Юлдашев, похоже, иного и не ожидал, а потому продолжал неторопливо, не слишком углубляясь в детали, излагать последовательность событий. – Али-бей сумел приструнить бедуинские племена и янычар, объединил под своей рукой Верхний и Нижний Египет и взялся за создание регулярной армии. В 1768 году он разорвал вассальные отношения с Османской империей, выслал турецкого пашу, наместника султана, и перестал платить дань. А два года спустя сам принял титул султана, провозгласив независимость Египта. – Что-то такое припоминаю… – оживился молодой человек. – Кажется, этот самый Али-бей заключал союз с нашим графом Орловым? Этот эпизод отложился в Венечкиной памяти вместе с описанием похода Средиземноморской эскадры Григория Орлова. – Верно, – кивнул консул. – Тогда шла очередная русско-турецкая война, и Али-бей счёл полезным заручиться поддержкой русского флотоводца. И, надо сказать, действовал он весьма успешно: поначалу египтянам удалось завоевать Сирию и даже захватить Дамаск. Но в 1771-м в армии вспыхнул мятеж – главнокомандующий Мухаммад-бей Абу аль-Дахаб, отказавшись воевать с братьями по вере, принял сторону Блистательной Порты, повернул штыки на Каир и выгнал Али-бея из страны. Таким образом османское правление вернулось в Египет – но лишь до 1789 года, когда на берега Нила явился Наполеон, а вслед за ним, через три года, и англичане… Юлдашев сделал паузу, чтобы долить собеседнику кофе из изящной серебряной бульотки. – В 1805 году к власти приходит Мухаммад-паша – эдакий египетский Пётр Первый, реформатор и строитель нового государства. При нём власть османов над этой древней землёй стала сугубо номинальной. Армия, государственное управление и в некотором роде сам уклад египетской жизни были реорганизованы на новый манер. Так, он дал европейское образование своим сыновьям, открывал в Египте школы, типографию, газету. Одним словом, обозначил контуры своего будущего государства как светского – в той, разумеется, мере, в какой это вообще возможно на мусульманском Востоке. Возвращаясь к аналогии с Петром Первым – Мухаммад Али при проведении реформ прибегал к крайней жестокости, не брезгуя казнями и тайными убийствами. Так, в 1811 году он учинил резню мамлюков. Мамлюки, если вы забыли, это военное сословие Египта, рекрутировавшееся, наподобие янычар, из захваченных в плен юношей кавказского и тюркского происхождения – черкесов, кипчаков, грузин и многих других. Только, в отличие от Османской империи, в Египте мамлюки не раз приходили к власти и начинали вертеть государством на свой манер. В последний раз они проделали этот фокус в конце прошлого века, устроив антитурецкий мятеж. Турки не остались в долгу – в 1806 году нанесли мятежным мамлюкам поражение, а через пять лет Мухаммад Али, человек дальновидный и предусмотрительный, решил проблему раз и навсегда, перерезав тысячи четыре мамлюков, причём часть уцелевших сумела бежать в Судан… Венечка торопливо кивал, думая только об одном – как бы удержать в памяти хотя бы половину из сказанного. …Книжку какую у него попросить, что ли? Да нет, неудобно, ещё сочтёт за неуча… …Да ты не тушуйся! – посоветовало проклюнувшееся некстати «альтер эго». – В кои-то веки попался умный собеседник. К тому же для карьеры полезно… …А без цинизма никак? – Венечка попытался одёрнуть расходившееся второе «я». …Никак. – …но на этом новый хедив не остановился. Через год он затеял войну против аравийских вогабитов – так называют последователей Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаб ат-Тамими, призывавшего своих сторонников из числа кочевых бедуинских племён яростно сопротивляться любым нововведениям. Война продлилась семь лет и закономерно закончилась победой египетских войск, к тому моменту вооружённых и реорганизованных на европейский манер. Потом последовало завоевание Судана, где также пришлось иметь дело с многочисленными мусульманскими фанатиками. Но даже убедительные победы не смогли затушить пожар религиозного фанатизма, а лишь загнали его внутрь – что в Аравии, что в Судане. Венечка слушал дипломата, изо всех сил скрывая удивление. Он-то ожидал совсем другого, чего-то касающегося его дальнейшей карьеры, а вместо этого угодил на лекцию