На столе появилась тарелка с пирожками и несколько бутербродов с американской тушенкой. Стаканы в металлических подстаканниках парили, наполняя кабинет ароматом крепко заваренного чая. Гончаренко включил свет и подвинул стулья к своему столу. – Давайте налетайте. Сегодня у нас делегация американцев была проездом. Вот оставили угощение. Там еще шоколад был, конфеты, но мы все передали в детский интернат. Минут десять ели и прихлебывали горячий чай молча, потом Шелестов вытер руки носовым платком и заговорил: – На сегодняшний день мы имеем следующее: разворошили осиное гнездо, но ситуация стала только хуже. Мы вполне могли спугнуть резидентуру, теперь враг затаится, станет работать осторожнее, может вычислить нашу группу. В любом случае мы потеряем инициативу, а у них может быть запасной вариант действий, о котором мы не имеем представления. Сейчас нам нужно спешить как никогда и не ошибаться. Каждая ошибка, каждый неправильный шаг чреват срывом операции и потерей машин на перегоне. Не будем забывать, что в ущерб фронту здесь собраны лучшие, самые опытные пилоты. – Да, ситуация не очень красивая. – Гончаренко кивнул на Буторина: – Мы знаем, что в лесу минимум две группы диверсантов по восемь-десять человек. Знаем, что у них хорошая связь с городом и с резидентом через его помощников и связников. Они отдают себе отчет, что мы о них знаем и пытаемся ликвидировать. Но задачу им никто не отменял, поэтому, я полагаю, они все же будут действовать. И на дно не лягут. – Что дал нам арест Букатова и связника? – откашлявшись, сказал Коган. – Во-первых, новую задачу: как скрыть факт ареста заместителя начальника управления комплектации и снабжения? Фигура он не просто заметная, а во многих отношениях – узловая. На него замкнуто большое количество производственных процессов. Я все же больше склоняюсь ко второму варианту, который мы обсуждали. Нужно объявить о его смерти в результате несчастного случая. Так мы выиграем несколько дней, пока будет суета в управлении и заминка во вражеской резидентуре. – Заподозрят неладное, – с сомнением покачал головой Буторин и пригладил свой седой ежик. – А у нас Сосновский фактически в их руках. Не подставить бы таким ходом Михаила. – Если будут подозрения, что Букатов арестован, тогда мы точно его подставим, – согласился Гончаренко. – Но ваш Сосновский сейчас в таких дебрях, что связи с ним и с сопровождающими его людьми не будет еще долго. Возможно, до самого Харбина. – У меня сложилось такое впечатление, – продолжил Шелестов, – что РОВС бросил сюда людей без особой подготовки, собрав всех, кто был под рукой, лишь бы угодить своим германским хозяевам. Как одноразовые сигнальные ракеты, которые нельзя перезарядить. Дернул за шнурок, выпустил ракету, а гильзу выбрасывай. Может, сами диверсанты еще и не поняли, что у них билет в один конец, но кое-кто из их командиров наверняка догадывается. Поэтому они будут выполнять приказ. А Сосновский у них вообще никак с этим делом теперь не связан. Через него они будут пытаться выйти на Москву, усилить там свою резидентуру, если она у РОВСа в Москве есть. Пока все говорит за то, что нет. – Одна группа обескровлена, – доставая папиросы, сказал Буторин. – Потери, сопровождение Михаила к границе. Но вторая еще сильна и в полном составе. Вот кого нам надо искать. Они – основная ударная сила, а у нас бомбардировщики на подходе. – Этой группой командует бывший белогвардейский ротмистр, – вставил Коган. – Связник рассказал, что его имени никто из рядовых членов группы не знает. Называют просто Николай. Видимо, это его псевдоним. Других связных мы не знаем, но думается, что они есть. Из местных. А еще он нам сдал метеоролога Почетаева, которого прислали с аэродрома Берелех. Он получал от него пакет и передавал его Николаю. – Лично передал? – нахмурился Гончаренко