– Уважаемый господин Бемберг, – начал он наконец, – и даже осмелюсь сказать: дружище Годриг, поскольку такой уж у меня характер – что на сердце, то и на языке… «О да, – подумал я. – Конечно же». – Уж и не знаю, как оно случилось, но я испытываю к вам столь сильное дружеское чувство, что, – Моссель понизил голос и склонился ко мне поближе, – изменю своим правилам и помогу вам. Скажите, где вы остановились, и я постараюсь завтра передать вам добрые вести. – Вы правда это сделаете? – схватил я его за руку. – Господь вас вознаградит, уважаемый юноша, да и я в меру скромных своих возможностей… – Поговорим об этом позже, – прервал он. – Ибо я последний, кто хотел бы выманивать деньги из уважаемого купца и хорошего человека. Я расчувствовался и позволил заблестеть на моих глазах двум слезинкам. Он наверняка должен был это заметить и, вне всяких сомнений, хорошенько позабавился. * * * Выйдя из подвальчика, мы простились в пьяных объятиях, со словами взаимной любви. Я слегка пошатнулся, уперся в его плечо и слюнявыми губами поцеловал его в щеку. Ха! Пусть знает, как оно – зарабатывать денежки! Потом я повалился в грязь и позволил ему минуту-другую мучаться, пытаясь меня поднять. При этих попытках, однако, он свалился на меня и вымазал свой красивенький кафтан в грязи. В свете фонаря я приметил на его лице гримасу отвращения и ненависти. Но Моссель взял себя в руки настолько быстро, что, имей он дело не с Мордимером Маддердином, а с честным, пусть и упрямым Годригом Бембергом, наверняка это прошло бы незамеченным. Однако после он поступил весьма непрофессионально, позволив мне самому добираться до гостиницы. Я ведь был его инвестицией, а об инвестициях следует заботиться независимо от эмоций, нас обуревающих. Оставить меня пьяного, в чужом городе, – здесь имелся изрядный риск, что инвестиция к утру будет плавать в реке: заколотая, зарезанная либо с раздробленным черепом. Я был разочарован, поскольку считал Мосселя большим профессионалом. Пошатываясь, я шел до ближайшей улочки, а когда уже был уверен, что он меня не увидит, выровнял шаг. Весь кафтан и плащ были изгвазданы в грязи, поэтому я подумал, что Энья нынешним вечером развлечется не только постельными забавами. И может, это будет не настолько приятным, но зато куда как полезным. Тень, что появилась из-за угла одного из домов, я увидал в последний момент. И в последний момент отскочил в сторону: стрела свистнула над моим левым плечом. Убийца целился в сердце. И был очень меток. Если бы не многолетние тренировки, лежать мне деревянной колодой, пялясь во тьму слепыми зеницами. Печальный был бы финал жизни бедного Мордимера, милые мои. Кончить в тирианских сточных канавах. Насколько же это неэстетично! Тень снова появилась – на миг – и снова пропала. Я вынул кинжал и осторожно двинулся в ту сторону. Внезапно услышал, как кто-то резко и болезненно сипит, а потом что-то с громким плеском упало в грязь. Я, крадучись, подобрался ближе. У стены лежал человек в черном облегающем кафтане. Маленький арбалет выпал из его рук. Я склонился над телом. Мужчина был молод, светловолос, с лицом в расчесах и со следами оспы. Я обыскал его, но ничего не нашел. Даже кошеля с деньгами. Лишь маленькая оперенная стрелка, что торчала из кадыка. Я осторожно вытянул ее. Острие было длинное, серебристого цвета. Я понюхал и ощутил запах яда. Оторвал полоску от рубахи покойника, старательно обмотал стрелку материей и спрятал в карман плаща. Кто же прикончил таинственного убийцу? Кто он, мой неизвестный опекун? А может, это просто случайность? Впрочем, ответы на эти вопросы – не столь важны. Намного сильнее меня интересовало, кто хотел убрать бедного Мордимера из этого, и так не лучшего из миров? Кому понадобилась моя смерть? Потому как – наверняка ведь не разбойничкам, связанным с тирианскими купцами. Те убьют меня, лишь когда доберутся до моих дукатов. Вернее: постараются убить. Ну а я постараюсь не убить их, пока не склоню к полной и откровенной исповеди. * * * Когда я вернулся в гостиницу, Энья спала, и ее не разбудил даже скрип двери. В свете луны я видел ее нагое тело. Светлые волосы разметались по подушке, левая рука лежала на груди, так что указательный и средний пальцы легли на сосок, а слегка разведенные ноги манили сладкою тайной, скрытой меж ее бедер. Выглядела она так волшебно и невинно, что даже верить не хотелось, будто передо мной лишь продажная девка. Но лоно ее было отполировано десятками, а то и сотнями мужчин. Что ж, через несколько лет она утратит даже призрачную сладость и невинность. Жаль. Как всегда, когда из мира исчезает малая толика красоты. Я хлопнул ее по задку, чтобы проснулась, высек огонь и зажег лампу на столе. – Мордимер, – сказала Энья, потягиваясь, а ее аппетитные груди соблазнительно качнулись. – И где ты все это время был? – глянула она на меня чуть внимательнее. – В какой канаве успел искупаться? Я скинул плащ и кафтан, снял сапоги, размотал онучи. – Дела, – вздохнул. – А теперь хватит болтать – и за работу, – я указал ей на лежавший на полу грязный ворох. Она недовольно фыркнула, но встала с кровати. Почесалась между ног. – Вши, чтоб их, – пробормотала. – Как я ненавижу вшей. – А кто их любит? В ведерке еще оставалась вода, поэтому я прополоскал рот, умыл лицо и смочил волосы. – Может, приказать трактирщику приготовить ванну? – спросил. – Как ты? Большая бадья, полная горячей воды, щелочь и березовый веник, чтобы хорошенько тебя высечь… – Особенно мне нравится про «высечь», – засмеялась она и взглянула на мою одежду. – А горячая вода пригодится после твоих приключений в канаве. У тебя есть я, а ты шляешься по девкам? – спросила, но я видел, что шутит. – Любовь моя, рядом с тобой я даже думать не смею о другой женщине. И не из страха перед тобой, но с учетом разницы между выгодами и потерями. – Хм? – заинтересовалась она. – Разница между выгодами и потерями, – повторил я. – Выгода здесь – ты, а потери – время, которое я провел бы с любой другой женщиной… – Матерь Божья Безжалостная, какой ты лгунишка! Я хотел хлопнуть ее по ягодицам, но Энья так ловко увернулась, что я сумел лишь дотронуться кончиками пальцев до ее кожи. – Гибкая девочка, – пробормотал и пошел к трактирщику. Как можете догадаться, милые мои, владелец гостиницы не обрадовался внезапным моим пожеланиям, но я повертел перед его глазами серебряной двухкроновкой, и он сразу взбодрился. Погнал девку-служанку за горячей водой и приказал втащить наверх деревянную бадью из темно-коричневого, пропахшего щелочью дерева. Мне пришлось помогать, поскольку бадья была дьявольски тяжелой, а лестница – крутой и узкой. Но в результате мы уже через несколько молитв сидели в горячей воде, а девка-служанка летала туда-сюда с кувшином и доливала кипяток. Когда склонилась над бадьей, Энья придержала ее за пояс и потянулась к ее груди. – Может, присоединишься, красавица? – спросила сладенько. Девушка пискнула, зарумянилась и вырвалась. – Я п-п-пойду п-п-по воду, – стремительно обернулась и выскочила за дверь. Энья рассмеялась. – Не хочешь, а, Мордимер? Как она тебе? Свеженькая. Сколько, интересно, ей лет? Четырнадцать? – Девушек ты тоже любишь? – Я провел пальцами по ее гладкой коже. – А почему нет? – ответила она вопросом на вопрос. – А ты любишь свою работу, Мордимер? Любишь убивать и пытать людей? Я возмутился, но не рассердился. Уже привык, что люди думают именно так, а кроме того, она была очень вежлива. Настолько вежлива, что даже странно – при таком-то вопросе. – Это примитивное понимание работы инквизитора, – сказал я негромко, поскольку не хотел, чтобы кто-нибудь случайно услышал наш разговор. – Я – не для того, чтобы пытать и убивать, девочка. Я – для того, чтобы дать грешникам шанс искупления и искреннего, радостного раскаяния. Лишь благодаря мне они могут надеяться на жизнь вечную с Христом. Впрочем, разговор не о моей работе. – Я плеснул в нее водой. – Зачем тебе забивать свою прекрасную головку такими проблемами? – Да-а-а? – спросила она, выгибаясь. – Я красивая? Правда? Ты так думаешь? Нагая, с мокрыми волосами и грудью, что покачивалась над водой, она выглядела весьма соблазнительно, и я сказал ей об этом. Потом притянул к себе, а когда служанка вошла с новым кувшином воды, Энья как раз объезжала меня, разбрызгивая вокруг воду и громко постанывая. Служанка выпустила из рук кувшин, но мы не обратили внимания, поскольку все равно планировали перебраться в постель. * * * Мауриций Моссель появился в гостинице около полудня. Был он в другом кафтане, теперь цвета чистой синевы, и в новой обувке, но тоже с изогнутыми носками. Я пригласил его во вторую комнату, но он успел глянуть в спальню и заметить нагое тело мирно спящей Эньи. – Годриг, дружище, – сказал сердечно. – Вижу, что ты не теряешь времени даром. – А то. Дела делами, но мужчине следует и развлечься. – И я так думаю, – согласился он. Мы уселись в креслах, и я налил вина в кубки. Чокнулись. – Есть за что выпить, – сказал Моссель. – Потому что у меня хорошие новости. Я нашел некоего человека, который задолжал мне услугу. К тому же он – капитан прекрасного корабля и прекрасно знает реку. Он возьмет тебя на юг, дружище! – Прекрасная новость! – обрадовался я. – Я тебе благодарен по гроб жизни, любезный Мауриций! – Но есть и некоторая проблема… – повысил он голос. – Какая же? – встревожился я, но мысленно широко зевнул. – Дело в том, что я должен этому капитану некую сумму. Небольшую, – сразу оговорился он, пренебрежительно взмахнув рукою. – Но все же значимую для меня, поскольку как раз теперь я вложился в некоторое дело и свободной наличности у меня нет… – Это не проблема. – Я стукнул кубком в его кубок. – Буду рад оплатить твой долг. Сколько ты там должен? Я заметил его колебание: видимо, жадность боролась в моем собеседнике с осторожностью. – Сто крон, – сказал Моссель, понизив голос. – Никаких проблем, – уверил я его, прекрасно зная, какими будут следующие слова. – Плюс проценты, – добавил он, не подведя меня. – Двадцать крон.