Они вошли в лес. Влажный темно-зеленый мох пружинил под ногами. Кусты еще брызгались росой. Тишина затаилась между деревьями. Станислава старалась ступать так же бесшумно, как ее муж, идущий впереди. Почему он не взял с собою ни томагавка, ни лука? Как только они появились на берегу, вся часть леса, примыкающая к отмели, затихла, оцепенела. Перестали петь птицы, прекратились шорохи и шевеление в кустах. Но Станислава знала: это настороженная тишина. Из-за ветвей, из-за серых стволов на них смотрели испуганные глаза. Сейчас в этом кусочке чащи все жили только одним вопросом: друг или враг? Станиславе казалось, что ее осторожно осматривают даже деревья. Высокий Орел остановился на прогалине, окруженной молодой порослью канадской лиственницы, и знаком приказал ей сделать то же самое. Она встала рядом с мужем, почти касаясь его плечом. Так они стояли две или три минуты. Но вот Высокий Орел поднес к губам ладонь и крикнул негромко: — Ку-у!.. Ку-у!.. И не успел последний протяжный звук растаять в воздухе, как вокруг все ожило. — Цок-цок-цок… — раздалось в кустах, и прямо к ногам Станиславы подбежала белка. Наклонив головку, она боком посмотрела на людей, привстала на задних лапках. Было видно, как раздуваются ноздри ее крохотного носика, как вздрагивают кисточки на ушах. — Ку-у!.. — снова произнес Высокий Орел и, присев на корточки, протянул руку. Белка вспрыгнула на ладонь, пробежала по рукаву куртки и устроилась на плече. Схватив лапками пряди волос, начала быстро перебирать их, словно выпрямляя и расчесывая. Сзади раздался вздох. На прогалину, медленно ступая, вышел лось. Закинув за спину корону рогов, он остановился в десяти шагах от Высокого Орла, словно спрашивая: «Ты меня звал?» В траву с вершины лиственницы сыпанули синицы. Подпрыгивая, подобрались поближе к людям, подняли головки. Лось втягивал широким тупым носом воздух и поворачивал голову из стороны в сторону. Станислава видела его серые замшевые щеки, мягкие влажные губы, видела, как нервно подергивается кожа на его холке. Вот он повернул голову к ней, и глаза их встретились. Лось замер. Она не знала, сколько времени они смотрели вот так друг на друга. Но навсегда запомнился взгляд красивого зверя: «Кто ты? Откуда? Зачем?» И она ответила взглядом: «Я пришла с миром. Не бойся меня». Лось понял ее. Настороженность взгляда и движений пропала. Он отвернулся и потерся щекой о свою ногу. Станислава боялась неловким движеньем нарушить то, что происходило вокруг. Временами ей казалось, что это утро, озеро, лесная поляна и звери, не боящиеся людей, — сон. И Высокий Орел, время от времени произносящий тихим голосом: «Ку-у!..» — не ее муж, а лесной дух Нана-бошо, повелевающий жизнью чащи. Он отвязал от пояса кожаный мешочек и вынул из него кусочки сала для синиц и орехи для белки, и птицы схватили свою добычу и, попискивая, унеслись в кусты, а белка, соскочив с плеча, здесь же, у его ног, стала лущить орехи и набивать защечные мешочки вкусными ядрышками. — Та-ва, теперь ты скажи слово, чтобы они знали тебя, — прошептал он. — Ку-у!.. — произнесла Станислава. И волшебный сон кончился. Лось фыркнул, попятился, присел и громадным прыжком скрылся в чаще. Белка уронила на землю орех, юркнула в сторону, рыжим пламенем вспыхнула на солнце ее шубка, и вот уже поляна пуста, и опять тишина упала на эту часть леса. Станислава растерянно оглянулась. — Они ушли… Почему они испугались? — Они еще не знают твоего голоса, — сказал Высокий Орел. — Они привыкнут. Уже в каноэ, на обратном пути, Станислава спросила: — Как тебе удалось приучить их к этому? Высокий Орел усмехнулся. — У каждого охотника свой голос. Они знают, когда выхожу в чащу я, или Красный Лис, или Овасес. Они знают всех нас. — Как же тогда вы решаетесь их убивать? — спросила Станислава печально. __ Мы всегда просим у них прощенья, прежде чем выпустим стрелу. Они знают, что нужно убивать для того, чтобы жить. Они сами делают то же самое. ○ И уже в типи, раздувая костер, Станислава поняла, что такой день бывает только один раз в жизни. Высокий Орел разрешил ей прикоснуться к самому сердцу чащи. К тому трепетному сердцу, которое одинаково бьется в груди лося, и в груди синицы, и в груди индейца-шауни. Она подошла к Высокому Орлу, взяла его руки в свои и сказала: — Благодарю тебя, муж мой. ○ … Новые заключенные приносили из города страшные вести. Станислава ловила обрывки разговоров, и перед ней постепенно вырисовывалась