Что же касается подробностей смерти Гитлера, то он их узнал только гораздо позже. «Это было 22 или 23 октября 1945 года в лагере для военнопленных в Познани». Об этом ему поведали два охранника из службы личной безопасности Гитлера. Баур поспешил сообщить имена этих двух солдат: «Речь идет о Бергмюллере и Хефбеке». Советские следователи еще сомневаются в правдивости заявлений Баура. Они знают, что Гитлер поручил лично ему сжечь свое тело после самоубийства и сделать так, чтобы никто никогда не смог его найти. Тем не менее ничего этого Баур не сделал. Можно ли ему доверять? Когда вы в последний раз видели Гитлера? 30 апреля 1945 года около 18 или 19 часов он объявил мне о своем намерении покончить с собой. Затем я покинул его апартаменты, чтобы собрать вещи и бежать. Когда Вы вернулись в бункер Гитлера? Через два часа […] Я спросил у тех, кто был там: «Все уже кончено?» Мне ответили, что он покончил с собой, выстрелив из 8-милиметрового военного пистолета. Показания Баура совершенно не совпадают ни с заявлениями Линге, ни с показаниями Гюнше. Последний повторяет на каждом допросе одно и то же. Гитлер покончил с собой 30 апреля 1945 года в 16 часов. Его обнаружил Линге. Зато, находясь всего в нескольких метрах от двери кабинета Гитлера, Гюнше не слышал звука выстрела. Именно в этот момент никаких посторонних звуков в бункере не было, кроме шума вентиляционной системы. Как мог молодой эсэсовец не услышать звук выстрела? Tаблица обобщенных советскими следователями различных версий смерти Гитлера. (Архив ГА РФ). Колонки слева направо: показания Гюнше, Линге, Баура и данные англо-американского расследования. Подчеркнуты наиболее важные места показаний. В советском стане результаты допросов без устали препарируют, анализируют и сравнивают. Два основных различия бросаются в глаза: • время самоубийства: • между 15 и 16 часами у Линге и Гюнше. • между 19 и 21 часами у Баура; • причина смерти: • выстрел из пистолета у Линге и Баура. • неопределенная у Гюнше. После месяца допросов приходится констатировать, что операция «Миф» так и не продвинулась вперед. Сомнения не только сохраняются, но и усиливаются. На этой стадии для советских спецслужб смерть Гитлера по-прежнему остается загадкой. Что же касается обнаруженного трупа, то ему ли он принадлежит? Если да, то почему судмедэксперты не заметили отверстия от выстрела в черепе? Если только Линге и Баур не лгут? Часть IV Выводы? Москва, март 2017 года У нас всего два дня. Именно столько нам предоставили российские инстанции. Два дня, чтобы провести научную экспертизу. Даже за такой краткий срок нам пришлось здорово побороться. «А Вы никогда не думали провести научное исследование фрагментов останков Гитлера? Ну, в общем, предполагаемых останков Гитлера?» Александр Орлов, наш консультант из МИДа, не ожидал такого вопроса. Это было в декабре прошлого года. Он связался с нами, чтобы узнать, как прошел наш поход в архив ФСБ. Он надеялся, что с нами все закончено. Зубы, череп и секретные материалы, ну разве этого недостаточно? «Мы хотим получить для себя окончательный ответ, чтобы уж не было даже малейших сомнений…» Такие доводы он слышал уже не раз – и от журналистов, и от историков, и даже от ученых. Исследования, новые технологии, без каких-либо повреждений черепа или зубов. Александр хорошо говорит по-французски. Но в стрессовой ситуации он предпочитает отвечать на родном языке, русском. Лана снова спрашивает, убеждает. Александр сопротивляется. Утверждает, что он не в курсе. У нас только одна цель, дорогой Александр, – покончить с легендами и слухами о возможном побеге Гитлера. А разве для России не интересно, действительно ли у нее подлинные останки Гитлера? Есть только один способ закрыть эту главу раз и навсегда: пусть доктор судебно-медицинской экспертизы Филипп Шарлье приедет и осмотрит череп и зубы. Тишина. В его голосе вдруг послышались мрачные интонации: «Я понял. Скоро вы получите ответ…» Ответ нам пришел в начале марта. Это было: «Два дня! По одному на архив. Приходите в конце месяца». А вот это было удачно. Мы как раз получили