Во время путешествия к летнему двору графа (как называл имение лейтенант Ронс) не случилось ничего, достойного упоминания. Товарищам лейтенанта и слугам, должно быть, запретили говорить с нами, поскольку откликались они, лишь когда к ним обращались, да и то – без охоты и сквозь зубы. Но и я не лез к ним в душу. В конце концов, все узнаем, как доедем. А пока мы пребывали в любезной компании пары десятков трупов (я заметил, что слуги собрали все тела, оставленные нападавшими в селе), и было сущим счастьем, что дорога коротка, а на улице – довольно холодно: в ином случае мое деликатное обоняние было бы обречено на определенное неудобство. Я, конечно, не слишком впечатлителен, но предпочитаю запах лесов и полей смраду разлагающихся тел. А есть люди, которым этот смрад не помеха. Как, например, мой дорогой Курнос, который и сам-то обычно воняет, будто позавчерашний труп. Пока готовились выезжать, я воспользовался моментом (люди лейтенанта были заняты сбором тел) и вошел в дом, где оставил Элиссу. Когда она услышала шаги, бросилась в угол и сжалась там, словно побитая собака, но едва увидела меня, сразу же успокоилась. Отрадное зрелище, поскольку люди редко испытывают облегчение и радость, когда видят, что их посетил я. Трудно понять, отчего боятся инквизиторов, которые посвящают жизнь свою, чтобы служить избавлению всякого мужчины и всякой женщины, обитающих в сей скорбной юдоли. – Выслушай меня, дитя, – сказал я. – Выслушай очень внимательно, потому что от этого может зависеть твоя жизнь. Элисса смотрела на меня напряженно, притом бессознательно ухватившись за мою руку и прижав ее к груди. Я говорил уже, что было к чему прижимать? – Сюда прибыли люди твоего господина, и мы с ними едем к нему в замок. Ты – моя женщина и едешь с нами от самого Хез-хезрона, поняла? Никогда ранее ты не была в селении и не видела, как убивали людей – и никого из них не знала. Я говорю понятно? – Да, господин, – ответила она тихо. – Держись поближе ко мне и не отвечай, даже если станут спрашивать, понимаешь? Никуда не отходи и не давай втянуть себя в расспросы. Постарайся даже не слушать, если кто-то станет с тобой разговаривать. Если захотят о чем-то тебя спросить или что-то тебе сказать – молчи и смотри на меня. Ясно? – Да, господин, – повторила она. – Я ничего не понимаю, но… Я прервал ее, подняв руку: – Ты ничего и не должна понимать. Выполняй мои приказания и, может, уцелеешь. Верно, вы удивлены изрядными чувствительностью и милосердием вашего нижайшего слуги. В конце концов, зачем бы мне спасать ничего не стоящую жизнь впервые повстречавшейся селянки? В том-то и дело, милые мои, что я не готов отказывать в значении чьей бы то ни было жизни. Особенно жизни того, кто уцелел в страшной резне, воочию явив пример Божьей воли. Вдобавок Элисса была единственной, кто видел убийц. И как знать, может, в соответствующий момент именно это мне и пригодится? Может, даже спасет жизнь? Признаюсь также – искренне, смиренно и не без обеспокоенности, – что очень интересовался я пышной и красивой грудью Элиссы. Мне казалось, что приятно будет увидеть, как раскачивается она надо мной, ощутить ее вес в своих ладонях. Тем более что женщины, благодарные спасителям, бывают невероятно страстными. Ох, знаю, сколь низки и приземленны эти мысли, но, во-первых, уже несколько недель у меня не было женщины, а во-вторых, я всего лишь человек, нищий духом. И, как гласит Писание, именно для таких, как я, и приуготовлено Царствие Небесное. Однако вопреки моим опасениям лейтенант и его люди не обращали на Элиссу особого внимания. Я отдал ей свой запасной плащ, под которым скрыла она свои сельские одежды, и всю дорогу не отпускал ее от себя. Элисса была послушной девицей и все время молчала, отвечая лишь, когда я задавал ей вопрос. Я услышал даже, как один из слуг вполголоса с удивлением говорит другому: – Гляди, как выдрессировал свою девку. А моя по любому