* * * Туман отступил. Над землей все еще вились сероватые щупальца, а воздух был насыщен влагой, но по сравнению со вчерашним днем погода была почти нормальной. По крайней мере, теперь мы видели лес и промежутки меж деревьями, да и солнце пыталось пробиться сквозь туманный саван. Мы сидели за завтраком (ячменные лепешки, мясо и вино), когда я услышал шум в лесу: будто кто-то неосторожно и поспешно продирался сквозь кусты. Второй глянул в ту же сторону и положил арбалет на колени. Может, он и слишком осторожничал, ведь шум производил один человек или большой зверь – но учитывая опыт прошлой ночи… Только Курнос не отреагировал и, прищурив глаза, спокойно ел печеное мясо, капая жиром на подбородок. Шум приближался, пока наконец на поляну не выскочила женщина в разодранном платье. Волосы ее были растрепаны, на лице – паника. Увидев нас, женщина остановилась как вкопанная, а потом помчалась к нам с криком и плачем: – Спасите, благородные господа, спасите во имя Иисуса! Она влетела меж нами, перевернула бурдюк с вином и оказалась в объятиях Курноса. Но когда подняла голову и увидала лицо моего товарища, верно, решила, что попала из огня да в полымя. И что опасность, ее преследующая, может оказаться ерундой по сравнению с той, с которой эта женщина столкнулась теперь. Она дернулась было назад, но Курнос крепко держал ее за талию. – И куда ж ты, красавица? – спросил он сладким голосом. – Куда-то торопишься? Его рука уже гуляла возле ее груди. А было там вокруг чего гулять, грудь была весьма выдающейся. По крайней мере, насколько я мог оценить, глядя на разорванную одежду. – Оставь, Курнос, – велел я. – Иди сюда! – я потянул женщину, и та шлепнулась на землю подле меня. – Успокойся, – сказал я ей. – На! – поднял бурдюк, в котором плескались еще какие-то остатки, и влил вино ей в рот. Я обратил внимание, что женщина, пусть даже с растрепанными волосами и поцарапанным лицом, очень даже недурна. Не такая уж молодая, но – славненькая. Присосалась к вину, опорожнила бурдюк, сплюнула, а потом сблевала. Курнос нетерпеливо фыркнул, а она отерла губы тыльной стороной ладони и снова принялась отчаянно реветь. Тогда я повернул ее к себе и дал пощечину. Одну, другую; сильно. Она заскулила и замолчала, вжавшись в меня всем телом. Теперь всхлипывала у меня где-то под мышкой. Первый рассмеялся: – Мордимер сделался, типа, нянькой. – Рот закрой, тупица, – бормотнул я и похлопал женщину по спине. – Ну, говори, дитя, что случилось, – обратился я к ней, придавая голосу ласковое звучание. – Поможем тебе, если только сумеем. – О да, поможем. – Второй характерно дернул бедрами. «О Матерь Божья Безжалостная, – подумалось, – приходится мне работать в компании идиотов и вырожденцев. Почему, почему же, Господи, так жестоко караешь бедного Мордимера? Почему не могу сидеть я в Хезе, попивать винцо в тавернах и портить славных девочек? Вместо этого приходится шляться по буреломам, осматривать останки убитых и полусъеденных людей, утешать перепуганных девушек и выслушивать идиотские шутки товарищей по путешествию». Знаю, что Бог есть добро, но иногда мне тяжело в это поверить. – Дитя мое, – начал я снова. – Прошу тебя, скажи, что случилось? – Вы священник, господин? – отозвалась она, поднимая голову, а Первый фыркнул: – Да-а-а, и окрестит тебя, ага, своим кропилом, доченька. – Я не священник, – ответил я, не обращая внимания на близнеца, – я – инквизитор. – О Боже! – выкрикнула женщина, и в голосе ее звучала искренняя радость. – Как хорошо! Как хорошо! Господь меня услышал! Первый щелкнул зубами от удивления. Потому что, видите ли, милые мои, люди редко встречают инквизиторов счастливыми криками и нечасто выказывают радость от нашего присутствия. Услышав, что инквизитор поблизости, большинство хотели бы поскорее оказаться в другом месте. Словно не знают они, что мы занимаемся лишь теми, кто виновен в ересях, богохульствах или колдовстве, а законопослушных да богобоязненных обывателей нам беспокоить незачем. В общем, все удивились, а я – обеспокоился. Когда простая, перепуганная женщина считает, что наибольшее счастье для нее – встреча с инквизитором, значит, видела она нечто действительно пугающее. Что-то непривычное. Что-то, пробуждающее ужас своей неестественностью. – Ты расскажешь мне наконец, что случилось?! – Напали на нас… Они… Эти, эти, эти… – Она начала заикаться, поэтому пришлось снова ее встряхнуть. – О меч Господен – кто?! – Не знаю. – Лицо ее искривила гримаса отвращения. – Были как люди – и не как люди. Убивали… всех… грызли, отрывали куски мяса… – Она схватила ртом воздух и снова сблевала. Теперь рядом с моими сапогами. Я успокаивающе похлопал ее по спине. – Уже все хорошо, дитя мое. Мы не дадим тебя в обиду. Кто ты такая? – Живу здесь в сельце, – сказала она, всхлипывая. – Убили всех. Всех. Даже детей. – Кем они были? Как выглядели? – Как люди. – Она взглянула на меня, но во взгляде ее было какое-то ужасное непонимание. – И не как люди. У них были такие глаза… и так