и даже привстал со своего места. – Нет, якобы Почетаев оставил в условленном месте пакет, а связник его забрал. – Не факт. – Шелестов хмуро покачал головой. – Это может быть ложным шагом, договоренностью среди диверсантов. Если возьмут, отводить от своих и давать нам дезу. Почетаев может не иметь к этому никакого отношения. Но фигура он значимая. От его заключений многое зависит. Например, хороший прогноз вместо плохого – и группа самолетов может не долететь до аэродрома. Но мы замечали и совпадения, когда и погода ухудшалась, и двигатели у самолетов барахлили. – Сделаем запрос на Почетаева по моему каналу, – согласился Гончаренко, делая себе пометку карандашом. – Согласен, давайте Букатова выдадим за погибшего в результате несчастного случая. Борис Михайлович вон сдружился с заведующей районной больницей. Пусть поговорит с ней о липовом акте вскрытия. – Стоп. – Шелестов поднял руку. – Букатов лично не знает резидента. Он был завербован Николаем, грамотно завербован. Но резидента он лично не знает. Есть подозрение, что резидент – женщина. Так что я бы не торопился посвящать Артамонову в наши дела. – Артамонова? – Гончаренко уставился на Шелестова. – Не исключено. Букатов дал согласие сотрудничать со следствием, так что у нас есть шанс прояснить этот факт. Глава седьмая Эх, сержанта Охлупкина нет. Буторин с сожалением посмотрел на суетящихся бойцов роты охраны аэродрома. Шли как слоны, целую тропу вытоптали от самого поселка. Теперь здесь все перетопчут в радиусе пары километров. – Занять позиции! – начал распоряжаться Виктор, повесив на шею автомат и идя вдоль кустарника на опушке. – Куда ты, Пшеничный? За дерево, вот твоя позиция. За дерево ложись. Да не слева, а справа ложись. Ты же винтовку к правому плечу прижимать будешь, а левое плечо и все туловище стволом дерева будут прикрыты. Бубнов! Я же сказал тебе с двумя бойцами у дороги залечь. Вы отсекать от леса диверсантов будете, когда мы с ними в бой вступим. Через пять минут в лесу воцарилась первозданная тишина, нарушаемая лишь редким хлопаньем птичьих крыльев. Сам Буторин занял позицию у края опушки, у тропы, по которой могла двигаться группа диверсантов к навигационной станции. Он не особенно верил в то, что диверсанты появятся. Слишком много натяжек было в этом предсказании Шелестова. Прибытие двух групп бомбардировщиков, приближение штормового фронта, возможность вывести из строя радиомаяк. Шелестова можно понять, он боится провалить операцию, осторожничает. Не велел пока трогать метеоролога, а только наблюдать. – Стой! Бросай оружие! – раздались крики с противоположной стороны. Буторин опешил. Кричал сержант Лебедев. Он поставил его наблюдать за таежным участком, чтобы к засаде не подобрались сзади. Неужели кто-то так тихо прошел, что сержант… Свою мысль до конца сформулировать Буторин не успел, потому что ударил автомат, несколько ружейных выстрелов хлестнули по опушке. И тут же стрельба стала интенсивной, как во время настоящего боя. Только что «максимы» не строчили и гранаты не ухали. Откуда их столько? Как они там прошли? Эх, черт, не дали мне Охлупкина! – Берзин, за старшего! – крикнул Буторин второму сержанту. – Смотреть здесь в оба, а вы двое за мной! Бойцы побежали за Виктором, низко пригибаясь и прикрываясь толстыми стволами деревьев. Пули свистели над головой, внезапными щелчками сбивая кору с деревьев, как ножом срезая мелкие ветки. Когда Буторин подбежал к дальней позиции, то увидел скорчившегося в ямке Лебедева. Он с бледным лицом зажимал рану на плече. Рядом копошился молодой боец, пытаясь разорвать индивидуальный пакет. – Что произошло? – кинулся к раненому Буторин. – Кто? Сколько их? – Человек пять, – простонал сержант. – Не знаю, откуда они взялись. Появились сразу шагах в двадцати. Двоих видел с автоматами, остальные вроде с карабинами. Рюкзак