поводу рот открывает. Ночь мы провели спокойно, хотя я и не преминул напомнить своим парням, чтобы охраняли нас в три смены. Впрочем, я обратил внимание, что лейтенант Ронс поступил точно так же. А значит, или хотел присмотреть за нами, или боялся появления убийц (хотя мне трудно было вообразить себе банду, готовую напасть на десятерых вооруженных людей). Сам я решил выспаться. И хотя у меня врожденная склонность к очень чуткому сну, а близкая опасность действует на меня, словно ведро холодной воды, однако я спокойно проспал до рассвета, а к полудню мы увидали возвышенность на излучине реки. На склоне же этой возвышенности находился аккуратный, небольшой замок с двумя башнями. – Вот и прибыли, – сказал лейтенант Ронс – как видно, только затем, чтобы сказать хоть что-то, поскольку все было ясно без слов. * * * Граф Родимонд был корпулентным лысеющим мужчиной лет сорока с блеклыми глазами навыкат. Он принял нас в кожаном испятнанном фартуке, и на пальцах его я заметил желтые следы от кислот. Кабинет, в который мы вошли, был одной из лучших алхимических лабораторий, что мне приходилось видеть. На столах стояли большие горелки, реторты, котелки и змеевики. На полках теснились сотни банок и бутылочек из керамики, глины, темного стекла. Из алькова сбоку доносился запах зелий, и я увидел там сотни сушащихся растений. Кроме того, конечно, как и в любой другой уважающей себя алхимической лаборатории, полно здесь было предметов странных и никому не нужных: препарированная голова крокодила, рог гиппопотамуса, сушеный нетопырь с распростертыми крыльями и ощеренными клыками, когтистая медвежья лапа и два человеческих скелета, один большой, другой маленький, и к тому же без черепа. На деревянных полках, вдоль стены, стояло несколько десятков оправленных в кожу книг. Граф кружил подле столов и как раз снимал щипцами с горелки тигель, из которого валил дьявольски вонючий и душный дым. Скорее всего, субстанция в тигле была с примесью серы, поскольку отчетливо ощущался выразительный запах. – Нет времени, нет времени… – Де Родимонд повернулся ко мне. – Ронс, кто это еще, во имя Бога Отца? – Я уже говорил, господин граф. Это инквизитор из Хеза. – Мордимер Маддердин к вашим услугам, господин граф, – склонил я голову, а де Родимонд кинул на меня быстрый взгляд. – Разве я просил об инквизиторе, Ронс? – Нет, господин граф. – Так скажи ему, чтобы уезжал. Он махнул рукой и повернулся к тиглям. – С вашего позволения, господин граф, – сказал я вежливо, поскольку не хотел, чтобы меня сбили с мысли. Лейтенант Ронс хотел было потянуть меня за рукав, но я так глянул, что он тотчас отдернул руку. Глаза его потемнели. – Что? – Де Родимонд не скрывал нетерпения. – Готов поспорить, господин граф захочет поговорить со мной, а не с официальной делегацией от епископа Хез-хезрона, которая прибудет сюда расследовать практики языческих культов. Он вздрогнул, поставил тигель и отложил щипцы. Кашлянул. – Языческих культов? – фыркнул, но я видел, что он обеспокоен, поскольку любому известно: визит официальной комиссии Инквизиториума ни к чему хорошему не приводит. – Мы видели трупы, – сказал я. – Жестоко убитых обитателей одного из сел. Лейтенант привез их в замок господина графа. – Бандиты, – буркнул де Родимонд. – Здесь всюду полно этой голоты. Его Преосвященству стоило бы прислать судебного урядника, а не инквизитора. Он тяжело рухнул в обитое выцветшим дамастом кресло. – Принеси вина, Ронс, – приказал. – И три кубка. – Это не бандиты, господин граф, – сказал я, не сомневаясь, что и сам он об этом знает. – Бандиты не жрут мясо жертв, не глумятся над трупами и не отказываются от добычи. А в этом селе никто не грабил дома, с тел не сняли ни сапог, ни одежду, ни украшения. Он глянул на меня исподлобья. – Может, так, а может, и нет, – сказал. – Бандиты – это бандиты, и неизвестно, что им взбредет в голову. – Бандиты, господин граф, обычно ведут