зеленый свет в военных архивах. Так мы сможем убить одним выстрелом двух зайцев. Доктор Филипп Шарлье собирался присоединиться к нам на эти два дня. Выбор на этого французского судмедэксперта и палеоантрополога, естественно, пал не случайно. Всего за несколько лет этот судмедэксперт создал себе солидную репутацию в разгадывании исторических тайн. Под его умелыми руками заговорили самые известные «убиенные» в истории. Яд, холодное оружие, пистолет – ничто от него не ускользает. Его методы «охоты» производят неизгладимое впечатление не только на его соратников, но и на широкую общественность во всем мире. В его руках побывали останки многих королей, таких как Генрих IV, Людовик IX Святой, Ричард Львиное Сердце, а также таких легендарных персонажей, как Жанна дʹАрк или трибун Французской революции грозный Робеспьер… Филипп Шарлье публикует результаты исследований своих «пациентов» в лучших мировых научных журналах. Ему всего около сорока лет, восторженный и напористый (обожает путешествовать по самым отдаленным уголкам планеты для проверки на практике своего искусства), он умеет понятно и доступно говорить о своих открытиях, при этом неукоснительно соблюдая классические научные принципы. Нет ничего удивительного в том, что СМИ видят в нем «кладбищенского Индиану Джонса» и сообщают в мельчайших подробностях о каждом его новом историческом вскрытии. Вот и дело Гитлера от него не ускользнуло. Значит, два дня. День на череп в архиве ГА РФ и еще один на зубы в компании недоверчивых сотрудников ФСБ. ГА РФ и ЦА ФСБ, как обычно, тянут с окончательным ответом и ставят условия. На наше предложение они реагируют одинаково: «В нашей стране много отличных специалистов в области судебной медицины. Зачем нужен иностранный специалист?» И они абсолютно правы. Мы вовсе не сомневаемся в том, что россиянин тоже мог бы провести серьезное научное исследование. Однако, на наш взгляд, ради нейтралитета приглашение иностранного ученого тут вполне уместно. К нашему большому удивлению, такой аргумент был принят довольно быстро. Чтобы не было ни подозрений, ни давления с российской стороны, было решено, что в исследовании будет участвовать только один, французский, специалист, тот, которого выберем мы. Оставалось назначить даты, удовлетворяющие всех. Назначили на 29 и 30 марта. 28 марта, Москва. У меня есть всего сутки, чтобы убедиться, что все будет готово к приезду доктора Шарлье. Российская столица выглядит спокойнее, чем обычно. У кремлевской стены не слышно воркованья туристических групп. У могилы Ленина не видно толп почитателей. Вместо них тут десятки полицейских с дубинками, в серых форменных шапках, значки с эмблемой правоохранительных органов. У них сосредоточенные лица, какие бывают у тех, кто получил строгие указания. За два дня до этого в центре Москвы манифестация противников режима собрала около 10 000 человек. Это был вызов Путину. Власть не стала вдаваться в подробности и задержала 700 демонстрантов. Кадры об этом показали новостные каналы всего мира. Вот уже десять лет, как Россия переживает беспрецедентный политический и экономический кризис. Страна словно сжалась в клубок и застыла. Малоподходящие условия для расследования по делу Гитлера. В лучшем случае у чиновников нет ни времени, ни желания выслушивать наши просьбы, а в худшем – они видят в них новый источник проблем. Поэтому я совсем не удивился, когда встретил Лану в кафе, где мы обычно встречались, с мрачным лицом и потухшим взглядом. Она могла бы ничего не объяснять, я и так все понял. Они только что отменили! Правда, не все. Только ЦА ФСБ. Без причины, без объяснения. Остается ГА РФ, Государственный архив с фрагментом черепа. Эти не передумали. Пока не передумали. Руководство ГА РФ на звонки больше не отвечает! Мы ждем в вестибюле уже целый час. Время 15 часов, дата 29 марта, и самолет Филиппа Шарлье только что приземлился в международном аэропорту Шереметьево, а это в часе езды от центра Москвы. Вчера Александр лично обратился к Лане. Да, ФСБ отменила, «отложила», но не ГА РФ. «Приходите, там вас ждут». Он и вправду так сказал? Я