– Не удастся, – согласился я, поскольку в этом случае доктор Корнелий, кажется, мыслил здраво. – Властителям не хватает войск, инквизитор. Людей, готовых умереть по их приказу. Армии, которая не разбежится в панике, солдат, которые нападут на более сильного противника и будут сражаться до смерти или до победы. Солдат, что не чувствуют боли и страха, яростных, будто дикие звери. Солдат, которых нет нужды годами муштровать и учить дисциплине. И я дам таких солдат тому, кто хорошо заплатит. – То есть те люди… – Я взмахнул рукой. – Именно! Я нашел рецепт тинктуры, что превращает простого человека в не знающую жалости машину для убийства. Испытал рецепт на жителях одного из сел… – Тех, что пропали, – покивал я. – Точно! – хлопнул он в ладони. – Тинктура приводит также к абсолютной зависимости. Если не дать ее людям вовремя, станут выть от боли, молить… Сделают все за следующую порцию! Именно таким образом ты получаешь над ними полную власть… – Очень умно, доктор. Удивляюсь вашим успехам. Он просиял и удобней устроился в кресле. – Экстракт действует лишь несколько часов, а потом вызывает слабость и потерю сознания, но полагаю, что еще его доработаю. – Тут он задумался и забормотал что-то самому себе, а потом поднял взгляд. Глаза блестели как у сумасшедшего. – Способны ли вы постичь это своим разумом, господин инквизитор? Тысячи селян, превращенных в верных и безжалостных воителей? В приступе ярости раздирающих врага? Они не заменят дисциплинированной армии, не победят обученных наемников, но откроют новую страницу военного искусства… – Эти ваши совершенные солдаты, – засмеялся я. – Мои люди как раз топят в болоте их трупы. – Человече! Я нынче успел дать экстракт лишь двоим из моих людей. Остальные отдыхали после проведенного эксперимента… Да уж, интересно этот мерзавец называет уничтожение целого села. Я всегда говорил, что ученые не грешат излишней любовью к ближнему, но Корнелий превосходил все ожидания. – Бегающие в безумии идиоты – это и есть твое непобедимое войско, доктор? – Вообрази себе тысячи, десятки тысяч таких людей, – прикрыл он мечтательно глаза. – Как опустошают селения врага. Питаются останками, не чувствуют боли и страха, а может, даже не нуждаются в отдыхе, поскольку, думаю, удастся подправить рецепт. Да идет ли речь только о преимуществе в сражениях? Нет, инквизитор! Речь идет об устрашении врага, о том, чтобы тот обессилел от страха перед кошмаром, который придет на его землю! Эти люди, измененные силой моей тинктуры, станут сеятелями ужаса. Ужаса, которого еще не видывал мир! Я поразмыслил над его словами и кивнул. Были в них как полное безумие, так и беспощадная логика. – И где рецепт? – спросил я, а он закусил губу и отвернулся. – Доктор, если понадобится, я получу от тебя ответ с помощью огня и железа. Где рецепт? Где образцы? Он неохотно поднялся и пошел к стене. Дернул, отворяя, дверки малого шкафчика. Внутри была шкатулка. Я отодвинул его в сторону и сам ее вынул. Поднял металлическое веко и внутри увидел несколько баночек темного стекла да сложенный вчетверо лист пергамента. Жестом приказал доктору, чтобы снова уселся в кресло, и развернул пергамент. – Вы ничего из этого не поймете, – буркнул он. – Нужно быть алхимиком, чтобы уразуметь, о чем там речь. Я работал над этим всю жизнь! Я, доктор Корнелий Альтенферг! Мое имя переживет века! Он распалялся от собственных слов, но я решил не обращать на него внимания. Вынул пробку, затыкавшую одну из баночек, и заглянул внутрь. Густая, коричневая и смердящая гнилью мазь наполняла ее по самое горлышко. – И они это ели? – Нет, – засопел он раздраженно, ибо я прервал его выступление. – Экстракт следует растворить в алкоголе, а потом в воде и принимать внутрь. Влей его в городской колодезь и узришь чудесный эффект, – усмехнулся он окровавленными деснами. – Ага, – ответил я. Вложил пергамент и баночку назад в шкатулку и открыл двери. – Курнос, – позвал, а когда тот подошел, шепнул на ухо приказ. Тот заколебался и попросил, чтобы я повторил. Такое с ним редко случалось, но сейчас я мог его понять. Боюсь, милые мои, что и сам, получив такой приказ, поначалу решил бы, что ослышался. Я старательно прикрыл дверь и подошел к