом послышался глухой удар о землю. Выругавшись, старший группы бросился к зданию общежития. С противоположного конца двора бежали еще двое сотрудников НКВД. Мулымов дышал часто и поверхностно, из уголка рта бежала струйка крови. – Машину сюда, – приказал командир группы. – А ты беги звони дежурному в отдел. Осторожно поднимайте, вдруг у него позвоночник сломан. Коган и Шелестов приехали в больницу через двадцать минут и сразу же прошли в морг. Дежурный врач откинул простыню. На кушетке лежало худое бледное тело. Выпирали ребра и кости таза. Увеличенные коленные суставы и широкие ступни. Коган показал пальцем на абсолютно чистый живот покойника: – Нет шрама. Не вырезали ему аппендикс. Это не Мулымов. – Теперь понятно, почему Буторину никак не удавалось опередить группы диверсантов. Удобная легенда связного между городом и тайгой. Он и в лесу мог оправданно находиться, и в городе тоже. И никаких подозрений. – Ну подозрения, конечно, были. При себе у этого человека было два пистолета. А Мулымов не умел стрелять, он даже в армии не служил по состоянию здоровья. Жаль, еще одна ниточка оборвалась. А он, значит, заподозрил и попытался скрыться… Как он мог догадаться? – Хотелось бы узнать, – задумчиво ответил Шелестов. – Мы снова идем на шаг позади. Глава девятая Озноб не проходил уже третий день. Алексей сидел у костра, зажав руки под мышками. Ни меховая куртка, ни меховые летные унты почему-то не спасали от холода. «Наверное, ноги вспотели, влажные», – подумал летчик, но от мысли, что надо разуться и высушить портянки, его снова стал бить озноб. Ничего уже не хотелось. Не хотелось куда-то идти, не хотелось охотиться. Есть хотелось, но это было какое-то странное чувство голода: тоскливое, глубокое, изматывающее. Оно довлело, мешало думать. «Вот так подкрадывается смерть», – подумал Пивоваров и вспомнил Сашку Боровикова. Как тот умер на его руках, как он хоронил его. И еще вспомнилась мерзкая и жуткая картина: медведи, раскапывающие могилу. Лешку снова передернуло от ужаса, даже запах медвежьей шкуры, вонь дикого зверя почудилась. Открыв глаза, Пивоваров сразу увидел, что костер почти погас. Дрова, что он заготовил вчера вечером, давно кончились. Он ведь не рассчитывал на это сидение у костра полдня. Он должен был еще на рассвете доесть остатки мяса и идти дальше. Но он сидел и сидел у затухающего огня. И теперь только странные звуки пробудили его, заставили выплыть из состояния апатии. Зверь появился на краю поляны, метрах в тридцати. Это был большой, упитанный медведь, нагулявший жир для предстоящего зимнего сна. Медвежий взгляд скользил по поляне и по одиноко сидящему человеку. Косолапый принюхивался, шевелил большим носом. «Сил нет, – подумал Алексей с отчаянием. – И меня, как Сашку. Только меня живого задерут и жрать будут. Что ему мой пистолетик, этакой туше! И огня нет, и сил нет. Жить хочется, жить надо, надо бороться! Со всеми хищниками мира бороться, с врагами. Бороться и дойти!» Пивоваров распалял себя горячими словами и отчаянными мыслями. Страх еще сковывал его, но постепенно появляющаяся энергия уже пробивалась сквозь пену страха, как живая чистая вода через мутную протоку. Медведь подходил все ближе, ему не нравился запах дыма, но его привлекал человек, неподвижно сидящий на бревне. Или он чувствовал, что этот человек уже не жилец? – Я живой! – зарычал Алексей и стал подниматься. Медведь, увидев, что человек встает на ноги, рывком поднялся на задние лапы и зарычал. Лешка видел желтые страшные клыки, по которым текла слюна, видел ужасные черные когти зверя. Он знал наверняка, что схватка бесполезна, что эта туша сломает его, даже не прилагая усилий. И стрелять бесполезно. И глупо. Ничто медведя не остановит. И вдруг отчаяние захлестнуло его, желание бороться за жизнь переполнило до такой степени, что Лешка поднял руки и заорал во весь голос! Это был страшный крик, крик не жертвы, а бойца, который знает, что умрет, но готов драться, кусаться, рвать шерсть, вырывать глаза и впиваться зубами в горло. Хриплый крик заполнил поляну. Лешка набрал полную грудь воздуха и заорал еще что есть силы. Он оскалился, растопырил пальцы и орал, орал! И случилось чудо. Медведь вдруг опустился на четыре лапы, замотал головой и потрусил с поляны назад, в тайгу. Даже не оборачиваясь на сумасшедшего человека. – Что, связываться неохота? – прохрипел ему вслед Лешка и закашлялся. Кажется, он окончательно сорвал голос. – Я еще не так могу. «Могу», – повторял он, идя сквозь тайгу и пряча то одну, то другую руку за пазуху. Где и когда потерял перчатки, Пивоваров не помнил. Черт с ними. Он вообще ни о чем уже не думал. Просто шел, хватался за ветки, за тонкие стволы деревьев. Иногда не успевал ухватиться и