еще раз переспрашиваю Лану. В ответ она вздыхает: «Он именно так и сказал». Итак, руководство Государственного архива знает, что мы тут и что французский эксперт специально прилетает из Парижа, чтобы осмотреть фрагмент черепа, тот самый, что они прячут в коробке из-под дискет! Тогда почему никто не отвечает на наши звонки? Даже наши пропуска не готовы. Мы подтвердили доктору Шарлье «встречу по черепу». Зубы будут позже, скорей всего, в другой раз. «Когда?» – заволновался он. Вскоре. Здесь мы были вынуждены применить те же приемы, что и российские инстанции: ответ расплывчатый, но с примесью надежды. Филипп Шарлье успокоил нас сразу. «Не волнуйтесь, я выкрою время, когда будет нужно. Проект меня очень интересует, можете на меня рассчитывать. А с черепом, значит, все в порядке?» Априори так оно и было. Тем не менее сейчас мы просто кипим от негодования, теряя время в напрасном ожидании в вестибюле. Их хотя бы предупредили о нашем посещении? Или им просто нравится играть у нас на нервах? Или это всего лишь проявление родимых пятен неумелости, унаследованных нынешней бюрократией от советского периода? За единственным окошком бюро пропусков сидит женщина лет шестидесяти. Это она выписывает пропуска. Короче говоря, эта дама может делать все, что ей в голову придет. При этом никто из посетителей ГА РФ не смеет ей что-нибудь возразить. Вот сейчас она ест кебаб, листая популярный журнал и не обращая на нас ни малейшего внимания. «Ей должны позвонить по телефону, чтобы заказать нам пропуска, – объясняет Лана, сохраняя еще бодрость духа. – Это всего лишь вопрос нескольких минут». Николай, архивист с восковым лицом, наконец, решился прийти и вызволить нас. Он принес наши «охранные грамоты», пропуска. Дама в окошке только что покончила со своим кебабом и приступила к чтению нового журнала. Она даже не подняла головы, когда мы уходили. Спокойней, обходительней, без нервов, это всего лишь маленькое испытание, тест. Все это пустяки, главное то, что череп нас ждет, и мы проведем экспертизу. С Филиппом Шарлье, который прибудет к нам через полчаса. У нас как раз есть время, чтобы убедиться, что все в порядке. «Череп не готов?!» Я не могу поверить тому, что нам только сообщил Николай. Тем не менее он подтверждает сказанное со свойственной ему невозмутимостью. Ничего не подготовлено. Его опаловые глаза еще ни разу не были такими оживленными, как в этот момент. «Мы дождемся доктора Шарлье и тогда все принесем», – продолжает он, когда мы проходим через двор ГА РФ по направлению к зданию Главного управления. «До его прихода не начнем. И для информации: все должно быть закончено к закрытию, в 17 часов 30 минут». Вот мы снова в той самой комнате, где в прошлом году нам показывали череп. Только картины на стенах другие. Вместо революционных плакатов 1917 года теперь тут серия черно-белых фотографий императорской семьи Николая II, последнего царя Святой Руси. Нужно ли усматривать тут желание и готовность российских властей прославлять имперское прошлое страны? Я не смею рассуждать о таком идеологическом выборе ни перед Николаем, ни тем более перед Диной, которая только что присоединилась к нашей компании. Начальник отдела секретных фондов явно не ожидала, что мы увидимся снова. Как обычно, она ведет себя по настроению. В конце рабочего дня Дина выглядит расстроенной и даже не отвечает на наши приветствия. Узнаю большую коробку из-под обуви, в которой хранятся кости, приписываемые Гитлеру. Она высовывается из маленькой тележки, с которой Николай никогда не расстается. Тележка аккуратно приставлена к краю стола. Все того же большого деревянного стола. «А можно ли будет открыть коробку?» Лана переводит мою просьбу. Никто из архивистов не отвечает. Как будто они нас не слышат или уже перестали понимать по-русски. В конце концов, Николай дает ответ. Не говоря ни слова, он подходит к своей тележке, вызывающе скрещивает руки перед собой и пристально смотрит на нас. Такой поворот в нашей встрече не обещает ничего хорошего. Наступает тяжелое молчание. Лана прерывает его. «А Лариса, Ваша директриса, не собирается