доктору, широко улыбаясь. Придержал его за плечи и воткнул острие кинжала в глотку. Перерезал ему голосовые связки, чтобы не мог вскрикнуть, но знал, что умрет он не сразу. Впрочем, на мой взгляд, все же слишком быстро. – Чт-т-то вы… – Ронс двинулся в мою сторону, с крайним удивлением глядя на Корнелия, который как раз с грохотом упал на пол. Доктор дергался, изо рта шла кровавая пена, а скрюченными, будто когти, пальцами, он пытался остановить кровь и зажать рану. – Впрочем, может, и правда, – лейтенант глубоко вздохнул. – В конце концов, у нас уже есть рецепт и образцы. А эта каналья пусть подыхает. – Пусть подыхает, – согласился я. – Но нет рецептов у нас, лейтенант, – я положил руку на шкатулку, – и нет у нас образцов. Они есть у меня. Мгновение, удивленный, он смотрел на меня, но выхватил меч быстрее, чем я ожидал. Хотя все равно слишком медленно. В конце концов, он был просто солдатом. Я ударил его ножом, но он сумел как-то извернуться, оттого я попал не в сердце. Он опрокинулся навзничь, а я упал сверху. Хотел ударить еще раз, но увидел, что он и так умирает. Смотрел на меня расширенными глазами, в которых кипел гнев. – Ронс, – сказал я ласково. – Ты меня слышишь? Он с усилием кивнул, в уголках рта появилась кровь. Я отложил нож и взял его за руку. – Лейтенант, слушайте меня внимательно, поскольку не хочу, чтобы ваша душа отходила, преисполненная гнева и непонимания. Я поднялся, снова раскрыл шкатулку и вынул из нее пергамент. Потом взял со стола коптящую лампу и опустился перед офицером на колени. – Смотрите, Ронс, – я приложил уголок пергамента к пламени. Когда листок сгорел, я растер пепел подошвой. – Нет уже тайны, – сказал. – Нет рецепта. Нет доктора. И нет свидетелей. Ощутил, как пальцы его руки спазматически сжимаются на моем запястье. – Почему? – прошептал он. – Потому что мир и так, без тинктуры доктора Корнелия, место злое, – сказал я печально. – Не хочу, чтобы он стал еще хуже. А потом я сидел рядом, пока он не умер, и закрыл офицеру глаза. Наверняка был он честным человеком, однако это никак не могло повлиять на мой долг, как я его понимал своим малым разумом. Потом вышел наружу. Курнос и близнецы как раз готовились втянуть внутрь трупы солдат. Признаюсь, что расправились они с ними умело, но в этом тоже было мало чести – убить двоих не готовых к сопротивлению людей. Так же зарезали и несчастного объеденного де Вилье, и мне подумалось, что и в этом случае проявили милосердие. – Поджигайте – и едем, – приказал я. Потом глядел, как подносят факелы к колодам и ждут, пока пламя охватит весь дом. Я перекрестился и мысленно прочел «Отче наш» за упокой души лейтенанта Ронса и его солдат. Когда был на полпути к первым деревьям, меня догнал Курнос. – Мордимер, – спросил тихо, – а зачем мы это сделали? Зачем убили людей графа? – Потому что таков был мой каприз, Курнос, – ответил я, глядя на него. – Просто таков был мой каприз. – Ага, – сказал он, и лицо его осветилось усмешкой. – Понимаю. Спасибо, Мордимер. Я кивнул ему и пошел дальше. Через два дня мы расскажем де Родимонду красивую сказку об отваге его солдат и их героической смерти в битве с яростным врагом. Я подумал об Элиссе и о том, что за две ночи путешествия наверняка вкушу плодов ее благодарности. Я усмехнулся собственным мыслям и взглянул на встающее до небес пламя. Как всегда, оно было чистым и прекрасным – словно сердца тех, кто не покладая рук служит Господу. Овцы и волки Для немощных был как немощный, чтобы приобресть немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти хотя бы некоторых. Св. Павел. Первое послание к Коринфянам. 