– Все, поехали, – приказал Платов. – В 20:00 старшие групп ко мне с докладом. Небритый, грязный и злой Сосновский сидел перед печкой-буржуйкой в своей землянке и меланхолично подбрасывал в огонь мелкие щепки. С трудом удавалось сохранять самообладание, не зная, как отнеслась Москва к его предложению, какое решение приняли Платов и Берия. К чему готовиться, как вести себя дальше? Простая логика подсказывала, что если ты не видишь изменения ситуации, то рациональнее всего не менять линию поведения. Вчера Михаил потребовал водки. Странно, но ему передали поллитровку «Столичной». Всю ее пить Сосновский, конечно, не стал, только для запаха опрокинул граммов пятьдесят, остальное аккуратно вылил за нары на землю и притоптал. Неподалеку послышалось ржание лошадей. Кто-то приехал, ведь в лагере лошадей не было – это Сосновский знал точно. Ну какие будут новости? Или флаг в руки, или лопату копать себе могилу. Хотя могут и просто прирезать втихаря. Чего шум поднимать, ворон пугать? «Ладно, теперь надо сыграть все точно, – подумал Михаил. – Не важно, каков финал этой пьесы, ребят бы не подставить, не навести подозрения на группу. Черт знает этих лесных жителей, может, они давно за нами наблюдают». Громыхнул засов, дверь со скрипом открылась, впуская в землянку холод ночного леса. Николай вошел, бросил на стол шапку, присев на корточки возле буржуйки, протянул к огню озябшие руки. – Добро получено, – коротко бросил он без всяких предисловий. – На что? – хмыкнул Сосновский. – Просветите! А то я тут в лесу одичал, знаете ли. Света белого не вижу, горячей воды по две ложки в день… – Ладно, ладно! – недовольно проворчал Николай. – Не стройте из себя эстета и капризного барчука. Идет война, а вы про горячую воду. Тут жизни миллионов людей ничего не значат, а вы о своей с таким трепетом душевным… – Впечатлили, – перебил его Сосновский. – Пристыжен. Так что случилось? – Получено добро на дальнейший контакт с вашей организацией. Но сейчас, именно в данный момент, мы вынуждены вести себя осторожно. Здесь, на трассе перегона, слишком серьезно работает советская контрразведка. Поэтому мое руководство считает приемлемым следующий вариант развития контакта. Вы лично отправляетесь в Харбин на консультации. И потом оттуда будете налаживать диалог с вашим руководством. «Видимо, Платов что-то придумал, – подумал Михаил, изображая меланхоличное равнодушие. – Значит, поверили в серьезность перспектив и пошли ва-банк. И сработали четко. Настолько, что эти поверили. Ладно, теперь мой ход». – Бабенко! – крикнул Николай, вставая на ноги. Тут же открылась дверь, и в землянку вошли двое охранников. Один нес большую плетеную корзину, второй – небольшую картонную коробку. На столе загорелась керосиновая лампа, из корзины появились две бутылки водки, кольцо колбасы, сыр, хлеб, овощи. На аккуратно расстеленной газете охранники стали нарезать принесенные продукты. Нашлись даже две приличные стеклянные рюмки. Николай раскрыл поставленную на лежанку коробку. – Здесь туалетные принадлежности. Завтра приведите себя в порядок, побрейтесь, черт возьми. Поменяйте нижнее белье. Возможности попасть в город у вас уже не будет. Отсюда двинетесь к границе, а там уже по китайской территории будет проще. – А сегодня вы предлагаете напиться? – кивнул Сосновский на стол. – Подлечить ваши нервы, – без усмешки ответил Николай. – Я понимаю, что вы тут пережили в ожидании. Самое страшное в нашем деле, когда тебе не верят. Душа рвется. Но теперь все позади. Тем более что нам с вами предстоит перед отправкой многое обсудить. Ну и давайте знакомиться, что ли. Позвольте представиться – ротмистр Кречетов. Арнольд Павлович. Наблюдение за Букатовым велось предельно осторожно. Опыта Сосновского было достаточно, чтобы не проколоться еще раз. По большому счету Сосновский и не был виноват, это просто совпадение, от