ли она присоединиться к нам?» Мы немного встревожены и теперь даже желаем ее присутствия. Судя по всему, Дина и Николай не участвуют в проекте экспертизы. Хотелось бы знать, идет ли речь о невыполнении приказа или о протесте двух сотрудников против того, чтобы какие-то посторонние люди копались в их «сокровище». Или, если говорить вообще, не решило ли руководство ГА РФ таким способом помешать нашей работе? Филипп Шарлье только что связался с нами. Он уже в вестибюле, напротив дамы с журналом. Очевидно, она не хочет его впускать. Николай соглашается пойти еще раз. Медленно, очень медленно он надевает шапку на свои соломенные волосы, накидывает пальто и сопровождает меня. Он невозмутимо приветствует французского эксперта своим ледяным «здравствуйте». Я предупреждаю доктора Шарлье о том, что ситуация осложнилась. Я делаю это шепотом, ведь многие русские понимают французский язык, потому что учили его в школе. В советские времена в учебных заведениях в качестве обязательного иностранного языка французский был даже более распространенным, чем английский язык. А школьные годы Николая как раз прошли под серпом и молотом. «Понял, я пристроюсь, – пробормотал доктор. – Я привык». Наконец-то идут позитивные волны. У Филиппа Шарлье их хватает. Входя в комнату, где нас ждут Лана и Дина, он добавляет: «Я получу доступ к черепу. И уже это потрясающе». Мы понимаем, откуда это прохладное отношение к нам со стороны наших собеседников. «Большое спасибо» за это профессору Николасу или, как его называют кратко, Нику Беллантони из Коннектикутского университета в США. Этот американский профессор археологии исследовал череп в 2009 году и заявил, что он принадлежит молодой женщине! Как мы поняли во время первой встречи с сотрудниками ГА РФ в прошлом году, такая выходка американца глубоко травмировала Дину и Николая. После этого скандала ни один ученый не смог близко подойти к этим костным останкам. Филипп Шарлье – первый. И за ним внимательно следят. Николай стоит в нескольких сантиметрах от него, готовый, если понадобится, вмешаться в любой момент. Первый шаг: наблюдение. Французский эксперт хватает коробку с дискетами, в которой находится кусок черепа. Он рассматривает его, поднеся близко к глазам, изучает со всех ракурсов. Все его внимание сосредоточено на костях. Его уверенное поведение так озадачивает русских архивистов, что они не осмеливаются возражать ему. Пока что… «Первая важная информация: невозможно определить пол человека, которому принадлежал череп, только с помощью визуального анализа», – уверенно говорит судмедэксперт. И продолжает: «Принадлежит он мужчине или женщине? Никто не может определить это точно. По крайней мере, мне кажется, что рискованно утверждать что-либо по этому поводу на основе столь небольших костных фрагментов. У нас есть только левая задняя часть черепа. Эта часть никоим образом не показательна для определения пола. Утверждаю это категорически». Всего за несколько минут Филипп Шарлье развенчивает часть теории своего американского коллеги. Последний утверждал, что структура костных тканей слишком тонкая, слишком хрупкая и не соответствует структуре костей, принадлежащих пожилому мужчине. «Неправильно!» У француза нет никаких сомнений. «У скелета пол определяется по тазовым костям. По черепу, по нижней челюсти или бедренной кости сделать это нельзя. Вот хорошо бы еще иметь весь череп целиком. Тут такого нет». А что касается возраста? Беллантони приходит к выводу, что череп принадлежал человеку в возрасте от двадцати до сорока лет. А Гитлеру было пятьдесят шесть. Как американец это установил? «Должно быть, он основывал свои утверждения на степени срастания черепных швов», – предположил Шарлье. Это именно так. В многочисленных интервью археолог из Коннектикута не делает тайны из своих рассуждений. Речь идет о швах, которые соединяют кости черепа. Вот что говорит Ник Беллантони в видео, снятом в его университете в Коннектикуте, УКОНН, как его еще называют: «Обычно с возрастом черепные швы закрываются, а тут они еще открытые, что соответствует индивиду между двадцатью и