себя вполне рационально. Поскольку живут с добычи. И не убивают только из радости убийства. По крайней мере, не таким образом. Или вы, господин граф, можете себе представить разбойников, пожирающих трупы? Зачем бы им это делать? – Трупы обгрызли звери, – громогласно заявил де Родимонд, и я не знал, зачем он врет, если и сам не верит в свои слова. – Да простит меня господин граф, но я в состоянии распознать следы человеческих зубов и отличить их от звериных, – ответил я вежливо. – Был бы я также чрезмерно счастлив, если бы господин граф объяснил мне, как так случилось, что солдаты господина графа появились в селе уже через несколько часов после резни. Несмотря на то что от замка до села день дороги. Лейтенант Ронс должен был слышать эти слова, поскольку как раз входил с подносом, на котором стояли серебряный кувшинчик и три широких кубка. Однако я видел, что рука его даже не дрогнула. – Налей, – приказал ему де Родимонд. – Вы хотите меня допросить, инквизитор? – Он поднялся с кресла. – Меня, графа де Родимонда?! Осмелитесь ли вы подвергать сомнению мои слова? – Я ищу истину, ваша милость, – ответил я вежливо. – Это имперское пограничье, инквизитор, и оно не находится в твоей юрисдикции. – А вы, ваша милость, предпочитаете объясняться с епископским посольством, которое прибудет из Хеза, или все же думаете, что стоит поговорить со мной? – Угрожаешь мне? Я видел, что он в бешенстве. Но вместе с тем в глазах его читался страх. – Я, господин граф, никогда не осмелился бы угрожать представителю столь знатного рода. Я желаю лишь сообщить господину графу о том, какой представляется мне ситуация. – Знатного рода? – фыркнул. – Как мило! Готов спорить, что ты не слыхал ранее о графах де Родимонд, верно? – С покорностью и сожалением признаю, что мои знания касательно великих аристократических родов крайне скудны, – склонил я голову. – А умеет подсластить этот инквизитор, а, Ронс? – рассмеялся граф и подал мне наполненный кубок. – Мне можно не льстить, Маддердин, или как там тебя. Графский титул и лен мы получили, поскольку моя святой памяти матушка путалась с имперским конюшим. Так уж случается в жизни, инквизитор. Мой прадед был честным бондарем, дед – честным солдатом, отец – продажным офицером стражи, который выслужился до раскидистых рогов, а я – граф. Как поговаривают в округе – дворянин, алхимик и конфратер дьявола. А кем будет мой сын? – рассмеялся он, обнажив желтые неровные зубы. – Я ценю людей, которые занимаются алхимией, – сказал я вежливо, игнорируя его выводы касательно семьи, – поскольку сия наука требует большого знания и терпения в проводимых опытах. Церковь в этом не видит ничего плохого. Была это лишь полуправда, но я не намеревался разъяснять графу нюансы отношения Церкви к алхимической науке. – Да-да-да. – Он отпил большой глоток. – Твое здоровье, инквизитор. Не видит ничего плохого, пока не сожжет. Уж я-то знаю. Я пригубил вино: оно было молодым и кисловатым, но случалось мне пить и худшее. – Ну как, Ронс? – спросил де Родимонд. – Расскажешь ему, что происходит? – Как пожелает господин граф, – холодно ответил офицер. – Расскажи, расскажи, вдруг он чего присоветует. В любом случае лучше это, чем если пришлет своих приятелей в черных плащах. Те сразу пожгут мне половину народу. Я лишь вздохнул, поскольку непонимание деятельности и целей Инквизиториума всегда меня расстраивало. Отчего люди думают, будто мы существуем, лишь чтобы кого-нибудь сжигать? Это ведь крайность, а не ежедневное занятие. – Садись, инквизитор, – указал он мне на стул под стеной, – и слушай, поскольку это – очень интересная история. Лейтенант Ронс минутку раздумывал. – Уже третье село, – сказал наконец. – Всегда получаем письмо. На этот раз там было сказано, чтобы брали телегу и ехали в Березняки… – Так зовется то сельцо, которое ты видел, – вмешался граф. – И всегда одно и то же. Изуродованные трупы и никаких свидетелей.