тогда падал в мох, на сухую траву. И снова заставлял себя подняться. Это был инстинкт выживания, естественный страх, что, если не поднимешься сразу, не поднимешься уже никогда. Алексей царапал ногтями кору деревьев, цеплялся руками за низкие ветки и поднимался снова. Он больше не мерз, ему было жарко. Пар валил изо рта, пот заливал глаза, но он шел вперед. В какой-то момент Лешка понял, что давно не сверялся с направлением по солнцу. И есть ли оно на небе? Он просто шел, осознавая, что движение – это жизнь. – Смотри, дядька Алгыр. – Васька Салтыков показал рукой вперед. Старый охотник, присевший на корточки и проверявший силки, поднял голову и прищурился. Человек в грязной, прогоревшей на боку летной меховой куртке, в летном шлеме и изодранных в клочья унтах маячил между деревьями. Был он грязен и небрит. Узкие губы упрямо сжаты, и только глаза в черных кругах горели безумием. Человек хватался руками за молодые березки и шел, пошатываясь, по кругу. От одного деревца до другого. Было видно, еще немного, и ноги летчика откажут. – Ай, человек! – покачал головой Алгыр. – Не сидится дома, крылья нужны человеку. Пока ему нужны крылья, он будет идти вперед. – Какие крылья, – удивился мальчишка. – Дядька Алгыр, он же на ногах еле идет. Он упадет сейчас! – Беги, Бааска, – сжав крепкой рукой ворот ватника своего ученика, велел охотник. – Мешок оставь, быстро беги. В поселке лошадь возьми и телегу. У бабки вареные овощи возьми. Не примет желудок у него мяса. Васька умчался, бросив к ногам Алгыра свой рюкзак. А охотник пошел вперед, туда, где упал летчик. Подойдя, он перевернул его на спину. – Совсем молодой, ай-яй-яй. Совсем молодой. Он положил себе на колени голову летчика и стал понемногу смачивать его губы водой из фляжки. Лешка ожил и принялся жадно пить, хватая губами живительную влагу. Кашляя и задыхаясь, он пил, вцепившись грязными заскорузлыми пальцами в руку охотника. Как будто боялся, что тот отнимет воду. – Ну хватит, хватит, – улыбался Алгыр. – Не надо много. Лешка закрыл глаза и сразу провалился в темноту. Он спал, и ему снились медведи, опостылевшая тайга и деревья, деревья. Болели ноги и спина. И что-то еще внутри. Это, наверное, чувство голода, которое сгибало его последнее время буквально пополам. Он берег патроны. Их оставалось так мало, что нужно было бить наверняка или оставить, чтобы… застрелиться самому. Лежать было удобно и, самое главное, тепло. Тело ощущало чистоту, и это было удивительное блаженство. И пахло вокруг не лесом, не вонью прогоревшей одежды, пахло больницей. Он открыл глаза и удивленно уставился в беленый потолок, с которого на витом проводе свисала лампочка в черном патроне. – Проснулся, – раздался поблизости спокойный женский голос. – Все хорошо будет. Сильный мальчик. И лицо порозовело. – У кого? – спросил Лешка в пространство. Он повернул голову, и в поле зрения попала немолодая женщина в очках с тонкой оправой и мужчина с большим носом и выпуклыми строгими глазами. – У тебя, у тебя, Леша! – улыбнулась женщина и поднялась со стула. – Ну я пойду, Борис Михайлович, а вы тут не долго. Нельзя ему переутомляться. Только самое важное, остальное через пару-тройку дней, пусть немного силы вернутся. Истощение крайней стадии. – Ну что, лейтенант Пивоваров, давай побеседуем, – заговорил мужчина, положив на колени блокнот и вынув из кармана карандаш. – Коган моя фамилия. Я следователь Особого отдела НКВД. – НКВД? – Лешка нахмурился, изучая лицо следователя и пытаясь понять, кто он для этого сурового человека – обвиняемый, жертва, предатель? – Мне придется отвечать за разбитый самолет? Мне это ставят в вину? – Нет, Алексей. Сейчас не будем об этом. Это дело следствия, много вопросов будет к разным людям. Скажи, что произошло? Почему упал твой самолет? – Я не знаю, товарищ следователь. – Лешка нервно облизнулся. – Я шел правым в крайнем звене. Погода стала портиться, видимость упала. Под крылом рельеф сложный, гористый. А облачность все ниже. Лидер передал: подняться до пяти тысяч. Я ручку на себя, оборотов добавляю и чувствую, что тяга двигателя падает. Своих уже не вижу, но, думаю, раз я крайний, то передо мной самолетов и не должно быть. Я прибавляю газу на прямой, чтобы потом на горке потянуть вверх. Тяну, тяну, вроде набирает высоту, а там все сплошь пелена. А подо мной сплошные горы, камень и хвойные леса без просвета. И тут движок начал дергаться. Глохнет, чувствую, точно глохнет. А планировать некуда. Я посадил бы, будь подо мной поле. И тут двигатель встал намертво. И высота – минимум. Только-только парашют открыть. Ну я и прыгнул. Черт знает, как жив остался. Бок, правда, пропорол себе сучком. А потом выбирался. Повезло поохотиться, мясом разжиться. Шел я примерно