видел у одного, а может, у двоих. Я крикнул, а они стрелять сразу. Две пули ударились в край ямы, взметнув фонтанчики рыхлой земли. Буторин высунул голову. Точно, один диверсант лежал на полянке, неловко подвернув ногу. Рядом лежал ППШ. Двое или трое, за кустами толком не разглядеть, явно пытались уйти назад, в тайгу, но их прижали огнем двое бойцов-автоматчиков. За деревом прятался еще один. Он стрелял из нагана и отступал вдоль опушки. Кажется, у него ранение. С револьвером… Может, их старший? – Эй, бойцы! – приказал Буторин. – Обойдите этих справа. Да не высовывайтесь, головы не подставляйте. Один дает две очереди, первый перебегает. Занял позицию – дай две очереди, товарищ за тобой. Не дайте им уйти в тайгу. А вы здесь их гоните. Но аккуратнее. Больше пугайте! Вон того я сам возьму. Не мешать мне! Бросившись через кустарник, Буторин перекатился в сторону и снова вскочил на ноги, чтобы не потерять ориентир. Пули свистели правее. Человек, которого он преследовал, бежал, сильно припадая на левую ногу, и стрелял, то и дело прижимаясь к деревьям. Виктор снова бросился вперед, стараясь держаться так, чтобы между ним и диверсантом не оказалось пустого пространства. Справа палили без умолку. Трое диверсантов отстреливались как сумасшедшие. «Эх, жаль, ребята у меня неопытные», – подумал Буторин, перебегая от дерева к дереву. Диверсант снова выстрелил, теперь пуля ударилась в ствол дерева возле головы Виктора. Он чертыхнулся и присел на одно колено. «Надо бы ему и вторую ногу прострелить, – с ожесточением подумал Буторин. – Да нельзя – кровью истечет, пока мы его в город доставим. А с трупа какой прок. Нет, надо брать живым». И он бросился вперед, к очередному укрытию. Не было времени оглянуться и посмотреть, почему за его спиной утихла стрельба. В голове билась одна мысль: только бы не сплоховали, только бы взяли тех, остальных. Только бы отчаявшиеся диверсанты сдались добровольно. Пацанов жалко. До противника оставалось всего метров пятнадцать. Буторин уже прикидывал, как лучше настичь убегавшего. «Вон к тому старому дубу, потом влево, к другому дереву, и пока этот гад успеет обернуться со своей раненой ногой, я его возьму. Главное – с ног сбить, а там уж как-нибудь». Виктор снова перебежал и укрылся за деревом, с нетерпением наблюдая, как мечется его противник. Тот явно потерял преследователя из виду. «Это хорошо, – торжествовал Буторин. – Нога болит, в боку колет, дыхание сбито, в голове шумит. Какой из него противник!» Но тут беглец остановился. У Буторина сразу возникло ощущение, что диверсант осознал, что стрельба в лесу утихла. Он сразу сник, тяжело подошел к дереву и прислонился к нему спиной. Подняв голову, посмотрел вверх. То ли искал солнце, то ли хотел посмотреть на небо в последний раз. Это Буторин тоже понял. Зарычав от бессилия, он рванулся вперед, но диверсант поднял руку с наганом, провернул барабан, в котором, видимо, оставался последний патрон. Когда до противника оставалось всего метра три, тот сунул ствол револьвера в рот и нажал на спуск. Голова дернулась, дерево за затылком тут же стало мокрым от крови. Противник рухнул на землю как подкошенный. Буторин, тяжело дыша, замер на месте. Убитый смотрел на него мертвыми глазами, из раны в затылке толчками вытекала кровь. – Черт тебя побери! – выругался Виктор и засунул пистолет в кобуру. Как объяснить Максиму? По всему видно, это был командир группы. Буторин обернулся и увидел, что к нему идет боец с виновато опущенной головой. Вопросы отпали сами собой. Значит, и там неудача. Опять только трупы, и ни одного живого диверсанта. А ведь для этого Платов и послал сюда нас. Чтобы все было сделано грамотно и аккуратно, а мы… Что теперь, телефонировать в Москву и просить прислать нам в помощь других опытных бойцов? Желательно из бывших пограничников. И