– Кнаппе, – сказала и взглянула на меня вопросительно. Я усмехнулся краешком рта. – Именно он все устроил. То, что я отказала ему в браке, было лишь игрой, дабы люди думали, что мы друг друга ненавидим. Но именно он подбил меня на договор с дьяволом и получал со всего дела свою прибыль. Разве скопил бы он такое богатство на торговле мясом? Я был удивлен. В самом деле: как сумела она так быстро понять, что говорить следует именно о мастере цеха мясников? Но если подумать – каким мог быть ход ее мыслей? «Мордимер следил за мной по приказу Кнаппе и выследил. Однако дело приобрело серьезный оборот, и Кнаппе не только не заплатит остаток гонорара, но и попробует прикончить Мордимера за то, что не доставил меня к алтарю. А потому Мордимеру требуется крючок на Кнаппе – и он получит такой крючок благодаря мне». И я буквально слышал, как Элия мысленно спрашивает себя, что же она сама получит взамен. – Искреннее раскаяние, истинное сожаление и выдача соучастников это правильно, Элия, – сказал я серьезно. – А инквизитор может в таком случае вынести решение не пытать осужденного и сжечь лишь его тело – после повешения либо после усекновения головы. – Да, – ответила она и опять прикрыла глаза. – Да, – повторила. – Благодарю тебя. Я снова вызвал стражника и приказал увести Элию в камеру. – Поразмысли хорошенько обо всем, – сказал. – После обеда допрошу тебя в присутствии секретаря. Возвращаясь в Инквизиториум, я думал об Элии. Она была интересной женщиной. Холодной и беспощадной, но умеющей смириться с поражением. Я почти жалел, что судьба не позволила нам встретиться раньше. Я не мог ее спасти. Никто бы не смог. Ну, почти никто, поскольку, сказав, что даже папа ничего не в силах сделать, я согрешил против истины. Даже епископ Хез-хезрона обладал властью достаточной, чтобы отдать приказ о пожизненном заключении в монастыре, однако я знал, что он этого не сделает. Элию мог спасти папский суд, а путь в Апостольскую Столицу был долгим. Пока бюрократические колеса повернутся, канет в забытье даже костер, на котором ее сожгут. Что же… приходилось смириться: Элии меж нами не будет. Жаль. Как и всегда, когда из мира уходит толика красоты. * * * Я знал, что слуги Кнаппе попытаются до меня добраться, но даже они не сумели бы пройти мимо охранников Инквизиториума. Впрочем, в конце концов я нашел минутку, чтобы лично проведать мастера мясников. Встал у дверей, перед медным билом, и подумал: после моего недавнего визита прошло столь немного – но сколько же всего за это время случилось. Постучал. Некоторое время внутри царила глухая тишина, потом я услышал шарканье ног. – Кто? – рявкнул голос из-за дверей. – Мордимер Маддердин, – ответил я. – Во имя меча Господа нашего, человече, – выдохнули там. – Входи скорей, наш хозяин ищет тебя по всему городу. – Вот я и пришел. Да только когда двери отворились, я шагнул в них не один. Сопровождали меня четверо солдат в черных плащах, надетых на кольчуги, с окованными железом палицами в руках. Слугу, отворившего дверь, оттолкнули: он упал под стену, глядя перепуганно, – как и следует вести себя всякому, в чей дом входит окруженный стражниками инквизитор в служебном одеянии. А на мне была черная пелерина, завязанная под горлом, и черный кафтан с вышитым серебром большим сломанным распятием. Некоторые говорят, что мы не должны чтить символ страдания Господа нашего, но забывают, что именно Крестная мука дала Ему силу, дабы сломать распятие и сойти к врагам с мечом и огнем в руках. Точно так, как нынче и я, с мечом в руках и огнем в сердце, входил в дом кощунника и грешника. Кнаппе был лишь в ночной рубахе, тапочках с изысканно выгнутыми носками и ночном колпаке, конец которого свисал ему на плечо. Выглядел он забавно, но я даже не усмехнулся. – Алоиз Кнаппе? – спросил я его. – Это вы Алоиз Кнаппе, мастер гильдии мясников? – Ты заплатишь мне за это… – прошептал он сквозь стиснутые зубы, поскольку был достаточно умен, чтобы обо всем догадаться. – Вы арестованы именем Инквизиции, по приказу Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, – сказал я. – Взять его, – приказал солдатам. – Мордимер! – заверещал он. – Давай поговорим, Мордимер, прошу тебя! «Прошу тебя» – звучало многообещающе в его устах. Так многообещающе, что я махнул рукою, дабы он отошел со мной. Мы вышли в сад, Кнаппе трясся, словно студень. Я