на запад. – Значит, вы считаете, что причина крушения – неисправность двигателя вашего самолета? – Ну да, – согласился Пивоваров, глядя на следователя и стараясь понять, куда он клонит. – А сейчас, когда все позади, когда вы можете объективно и без нервов оценивать ситуацию, вы все так же считаете? Или, может быть, какие-то иные факторы могли повлиять? Может, вы ошиблись в чем-то, может, механики залили вам плохое топливо, может, температура упала или под вами был пожар, а не облачность? – Нет, причина была в двигателе, – уверенно заявил летчик. – И не только у меня. – А у кого еще? – торопливо спросил Коган, делая пометки в блокноте. Эти пометки очень беспокоили Алексея. Ему не хотелось, чтобы пострадали механики с их аэродрома. Ведь на них могли свалить недобросовестную подготовку к вылету. Но тут он вспомнил могилу Сашки, которую разрывали медведи, и, стиснув зубы, процедил: – Из нашей группы упал еще один самолет. Вы должны это знать. – Да, не долетел до аэродрома и самолет старшего лейтенанта Боровикова. – Коган внимательно посмотрел на Алексея. – Вам что-то известно о его судьбе, обстоятельствах крушения? – Известно. Я нашел его. Случайно нашел. И Лешка подробно рассказал, как увидел самолет, как помог раненому летчику выбраться из кабины. И как Сашка рассказал ему, что двигатель вдруг перестал тянуть и он совершил вынужденную посадку в речном русле, но спасти машину не удалось. И как Пивоваров осмотрел двигатель «аэрокобры» Боровикова. Причина, как он и предположил, была в том, что в мотор попадало недостаточно топлива и слишком много воздуха. Оказался забит топливный фильтр. Почему у абсолютно новой машины возникла такая поломка, он понять не мог. – Хорошо, Алексей, отдыхайте, набирайтесь сил. У меня к вам последний на сегодня вопрос. – Коган достал карту. – Сможете вспомнить, где примерно упал ваш самолет и где вы нашли самолет Боровикова? «Ну что же, – размышлял Коган, выйдя из больницы, – два случая – еще пока только совпадение, но уже причина задуматься. Теоретически, чтобы вывести машину из строя, можно рассчитать, сколько и какого вещества добавить в бак самолета, чтобы топливный фильтр забился через три часа. А если таким же образом вывели из строя и мотор самолета, который вез дипломатическую почту? Во всех случаях самолеты взлетали с аэродрома Берелех. И подготовку к перелету они проходили там. И метеоролог прилетел оттуда же. Ошибки в прогнозах – это его недочеты, умышленное вранье или несовершенство системы прогнозирования?» Подполковник генерального штаба Белоцерковский принял Сосновского на веранде особняка на Новоторговой улице. Одет он был в простой сюртук, чтобы подчеркнуть неофициальность встречи и не демонстрировать свой статус. Невысокий мужчина с большими закрученными вверх усами стоял у окна, глядя, как маршируют во дворе курсанты с черными «дроздовскими» погонами на плечах. Михаил остановился в дверях, ожидая, когда на него обратят внимание. Щелкать каблуками он не стал. По легенде он не имел военного образования и не служил ни в какой армии. Впрочем, Белоцерковский тоже не стал демонстрировать военной выправки. Повернувшись на звук закрывшейся двери, он благосклонно улыбнулся и, протягивая руку, поспешил навстречу гостю: – Рад, Михаил Юрьевич, вашему благополучному переходу. Приветствую вас здесь, в Харбине, в этом маленьком уголке, я бы сказал, на обломке нашей Родины, затерявшемся на чужбине. Как там Москва? Как златоглавая? Сосновский ответил полуулыбкой и пожал подполковнику руку. Беглый осмотр кабинета позволял сделать вывод, что это место для неофициальных встреч господ офицеров. Что-то среднее между салоном и курительной комнатой. Клуб с кофе, газетами, папиросами и тоской по Родине. – Москва стоит и стоять будет, – пообещал Михаил. – А что касается того, как там, то вы наверняка представляете себе прифронтовой город. Немцев отбросили километров на двести, но бомбежки продолжаются. – Прошу вас, садитесь. – Белоцерковский сделал приглашающий жест в сторону дивана. И сам уселся в глубокое кресло, сложив руки под подбородком. – Мне сказали, что у вас был инцидент на границе. Погиб один из наших людей, а вы чудом успели перейти границу. – Да, случайно нарвались на пограничный наряд, – с печалью в голосе ответил Сосновский. – Была перестрелка. Думаю, что нам с Перегудовым просто повезло. – Да, везение, – кивнул подполковник. – Великая вещь – везение. Боже мой, боже мой! Мы вынуждены, как воры, пробираться ночами через границу. И это наша Родина. Что ты с нами сделала? Полковник Кобылкин, один из самых уважаемых инструкторов-преподавателей созданного здесь училища, при переходе границы был пойман, как вор, и расстрелян большевиками. Невосполнимые потери!