скажет нам тогда Петр Анатольевич, глядя своими холодными глазами: «А вас-то я для чего туда послал? Лучшие из лучших! Самых опытных нашел, самых сообразительных, самых умелых, а вы ни одного диверсанта живым взять не сумели! Две недели топчетесь, наворачиваете труп на труп». Теперь только последнему идиоту непонятно, что здесь активно работает контрразведка. И резидент это видит. И выводы делает… Приказав принести плащ-палатку, Буторин стал обыскивать тело, тщательно осматривая все, что было в карманах убитого. Как и следовало ожидать, ничего ценного и относящегося к антисоветской деятельности при себе этот человек не имел. Ни документов, ни каких-то особенных вещей. Все обычное, безликое. После тщательного осмотра всех тел Буторин велел стащить трупы в одно место и уложить рядом. Сидя верхом на гнедой кобыле, Буторин ехал к поселку, чтобы срочно сообщить Шелестову по телефону подробности последней стычки. По рации сержант передал кодовое сообщение – к месту боя отправят две машины. За бойцами и телами диверсантов. Там Буторин уже не нужен. Заняться идентификацией можно и в местном морге. Через час, когда Виктор уже видел вдали дым из печных труб, метрах в трехстах он неожиданно разглядел человека, который сидел на корточках и ковырялся в земле. Ботаник? Мулымов? Этот-то что здесь делает? Ну да, он же изучает растительность Якутии. Если бы попался на глаза диверсантам, они бы его зарезали и закопали. Им свидетели не нужны. И не нашли бы мы этого очкарика уже никогда. Надо с ним поговорить, что ли. Пока мы работаем и ищем диверсантов, не надо бы ему в лес ходить. Буторин повернул лошадь и погнал низиной к речной пойме в сторону поселка. И только через полчаса Виктор вдруг вспомнил описание, которое давали жители поселка в пятидесяти километрах отсюда. Там, где взорвали передающую радиостанцию. Они описывали геологов, которые проходили мимо поселка. Но что можно описать, когда все одеты-обуты одинаково? И лошади у всех одинаковые. Но люди указали одного, который был в очках, худой и нескладный. Тогда у геологов такого человека не нашли. И диверсантов в очках Буторин до сих пор не встречал. А ведь Мулымов подходит под описание. Бред! Он что, днем травы собирает, а по ночам взрывает радиостанции? А если он наблюдатель и связник? Как же это мы не подумали о Мулымове? А потому и не подумали, что якуты-охотники о нем хорошо отзывались. Надо с Алгыром поговорить еще раз. Что он про Мулымова скажет? Лешка развел костер, расправил парашют, сделал из него что-то вроде палатки, в которую настелил лапника. Перевязывая ногу раненому Сашке Боровикову, Лешка еле сдерживал тошноту. Началось нагноение, вокруг раны все распухло и покраснело. Заражение крови, да еще целый букет в виде полного истощения и обезвоживания. А еще болевой шок, который Сашка неизвестно как пережил. Может быть, его спасло то, что большую часть времени он был без сознания. Спасло ли? Сашка лежал безвольно. До этого он был весь собран и сжат, как пружина. Пусть слабая, но все же пружина. Он боролся, старался освободиться из кабины самолета. А теперь лежал и тихо смотрел в небо. Наверное, он даже не чувствовал, что Пивоваров делает с его ногой. А Лешка насобирал сфагнума, обложил мхом рану и перебинтовал ее чистым бинтом из аптечки. Аптечка в Сашкином самолете стала настоящим спасением. И снова Лешка с болью поймал себя на этом слове. Какое, к чертям, спасение, когда такое вот с ногой. Как-то неожиданно для себя он вдруг понял, что Сашка умирает. Нет, нельзя так, нельзя оставлять его в предчувствии смерти, надо до последнего внушать, что все будет хорошо, что они выберутся вместе и Сашка выживет. Что ничего страшного с его ногой не случилось. – Леха, – позвал Боровиков, когда Пивоваров осматривал свой пистолет, готовясь пойти на охоту. – Что? – Пивоваров даже