которого никто не застрахован. Теперь резидент уже не поверит в мифическую подпольную организацию. Да и многовато их получится для одного города. Первая же мысль будет о том, что Букатов под колпаком у НКВД. Теперь Букатов не держал дома компрометирующих его материалов. Он снял квартиру в двухэтажном доме. Рядом с окном спальни снаружи была пожарная лестница, ведущая на крышу. Наверняка это было одной из главных причин, почему диверсанты остановили свой выбор на этой квартире. Запасный выход всегда кстати. Шелестов ждал несколько дней, когда к Букатову явится связной. В управлении он всегда на виду, вокруг люди, значит, контакт произойдет в такое время, когда его можно будет скрыть. Не станут враги рисковать таким ценным агентом. Шелестов много раз пытался взвесить и оценить ситуацию. Опасно или нет брать Букатова? И приходил к одному и тому же выводу: брать с поличным, брать вместе со связником. Коган изучил этого человека и полагает, что сможет его не только расколоть, но и вынудить работать на нас, сдать своих покровителей, сдать резидента. Или, по крайней мере, если он не знает, кто именно резидент, сдать подходы к нему, людей, которые с резидентом связаны. Овчинка стоила выделки! И сегодня наконец повезло. То, что Букатов подошел к неплотно зашторенному окну с керосиновой лампой, не могло быть случайностью. Да и смысл ее зажигать, если в доме есть электричество. И тем не менее… Букатов постоял у окна, дважды убавил огонек фитиля, а затем выкрутил его до конца. Это могло быть сигналом. Шелестов чертыхнулся, когда из-за деревьев в темном переулке показалась фигура. Кто же его проворонил? Как он туда попал, ведь все подходы под пристальным наблюдением? Рядом раздалось шумное дыхание, зашелестела одежда, человек остановился рядом с Шелестовым, обдав его запахом лука. – Максим Андреевич, все нормально! – зашептал оперативник из Особого отдела. – Связник объявился. Там в заборе доска отодвигается. Так он через нее протиснулся. Видать, там таился и сигнала ждал. – Доска! – проворчал Шелестов и поморщился от запаха изо рта оперативника. – Почему загодя не проверили все лазы и возможные пути? Вы об этой доске в заборе еще вчера должны были знать! Сигнал «внимание» прошел. Оперативники приготовились: и те, кто должен был блокировать окна квартиры, и те, кто перекрывали выходы со двора, и те, кто сидел сейчас в соседних квартирах и должен был начать действовать первым. Связной скрылся в подъезде дома. Сейчас появится сигнал из соседней квартиры. Как только незнакомец войдет к Букатову, подадут сигнал из окна. Шелестов прикусил губу. Оставался еще один рискованный момент. Если связник пришел с пустыми руками и если в квартире Букатова не будет найдено ничего компрометирующего, Когану придется помучиться. Конечно, оперативники немедленно вскроют тайник Букатова, который он устроил в развалинах старой котельной. Есть! В соседнем окне трижды мигнул фонарик. Потом еще трижды. Значит, операция началась. Шелестов отряхнул колени и пошел к подъезду. Три распахнутых настежь двери на втором этаже. В прихожей сорвана занавеска из плотного плюша, врезной замок валялся в обломках дверного косяка на полу. В комнате в кресле сидел бледный Букатов. В двух метрах от него на полу, заложив руки на затылок, лежал связник. В разбитое окно задувало осенним холодным ветром. Занавеска висела на одном гвозде и испуганно трепетала. – Заткни подушкой, – велел Шелестов одному из оперативников и повернулся к Когану: – Кто из них такой шустрый? Борис кивнул на лежащего ничком человека. На круглом столе посреди комнаты лежали два паспорта, пачка папирос, спички, наручные часы, блокнот и химический карандаш. Видимо, все это являлось содержимым карманов задержанного. Коган сделал знак, чтобы Букатова вывели в другую комнату. Когда дверь плотно закрылась, он ткнул связника