уважал его за то, что не пытался мне угрожать – и не проклинал меня. Понимал: раз уж арестован с согласия самого епископа, то дело серьезней некуда. – В чем меня обвиняют? – спросил он дрожащим голосом. – Сам нам расскажешь, – ответил я, слегка усмехаясь. – У нас будет достаточно времени на разговоры. Он мог бы попытаться запугать меня связями, знакомствами, последствиями, но не стал этого делать. Мы оба прекрасно знали, что, когда в двери дома стучатся люди в черных плащах, от хозяина отворачиваются все сторонники, а все враги – поднимают головы. У Кнаппе врагов было много; и – никого, кто протянул бы ему руку помощи. Не теперь. – Десять тысяч, – сказал он. – Нет, – покачал я головой, – даже за сто. И знаешь почему? Он смотрел на меня довольно глуповато. – Потому что тебе уже нечего покупать, а мне – нечего продавать. – Тогда зачем мы говорим? – Похоже, остаток надежды все еще теплился в нем. – Потому что мне было интересно, насколько высоко ты ценишь свою жизнь, и я узнал, что оцениваешь ты ее в десять тысяч. Мир не много потеряет от твоей смерти. Я кивнул стражникам и подождал, пока двое его заберут, а потом отправился на ревизию дома вместе с оставшимися двумя. Присоединился к нам и нотариус и начал описывать все ценные предметы. Что ж, это могло затянуться на часы. Во славу Господа и во славу Инквизиториума. Я же тем временем нашел сейф Кнаппе и легко, поскольку был обучен и такому, вскрыл его. В сейфе свалены были золотые монеты, перевязанные шнурками векселя, облигации и расписки. Я просмотрел их внимательно и некоторые, выписанные на получателя, спрятал в карман плаща. Я знал, что многие, получив эти векселя, будут мне благодарны. А благодарность в нашей профессии важная штука. Благодарный человек склонен к помощи и к тому, чтобы делиться информацией. А наша жизнь – жизнь инквизиторов – в немалой мере зависит именно от информации. Потом я отсчитал себе из денег в сейфе семьдесят пять крон – и ни грошиком больше. В конце концов, Мордимер Маддердин суть инквизитор Его Преосвящества, а не кладбищенская гиена, пусть даже этот дом – уже не более чем гробница. Эпилог Следствие не затянулось. Обвиняемые были полны раскаяния, а обвинение опиралось на серьезные свидетельства и было исключительно подробно документировано. Согласно моему обещанию, Элию не пытали. После допросов и вынесения приговора ее отправили из узилища Инквизиториума в городскую тюрьму. Я строжайше запретил ее насиловать, а ведь это было привычным развлечением для городской стражи, особенно когда к ним в руки попадала такая красивая и молодая женщина. Я обещал ей, а Мордимер Маддердин – человек, который свое слово ценит больше собственной жизни. Даже если слово его дано такому существу, как еретичка и колдунья. Время до приведения приговора в исполнение Элия Коллер провела в одиночной камере, и когда ехала через город на черной телеге, была красива, как и прежде. От епископа Хез-хезрона я получил официальное письмо с благодарностью и денежным вознаграждением, размер которого свидетельствовал: в Хезе не только у Кнаппе узкие карманы. Тогда это меня удивило, но позднее к подобным обстоятельствам я попривык. Пока на рынке горел костер, мы, инквизиторы, стояли полукругом у лобного места. В черных плащах и в черных капюшонах. Вкруг нас поднимался смрад горящего просмоленного дерева и горелого мяса. – Мне интересно, сколько ты на этом заработал, Мордимер, – негромко произнес один из них, по имени Туффел. На губах его была искренняя улыбка, но глаза оставались холодны, словно лед, сковывавший далекий север. – Грубер, видать, немало заплатил за то, чтобы Кнаппе помогли отойти от дел, а? Грубер был главным конкурентом Кнаппе на мясном рынке, а теперь – самым серьезным кандидатом на должность мастера гильдии мясников. – Нет, – ответил я, не отводя взгляда. – Нет, – повторил, и мой товарищ отвернулся первым. – В пламени есть что-то завораживающее, – сказал он, всматриваясь в костер. Проследил за летящими в небеса искрами. – Могу я пригласить тебя на ужин, Мордимер? – Отчего бы и нет? Что может быть лучше, чем стаканчик винца в кругу друзей. Я смотрел на бьющие в небо языки пламени и на столб черного дыма, вслушивался в крики возбужденной толпы и размышлял над словами Туффела. Конечно, я подумывал над тем, как бы убить двух зайцев одним выстрелом. А Грубер с радостью заплатил бы мне, особенно учитывая, что не был настолько скуп, как Кнаппе. Но, видите ли, в моем деле самое важное – не деньги, а осознание, что я служу Добру и Истине. Разве нет? Багрец и снег Если будут грехи ваши как багряное – как снег убелю. Книга пророка Исаии. 