сорока годами»[58]. Эти пресловутые черепные швы как раз рассматривает внимательно Филипп Шарлье. «Я бы не рискнул определить возраст таких костных останков, как этот, основываясь на степени сращенности черепных швов. Этот процесс у всех людей идет по-разному. Например, у меня они могут быть полностью закрытыми, как у пожилого человека, а у моей бабушки в момент ее смерти они были открытыми. Повторяю: по степени закрытости черепных швов невозможно точно определить возраст человека, которому он принадлежал. Тем более, когда у вас есть только треть всего черепа. Не получится». «Нет!» Дина недовольна. «Нет!» – вторит ей Николай. Лана поясняет: у нас есть разрешение. «Нееет!» Доктор Шарлье собирается надеть стерильные перчатки. Он хочет, чтобы ему открыли коробку из-под дискет и вынули оттуда фрагмент черепа. Лана переводит его просьбу с какой-то лихорадочной возбужденностью. Ответ обоих архивистов холоден, как сибирская зима. Не откроем. Особенно для иностранного ученого или для журналистов, сухо и резко повторяет Дина. Даже не обсуждается. В комнате нарастает напряжение. Обстановку разряжает Филипп Шарлье, он тихонько говорит: «Да это неважно. Без этого обойдемся. Я могу продолжать рассматривать череп?» Николай не ожидал такой хладнокровной реакции. Судмедэксперт поворачивается к нему, он на голову выше него. «Только посмотреть. Я не трогаю». В конце концов, Дина выдавливает из себя: «Да». Да. «Тогда я продолжаю. Я не тороплюсь, и тем хуже для них, если они рассчитывали закончить пораньше сегодня вечером». Лана воспользовалась моментом, выскочила в коридор и стала звонить Александру, прося о помощи. После десятка гудков он все-таки взял трубку. Лана подает сигнал бедствия. Ситуация сложная, в архиве отказывают, чинят препятствия. Александру все уже надоело, и он отвечает, что больше ничего сделать для нас не может. «Разбирайтесь сами!» Время приближается к 18 часам. Николай смотрит на часы и топает ногой от нетерпения. Французский эксперт чувствует, как вокруг него нарастает напряжение. Он невозмутимо набивает в свой портативный ноутбук всю информацию, которую ему удается наскрести. Полученные данные он обработает и изложит в своем отчете. В дополнение и подтверждение выводов своей экспертизы он включит в доклад сверхвысокого разрешения фотографии черепа и всех предметов, выложенных на столе. «Теменное отверстие (правая теменная кость), звездчатый разрыв в левой теменной…» В своей работе профессионал по исследованию мертвых не нуждается в помощи живых, которые рядом с ним. Даже в содействии изощренных российских архивистов. «Вот, посмотрите вот тут, например, очень интересно…» Он указывает пальцем на отверстие, хорошо различимое на макушке черепа. «Очевидно, что это следы от выстрела. Пуля прошла голову насквозь и вышла на уровне теменной кости. И это выходное отверстие, а не входное. Характерна его форма, вывернутая наружу. Шириной около 6 миллиметров. Это не означает, что калибр оружия был 6 мм. Я не могу установить калибр только по выходному отверстию. Пуля вполне могла раздробиться или деформироваться». Зато он считает, что можно с уверенностью сказать, в какой момент был произведен выстрел. «Пуля пробила еще свежую влажную кость», – утверждает он. И если речь идет действительно о черепе Гитлера, то выстрел был произведен либо когда он был еще жив, либо вскоре после его смерти. Исследование продвигается с невероятной скоростью. Теперь внимание французского судмедэксперта привлечено к черноватым пятнам на черепе. «Это остатки почвы, из захоронения, скорей всего. Можно также видеть следы обугливания. Они доказывают, что он подвергся длительному воздействию огня. Обладатель черепа был сожжен при очень высокой температуре». По словам тех, кто был в бункере и выжил, было израсходовано почти 200 литров бензина. «Совершенно верно, – соглашается Шарлье. – Сжечь тело непросто. Чтобы полностью уничтожить труп человека, необходимо не менее 100 килограммов дров или несколько сотен литров бензина. В организме человека много жидкости. Отсюда часто и происходит неоднородность карбонизации».