носком сапога в колено: – Встать! Связник дернулся, потом стал поспешно и неуклюже вставать, скользя на шерстяном половике. Борис смотрел на него и делал выводы. Первой реакцией этого человека была попытка скрыться. Хотя ничего предосудительного в том, чтобы прийти в гости к знакомому, не было. Паспорт у него чистый, судя по номеру, серии и месту выдачи – настоящий, не подделка. Оружия и каких-либо шпионских атрибутов при себе не имел. Так какого черта пытался сигануть в окно? И прыть он продемонстрировал завидную. А сейчас раскорячился и встать не может. Заколодило? Бывает такое с неопытными людьми. Правда, бывает, что задержанный показывает довольно умелую имитацию растерянности, а потом, когда охрана поверит в его никчемность, совершает попытку к бегству. Двое оперативников взяли связника под руки и поставили на ноги. Коган уселся в кресло, закурил и неторопливо взял со стола паспорт: – Быков Иван Петрович. Прописан в Хабаровске. Что делаете здесь? – Подработку искал. Думал, может, здесь работа есть. – У вас призывной возраст. Почему не на фронте? – Язва у меня, гражданин начальник, – поникшим голосом пожаловался связник. – Не взяли. – Ну-ка, задерите ему рубаху! – приказал Коган и встал с кресла. Двое оперативников взяли задержанного за руки, распахнули на нем фуфайку, пиджак и задрали до груди рубаху и майку, обнажив упитанный розовый живот. Мужчина испуганно дернулся, пытаясь вырваться, но безуспешно. Коган, глядя задержанному в глаза, надавил ему пальцами на живот. – Здесь больно? Ну? – он надавил на другое место. – А здесь? Больно? Язва, говорите? Вы здоровы как бык! Вам повезло, что мы не стали стрелять, когда вы попытались скрыться. Но это можно исправить! – Я думал, это бандиты, квартирное ограбление, – попытался оправдаться связник, но тут холодное дуло пистолета ткнулось в его обнаженный живот. Мужчина замер, втянув живот и выпучив от страха глаза. В комнате воцарилась гробовая тишина. И в этой тишине зловеще щелкнул отведенный курок пистолета. Коган сверлил глазами задержанного, выдерживая паузу. Пять секунд, десять. По глазам связника было понятно, что он чувствует, как постепенно напрягается палец Когана. Потом снова щелчок спускаемого курка, задержанный вскрикнул и дернулся, ожидая выстрела. Коган резко приблизился к задержанному и зло прошипел: – Ты выдал себя, гад! Ты пришел к врагу, к агенту вражеской разведки. И попытался при задержании сбежать. Думаешь, ты нам очень нужен? Ты своим приходом помог изобличить врага! Я сейчас разряжу тебе в живот свой пистолет и буду смотреть, как корчится в муках фашистский прихлебатель! Сдохни! Произнеся последнее слово, Коган отступил на шаг назад, демонстративно вставил в пистолет обойму и, глядя в глаза задержанному, передернул затвор, загоняя патрон в патронник. Лицо следователя исказила почти настоящая гримаса ненависти. Он не играл, он действительно был готов выстрелить. Каким-то неимоверным усилием воли Борису удалось сдержать порыв гнева. Но это было уже и не нужно. Главное, что связник поверил, испугался, не захотел вот так просто умирать. Он забился в руках оперативников, его подбородок затрясся, он почти взвизгнул срывающимся голосом и попытался упасть на колени. – Не стреляйте, не надо! Я скажу, я знаю. – Мужчина заторопился, облизывая пересохшие губы. – Я передаю сведения группам, которые в лесу! Я вам расскажу, где и как они их забирают. Вы сможете всех поймать. Не убивайте меня! Я отсижу, сколько надо, искуплю! – Записывай. – Коган брезгливо толкнул связника к одному из оперативников. – Начнет юлить – выведи во двор и пристрели. В рапорте укажешь, что убит при попытке к бегству. – И что, каждый раз срабатывает? – тихо спросил Шелестов, когда связника отвели в угол комнаты, усадили за маленький столик и стали записывать его показания. – Это? – Коган поморщился и сунул пистолет