1:18 На трех конях въехали мы на рынок городка. Ровным шагом, голова к голове. Справа был Курнос, с лицом, скрытым глубоким капюшоном. Но отнюдь не из заботы о слабых желудках близких. Что нет – то нет, мои дорогие. Курнос гордится своим лицом, да и я соглашался, что порой нелишне бывало кое-кому на него взглянуть. Однако нынче было ветрено, начинался мерзкий ледяной дождик. Как для сентября – исключительно отвратно: у наших коней в грязи были и бабки, и животы. Слева от меня, на крепком гнедке, ехали близнецы. Временами люди посмеивались, что один громадный конь везет двух маленьких людишек, но смех смолкал, когда шутники видели лицо Курноса. Или когда замечали небольшие арбалеты, что близнецы носили под широкими плащами. К тому же – всегда взведенными, а это, когда они ехали позади и их конь спотыкался, несколько меня нервировало. Из тех арбалетов близнецы вряд ли подстрелили бы рыцаря в пластинчатом доспехе с двухсот шагов. Но с пятидесяти стрелка пробивала толстую доску. И чаще всего этого хватало. Итак, мы въехали шагом в тот забытый Богом и людьми городок, надеясь сыскать там в меру приличную гостиницу, в которой сможем съесть чего-нибудь горячего, согреться у очага и просушить мокрые вещи. Ну и найти ночлег в месте, где человеку не каплет на голову. Близнецам хотелось еще кое-чего, но самое большее, что они могли здесь подцепить, – стыдную болезнь либо паршу. Я же сильнее всего беспокоился о лошадях. Я испытываю глубокое уважение к животинкам, которым приходится носить нас на спинах, и считаю, что долг всякого всадника – заботиться о своем скакуне. Когда мне было шестнадцать, я даже убил человека, который издевался над лошадью. Теперь я не настолько резок, поскольку с возрастом сделался мягче, а может, сердце мое преисполнено нынче понимания к ближним и милосердия к их слабостям. Однако к лошадям добрые чувства я сохранил. Но спокойно осмотреться в поисках гостиницы нам не удалось. Первое, что мы увидели, была толпа. Первое, что услышали, – крик. Первое, что вдохнули, – запах просмоленных дров. На том конце рынка собрался народец, а меж ним мы увидели фигуру в белой рубахе. Ее толкали, оплевывали, охаживали кулаками. Чуть поодаль стояли трое верзил из городской стражи. Глевии[18] они оперли о стену и, зубоскаля, прихлебывали пивцо из кувшина. То, что они обменивались шуточками, я, понятное дело, не слыхал, поскольку шум стоял изрядный, но все и так было написано на их ухмыляющихся лицах. Хотя в данном случае правильней было бы сказать: ухмыляющихся мордах. Все трое напоминали хорошо откормленных боровов с тупыми ряхами, а то, что на голове у каждого был кожаный шлем, как ни странно, лишь усугубляло впечатление. Посредине рыночка стоял просмоленный столп в шесть стоп высотой, вокруг – сложены просмоленные поленья. На мой взгляд, весьма неумело. Подожги – и грешник задохнется в первые же минуты, не познав милости очищающей боли. А ведь только боль могла дать ему шанс на воскресение – в далеком будущем, понятное дело, – в Царствии Небесном. А вот то, что столп был металлическим, означало, что подобные зрелища в этом городке уже случались и местом представлений для услады сердец здешней черни стал именно центр рыночка. Стражники увидели нас, но не успели ничего понять, как мы уже въехали в толпу. Кто-то вскрикнул, кого-то Курнос ударил подкованным сапогом, кто-то другой упал лицом в грязную лужу. – Стоять! – рявкнул я изо всех сил. – Во имя Святого Официума! Не скажу, что толпа смолкла сразу же и что объяла нас набожная тишина. Толпа всегда – лишь толпа, и довольно много проходит времени, пока кто-нибудь сумеет ее окоротить. Но голос мой был настолько громок, а мы – верхом и при оружии – выглядели настолько грозно, что в конце концов толпа отхлынула, будто отливная волна. – Кто здесь главный? – спросил я. Уже не так громко, поскольку это не мне следовало драть горло, но им – покорно и молчаливо внимать. – Я т-т-тут бургм-м-майстер, – проворчал, заикаясь, некто и вышел вперед. Человек с крысиной мордочкой и в изгвазданном грязью плаще. Я глянул сверху вниз.