картина того, что происходило на воле. Из западной Польши гитлеровцы начали выселять всех поляков. Отряды солдат врывались в дома и выгоняли из них всех без разбора. Разрешали брать с собой только самое необходимое. Дороги были запружены беженцами, которые непрерывным потоком шли на восток, к границе Советского Союза. Варшаву фашисты объявили «провинциальным центром». Что там творилось, рассказала молоденькая продавщица из гастрономического магазина Пакульского Марианна Павловская. Она бежала из Варшавы в Радом и уже здесь попала в руки гестапо. — Ой, пани!.. — вскрикивала она, закрывая лицо ладонями. — Они обыскивали подряд все дома. Квартиру за квартирой… Каждую ночь… Нельзя было прятать ничего. Если что-нибудь ценное прятали и они находили — хозяев убивали здесь же. Так они убили нашего соседа Метека Стабаха. Он спрятал серебряный портсигар… Боже упаси что-нибудь прятать, особенно из драгоценностей… Надо было показать, что вы их не ждали… Мы жили на Хмельной, пани… Ночью никто не спал. Мы гасили свет, опускали шторы и так стояли за ними у выбитых окон, слушали — что на улице… И вот однажды они пришли к нам. Два солдата и офицер. Было совсем темно. Они приказали включить свет. Не обращая ни на кого внимания, открыли дверцы шкафа и начали выбрасывать оттуда платья… Перебили посуду в буфете. У нас были серебряные ложки — шесть штук. Офицер сунул их себе в карман… Тесаками от карабинов солдаты пороли подушки и перины… Один из них выстрелил в портрет Шопена, который висел в комнате матери… Потом меня, брата и мать загнали в ванную. Закрыли дверь на задвижку. Мы слышали, как они передвигали мебель. Кто-то из них заиграл на рояле. Потом раздался удар по клавишам. Наконец один сказал: «Здесь больше ничего нет». Мы услышали топот ног и обрадовались, что все кончилось. Но мы радовались слишком рано, пани. Когда они проходили мимо ванной, раздался выстрел в дверь. Мама вскрикнула и упала на пол. Я упала рядом с ней. Брат бросился под умывальник. Они стреляли в дверь еще семь раз. Потом ушли. Мы долго лежали, боясь даже вздохнуть. Когда встали, увидели, что мама мертвая. Пуля попала ей прямо в глаз. Рассказывая, Марианна уже не плакала. Слезы давно кончились. Она только вскрикивала: «Ой, пани!» — А город? — вырвалось у Станиславы. — Ой, пани, страшно подумать. На Фильтровой улице разрушен водопровод. Стакан простой воды стоит пять злотых… На Хожей, на Красивой совсем не осталось домов. Одни стены… Разбит Крулевский замок… Другие рассказывали, что в городе создано гетто — специальный лагерь для евреев. Издан приказ, чтобы евреи носили на одежде шестиугольную звезду из желтой материи. Кто скрывает национальность или отказывается носить нашивку — того расстреливают. ○ Она проснулась от лязга ключа. Один поворот… другой… Дверь отворилась. В светлом проеме черными силуэтами вырезались фигуры двух охранников в касках и с автоматами на изготовку. Один остался стоять у порога. Второй вошел в камеру. — Встать! Женщины поднялись на койках, прикрывая плечи одеялами. Охранник у двери провел рукой по стене, нащупал выключатель. Вспыхнула лампочка под потолком. Солдат, вошедший в камеру, ткнул стволом автомата ту из женщин, которая находилась к нему ближе всех. — Ты! В коридор! Он отобрал пятерых. Марианна Павловская, спавшая рядом со Станиславой, схватила с кровати узелок с запасной сменой белья. — Оставить здесь! — крикнул солдат. Марианна уронила узелок на пол и оглянулась на Станиславу. В ее глазах застыл ужас. Охранник схватил ее за плечо, толкнул к двери. Марианна упала колени. Второй солдат пинком в бок заставил ее подняться ноги. Женщин увели. Свет погас. Станислава легла. Начали укладываться и остальные. Никто не спал. Они лежали в могильной тишине камеры и широко открытыми глазами смотрели во тьму. Всех мучил вопрос: почему тех увели ночью? Раньше всегда уводили днем. Утром дежурные из заключенных, разносившие завтрак, рассказали, что в заднем дворе тюрьмы гестаповцы расстреляли двадцать пять женщин, взятых из разных камер. В обед узнали подробности. Ночью на улице, проходившей вдоль боковой стены тюремного корпуса, кто-то убил двух немецких патрульных. Убийцам удалось скрыться. Тогда гестаповцы объявили сидящих в тюрьме женщин заложниками, отобрали двадцать пять и расстреляли. Во время вечерней поверки всех построили в коридоре и зачитали приказ: с этого дня за каждого убитого немецкого солдата будут расстреливать десять человек.