9:22 Отчего человек так легко привыкает ко злу? Впрочем, милые мои, не мне отвечать на сей вопрос. Знаю лишь, что я – привык к Хез-хезрону. К смраду стоков, к пенной воде в реке, где рыбу видят лишь плывущей кверху брюхом; к дешевому вину и клопам в постели. Я ненавидел этот город и был не в силах покинуть его. Что ж, похоже, я превратился в портовую крысу, малого трупоеда, питающегося гниющим мясом. Как видите, я не был высокого мнения о своей работе. По крайней мере, не в жаркие, безветренные дни, когда на улочки Хез-хезрона опускается неимоверный смрад. Отчего я не избрал для себя спокойную жизнь в провинции, где – как представитель Святого Официума – занимался бы в одном из маленьких городков порчей девок, выпивкой с местными нотаблями и толстел бы так быстро, что только и успевай ослаблять пояс? Я знавал инквизиторов, которых без остатка поглощали именно такие богобоязненные занятия. Они приезжали потом в Хез-хезрон на неделю-другую, раскормленные и довольные собой, рассказывали, как хорошо идут дела вдали от хлопот большого города. А ваш нижайший слуга в это время должен был вдыхать вонь сточных канав и в поте лица своего трудиться ради Его Преосвященства епископа, который умел быть весьма неприятным человеком, особенно когда давали о себе знать его приступы подагры. Конечно, хорошо иметь лицензию самого епископа Хез-хезрона (это придает вес в глазах многих людей), но еще лучше не иметь обязательств и вечных проблем с деньгами. Мог я, правда, жить на официальном подворье Инквизиториума и спать в холодном чистом дормитории[31], но тогда пришлось бы делить комнату с другими инквизиторами. А кроме того, ежедневные молитвы: обедня, вечерня, полунощница, заутреня – такое не для меня. Точно так же, как и вино, разведенное с водой в пропорции один к трем, и реденькая кашка с дешевой приправой. Выбирая из двух зол, я предпочитал потеть и вдыхать смрад – но в собственной комнате. И знал немногих, для кого проживание в дормитории было верхом мечтаний. А нынче я лежал на твердом ложе в корчме «Под Быком и Жеребчиком» и, храня стоическое спокойствие, кормил клопов и вшей. Было так душно, что казалось: вдыхаю воздух сквозь вонючую мокрую тряпку. Рядом на столике стоял кувшин, наполненный дешевым и уже теплым вином, а мне даже не хотелось протягивать к нему руку. Я лежал и размышлял над тщетностью человеческой жизни, когда услышал в коридоре тяжелые шаги. Отчаянно скрипнула одна из четырех ступеней, ведших в мою комнату, после чего кто-то остановился у порога и с минуту хрипло дышал. Потом раздался стук. Мне даже не хотелось отвечать. Обычное «войдите» или «кто там?» уже было не по силам вашему нижайшему слуге. Поэтому я лишь издал некий неартикулированный возглас – и, как видно, его приняли за приглашение: дверь открылась, и на пороге я увидал мужчину, тело которого (чтобы не сказать туша) заслонило весь проем. – Ох, Мечом Господа нашего клянусь, – пробормотал я, а скорее – прошептал, едва шевеля губами, поскольку даже бормотать не хватало сил. Пришлец был и вправду огромен. Большое, покрытое рыжим волосом брюхо вываливалось из шерстяных штанов и свисало на уровне естества. А еще у человека были красные обвисшие щеки и почти сросшийся с шеей подбородок. Затылок – шириной с мой зад. Вдобавок незнакомец был весь в поту и отвратительно вонял. Мне казалось, что в комнате уже не может смердеть сильнее, однако… Но быстрые глаза вашего нижайшего слуги не могли не отметить, что у человека этого оказались бы проблемы с прохождением сквозь игольное ушко не только из-за своей толщины. На его пальцах я отметил солидные золотые перстни с весьма немаленькими глазка́ми благородных камней. Сапфир, рубин и изумруд. Синий, красный и зеленый. Очень красиво. – Мастер Маддердин, – просипел он, и я видел, что каждое слово выходит из него с трудом. – Позволите присесть? Я кивнул и понадеялся, что мой табурет не развалится под его тяжестью. Но пришлец осторожно пристроил огромный зад на сиденье, а потом без слов хватанул кувшин с моим вином и приложил к губам. Пил, а на толстый подбородок, горло и рубаху стекало красное, заливало выпирающий живот. Допив до конца, он рыгнул, после чего отставил кувшин. Явственно повеселел, я же – наоборот. Не люблю людей, которые не оказывают мне должного уважения. Но я мог выслушать, что он желал мне сказать, прежде чем убить его. Да и, кроме того, во-первых, мне не хотелось даже садиться на постели, а во-вторых, перстни на его пальцах свидетельствовали, что и кошель у пришедшего мог оказаться куда как толстым. И возможно, мне перепадет часть его содержимого. – Извините, господин Маддердин, – произнес он чуть более окрепшим голосом. – За ваш кувшинчик отплачу вам золотом. Я кивнул в знак того, что принимаю извинение. А может, мне только показалось, что кивнул.