кричали… Боже мой, так кричали… Смеялись и убивали, перебрасывались оторванными головами, вырывали кишки… – Она снова спрятала лицо мне под мышку. – Проведи нас туда. – Нет! – крикнула она, аж у меня в ушах зазвенело. Пыталась вырваться, но я держал ее крепко. – Спокойно, дитя мое. Посмотри на меня. Ну-ка, взгляни на меня! – приказал я резко. Она подняла взгляд. – Я – лицензированный инквизитор епископа Хез-хезрона, – произнес я торжественно. – Зовусь Мордимер Маддердин. Много лет меня учили не только истинам нашей веры или умению допрашивать людей. Меня учили также и сражаться. Взгляни сюда. – Я взял в ладони ее лицо и повернул к Курносу. – Это мой помощник. Солдат и убийца. Он убил больше людей, чем ты смогла бы сосчитать – и даже представить… Курнос иронично поклонился, но на лице его мелькнула слабая усмешка. Благодаря этому выглядел он еще страшнее, чем обычно. – А теперь посмотри на них, – указал я на близнецов. – Невелики ростом, верно? Но управляются с арбалетом и ножом так, что лучше не найдешь. Это не мы боимся чудовищ и людей, дитя мое. Это чудовища и люди бегут пред нами. И знаешь почему? Не только потому, что мы сильны и обучены. С нами – слава и любовь Господа Бога нашего Всесильного и Иисуса Христа, который, сойдя с распятия Муки своей, огнем и мечом показал нам, как расправляться с врагами. Уж не знаю, в полной ли мере дошли до нее мои слова, но вот успокоили – наверняка. В глазах не было безумия, черты лица разгладились. – Как твое имя, милая? – спросил я. – У тебя ведь есть какое-то имя, верно? – Элисса, – сказала, нервно помаргивая. – Я зовусь Элисса, господин. – Проведи нас, Элисса, в село. Это ведь недалеко отсюда, верно? – Несколько миль, – ответила она тихо и осмотрелась. – Я бежала через лес… – А теперь мы пойдем спокойненько. Посажу тебя на моего коня… Второй, услышав эти слова, снова фыркнул дурноватым смехом и похлопал себя по бедрам, но я глянул на него так, что усмешка сама погасла у него на лице. Близнец отвернулся и сделал вид, что стряхивает что-то со штанин. – …и поедешь как дама, хорошо? – Хорошо, господин, – ответила она. – Мы будем все время подле тебя, и никто не причинит тебе обиды, понимаешь? – Да, господин. Но что я сделаю? Что я сделаю, если они всех поубивали? – Чьи тут владения? Кто на этой земле? – Господин граф. – Какой граф? – вздохнул я. – Граф де Родимонд. – Она покусала губу, вспоминая. Никогда в жизни я не слышал такой фамилии, но не было в этом ничего странного. Император в последние годы раздал так много графских титулов, словно доставал их из шляпы. И теперь едва ли не всякий владелец замка да пары деревенек зовется графом, лордом или даже князем. Я лично знавал князьков, у которых не было денег купить топливо на зиму, зато они с задором рассуждали о родовых связях и благородном происхождении. Дочек, впрочем, они быстренько выдавали за богатеньких мужиков, если те готовы были подбросить им золотишка. Наверняка де Родимонд принадлежал к такого рода людям. – Знаешь, где его замок? – День дороги отсюда, – сказала она, подумав. – Нужно идти вдоль реки. – Хорошо, – ответил я. – Договоримся так, Элисса. Когда покажешь нам село и расскажешь о нападении, поедем в замок твоего господина, поскольку он должен узнать о том, что произошло в его землях. А я попрошу, чтобы он нашел для тебя работу и крышу над головой. Хорошо? – Ох, спасибо, господин, – вскрикнула она с истинной радостью в голосе и прижала мою руку к губам. Я усмехнулся, поскольку люблю людей, которые умеют выказывать благодарность. Я погладил ее по спутанным волосам. – Едем уже, – приказал и поднялся. * * * К селу Элиссы мы добрались за несколько молитв. Оно лежало у речного разлива и было типичным для имперского пограничья – мест не слишком безопасных, слабо заселенных, а зимой страдающих от стай голодных волков или, что еще хуже, голодных медведей (если уж кто-то оказывался настолько глуп, чтобы пробудить их от зимней спячки). Крепкие дома, срубленные из толстенных бревен. Строители прорезали лишь маленькие оконца и такие же небольшие дверные проемы. В любом из жилищ обитатели могли легко защититься от неожиданного нападения. Разительно отличались они от домов из дерна и глины, которые строили в безопасных околицах Хез-хезрона, где зимы мягкие, а правосудие епископа карает всякого, кто скор на насилие и грабеж. Трупы были повсюду. Возле колодца и на порогах домов. Кто-то пытался сбежать к реке и теперь лежал на мелководье с омываемыми волной вытаращенными глазами. Кто-то, как видно, сопротивлялся: сжимал в руках окровавленный обоюдоострый топор. Никому это не помогло. Две женщины лежали, сплетясь в клубок, словно отброшенная ветошь, и я видел, что до последнего мига пытались они защитить детей. У одного ребенка была оторвана голова, второй прижимался к обрубленной руке матери, а череп его раздробили сильным ударом. Настолько сильным, что от самого черепа остался лишь рыже-красный паштет с осколками костей и темными потеками разбрызганного мозга.