сумел натянуть на лицо улыбку. – Ты полежи пока у костра, я быстро. Тут полно дичи. Я вон мяса себе раздобыл, на три дня хватило. И далеко от самолета не уходил… – Леха, зря ты меня вытащил, – проговорил Боровиков, глядя на друга спокойно и равнодушно. – Потом ведь назад не сможешь затащить. – Ты чего? Собрался на этих развалинах взлетать? – перевел все в шутку Пивоваров. – Ты полежи, отдохни. Чай вон попей, пока кружка не остыла. А остынет, ты на угли ее подвинь. Но лучше не ворочайся. Отъедимся, запасемся продуктами и отправимся в путь. Я тебя вытащу, не сомневайся! И пистолет под рукой держи, вдруг какой зверь сунется. Лешка пошел дальше, но на душе у него стало погано. Жуть как неприятно знать, что человек обречен, а ты ничем ему не можешь помочь. И очень страшно представить, что этот обреченный сам знает, что обречен. Страшно ведь знать такое. Жить еще день-два и знать, что это твои последние часы на земле. Пивоваров прекрасно понимал, что в прошлый раз ему просто повезло с добычей. Не так-то легко отойти ненадолго в тайгу и тут же добыть мяса. Охотники вон на несколько дней в тайгу ходят за добычей. Но другого выхода не было. Надо хоть грибов насобирать. А какие грибы в октябре? Ягоды, но от ягод, если они и съедобные, животом мучиться будешь. Мясо нужно, рыба нужна, но реки под боком никакой. Иди, слушай, наблюдай, приказывал себе Лешка. Там твой друг умирает. И ты умрешь, если не найдешь пропитание. Какой-то знакомый звук заставил летчика остановиться. Клекот! Нет, это не орел. Такой же точно клекот он слышал в зоопарке, звук, который птица издает клювом. И вдруг вспомнилось, как когда-то в деревне старик-сосед говорил: глухарь на токовище. Глухарь – это же большая птица. Внутри все заволновалось, заныло под ложечкой. Лешка замер на месте и стал прислушиваться и присматриваться. Глухарь – птица осторожная, а сейчас у нее время кормежки. Она на зиму наедается. И не траву же она ест. Кажется, она обитает там, где сосновые или кедровые деревья. Так, вон кедры, метрах в пятидесяти справа. Кажется, надо определить направление ветра. Если я услышал звуки, которые птица издает, значит, ветер в мою сторону. Пивоваров облизал палец и поднял его над головой. Кажется, холодит как раз с противоположной стороны. Отлично! Достав из-за пазухи пистолет, Лешка взвел курок и медленно пошел вперед, глядя, чтобы не наступить ногой на сухую ветку, на шишку, не задеть рукавом ветку дерева. Идти как тень, определил он для себя способ движения. Через пару минут Лешка шел уже увереннее. Он приноровился бесшумно ставить ногу, приноровился боковым зрением видеть ветки и свои локти. И одновременно не выпускать из поля зрения тот участок леса, где росли кедры. Несколько раз Пивоваров останавливался и отдыхал. Оказывается, идти медленно и осторожно – это тоже работа, утомительный труд. Или он сам так ослаб, что испарина на лбу выступила? Вытирать нельзя. Любое лишнее движение может выдать охотника и вспугнуть дичь. А глухарь где-то близко. И тут Лешка его увидел. Широко расставив крылья, крупная птица с ершистой бородкой сидела возле самого ствола кедра. Высоко задранная голова то и дело поворачивалась из стороны в сторону. «Ах ты, зараза, – проворчал про себя летчик. – Это ведь ты прислушиваешься. И до тебя метров двадцать пять. Не попаду. Руки трясутся, слабость, жрать охота. Я и в хорошее-то время не особо хорошим стрелком был, а уж сейчас от меня и вовсе толку – как от козла молока. Но надо попасть, там Сашок голодный… там друг умирает!» Птица перестала крутить головой и снова принялась клевать свою пищу. Лешка начал медленно приседать на одно колено. Только бы не пошатнуться, не упасть, не сделать резкого движения. Сейчас в этой охоте была вся жизнь, а не просто азарт добытчика. «Еще немного, не торопись», – уговаривал сам себя Лешка.