в карман. – Хватит ерничать, Максим. Самому противно! И из-за методов таких противно, и на себя со стороны смотреть противно. И ощущения противные, будто в дерьме извалялся. Есть типажи, с которыми это работает лучше всякой логики. Точнее, это и есть их логика. А у нас с тобой на сегодняшний момент времени нет на долгие разговоры и убеждения. Пойми, что даже с мразью не хочется самому до мрази опускаться. – Ладно, перестань. – Шелестов сжал Борису локоть. – Пошли, пора Букатова потрясти. Он ведь слышал, что здесь происходило, думаю, уже готов. – Не факт, – вздохнул Коган. – У такого рода людей бывает два вида реакции. Они или сознаются, или впадают в ступор, наступает полная апатия – дескать, будь что будет, мне теперь все равно. Вот через это «теперь все равно» очень сложно заставить человека переступить. Хорошо, если у тебя есть сведения о его жене, детях, внуках, стариках-родителях. Тогда его еще можно убедить. А если перед тобой одинокий как перст человек да еще с «обагренными по локоть руками», тогда можно голову разбить, но в душу к нему не пробиться. Они даже смерти не боятся, когда впадают в такой ступор. Для них тогда смерть – как освобождение. Букатов сидел на стуле посреди комнаты, зажав голову руками. Стоявший рядом с ним оперативник не сводил с арестованного внимательных глаз. Хотя Букатова и обыскали очень старательно, шанс попытки самоубийства не исключался. Когда Коган и Шелестов вошли, задержанный вздрогнул, но головы не поднял, только сильнее сжал ее ладонями. – Букатов Аркадий Арсеньевич! – строгим голосом заговорил Коган. – Ставлю вас в известность, что доказательств и улик вашей антисоветской деятельности в интересах вражеской разведки достаточно для возбуждения уголовного дела и вынесения вам самого сурового приговора. Шелестов понял, что с Букатовым Коган вел себя умышленно иначе. Этот человек хоть и был предателем, говорить с ним следовало с уважением. Доказывать его вину, но не унижать. Ступор? Нет, в ступор Букатов не впал. Он слишком флегматичен для такой реакции. Паника была, страх был, но мозг этого человека искал выход, зацепки, способы избежать смертного приговора, жаждал спасения даже в такой безвыходной ситуации. Через полчаса Букатов начал давать показания. В коридоре особого отдела 1-й перегонной дивизии было пусто. Шелестов и Коган спешили. До рассвета время еще есть, за эти часы нужно многое обсудить и принять несколько важных решений. Идет очередная группа самолетов – бомбардировщики «Дуглас А-20 «Бостон». Идут не пустые. Две группы по шесть машин. Каждая несет около тонны медикаментов и хирургического оборудования для госпиталей. В кабинете, на столике в углу, горела большая настольная лампа. В креслах со стаканами чая сидели Гончаренко и Буторин. Вошедшие Шелестов и Коган переглянулись. – Чаевничают! – усмехнулся Максим. – И гостей не ждут? Гончаренко поднялся, оставив стакан на столе, пожал вошедшим руки. Высунув голову в коридор, приказал принести еще чая и бутербродов. Буторин тоже встал, теперь было видно, что его левая рука перебинтована. – Что это? – спросил Шелестов. – Неудачная засада, – поморщился Буторин. – Готовили мы, а устроили нам. У Федора Силантьевича одного человека ранили сильно. В госпитале, на операционном столе сейчас. А меня ножом. Хорошо, не в брюхо. – Ушли? – спросил Коган. – Двое ушли, троих положили. Ребята погорячились. Все неожиданно случилось. Пока я вмешался, уже три трупа. А двое в реку бросились. Куда унесло, не знаю. Мы попытались по берегу преследовать, но там такие места, что ни пешим, ни конным не пройти. Может, и эти двое погибли, а может, выбрались где в низовье. Гончаренко в милицию сведения передал. Участковый обещал поднять мужиков, прочесать местность, но я думаю, что это бесполезно. Тут такие расстояния, что дивизию потерять можно, не то что двоих человек.