по истории! Оставалось утешаться старой истиной, что начальству виднее. Юлдашев, видимо, угадал его мысли. – Вы простите, друг мой, что начинаю издалека – но поверьте, без понимания неких основ вам в дальнейшем будет непросто оценить моё предложение. …Ага, всё-таки предложение!.. …А ты сомневался?.. – Что вы, граф, мне чрезвычайно интересно. Продолжайте, прошу вас! – Вот и славно. Итак, преемник Мухаммада Али, хедив Исмаил-паша, продолжил «европейские» реформы. При нём было начато самое грандиозное со времён фараоновых строительство в Египте – Суэцкий канал. Надеюсь, с историей этого предприятия вы знакомы? Венечка кивнул. – Отлично, значит, мы сбережём время. Добавлю лишь, что ровно три года назад, в ноябре семьдесят пятого, Исмаил-паша был вынужден ради погашения долгов перед британскими банками уступить англичанам почти половину своих акций Суэцкого канала. Остальными уже владели французы, и, таким образом, Египет полностью утратил контроль над этим грандиозными предприятием. Что, разумеется, не могло не вызвать недовольства в самых разнообразных кругах. – Но ведь и французам, насколько мне известно, не удалось удержать контроль над каналом? – перебил дипломата Венечка. – Верно, – подтвердил Юлдашев. – Англосаксы и здесь оказались верны себе: пользуясь трудностями, постигшими французских партнёров после поражения во франко-прусской войне, они вынудили их уступить свою долю акций канала, получив, таким образом, его в своё полное и практически бесконтрольное распоряжение. – И это, надо думать, не прибавило им сторонников ни во Франции, ни в Египте? – Верно мыслите, молодой человек, – усмехнулся консул. – И тут мы подходим к сути дела, ради которого я вас потревожил… – Ну что, Вениамин Палыч, обдумали? – осведомился Юлдашев. – Понимаю, что не оставил вам времени на размышление, но поймите и меня: дело крайне спешное. «Николай» стоит под парами в гавани, завтра с утра, крайний срок, надо отчалить. Канцлер ждать не будет! Если вкратце, то предложение сводилось к следующему. Венечка оставляет нынешнюю должность и переходит на дипломатическую службу – советником при графе Юлдашеве, советнике главы русской делегации канцлера Горчакова на конференции в Порт-Саиде. Съезжающимся туда дипломатам и министрам четырёх держав – России, Турции, Франции и Германии – предстояло решить судьбу Суэцкого канала. Представители Британии на эту конференцию приглашены не были, что вызвало взрыв ярости в Туманном Альбионе. Огорошив собеседника такой перспективой – ещё бы, оставить флот, которым грезил всю сознательную жизнь, и избрать дипломатическое поприще! – Юлдашев предложил проветриться, совершив прогулку по улицам Александрии в коляске. Поначалу он даже хотел воспользоваться паланкином, который тащили восемь чернокожих носильщиков, но лейтенант в смятении отказался – он ещё не настолько проникся духом Востока, чтобы позволить себе ездить на людях. И скоро пожалел о своей щепетильности: коляска с трудом пробиралась по улицам Александрии, заполненным разнообразной публикой. Кого тут только не было: нищие, укутанные в грязные полосатые тряпки, бродячие дервиши с глубоко запавшими, горящими фанатизмом глазами, высокомерные чиновники и турецкие редифы, оборванные египетские полицейские при дубинках и жезлах с бубенцами, женщины, с ног до головы укутанные в непроницаемые покровы, спешащие по своим делам ученики медресе, уличные ремесленники и палестинские евреи, торгующие прямо на камнях мостовой… Как и вчера вечером, перед коляской русского консула расступались, но при таком многолюдье это не слишком помогало – как и не помогали крики и палки двух скороходов, бегущих впереди и расчищающих экипажу дорогу. – И что же вы скажете? Венечка вздохнул. Честно говоря, он всё решил сразу, стоило графу изложить предложение, и взял паузу, только чтобы немного привести в порядок мысли. – Похоже, граф, моряк из меня не вышел. Служба проходила по большей части на суше, в береговой артиллерии. «Хотспур» – всего лишь эпизод, причём случайный. Крест и производство в чин – это, конечно, хорошо, но я-то понимаю, что до однокашников мне далеко. Вон, Серёжа Казанков при Кронштадте и Свеаборге монитором командовал, Гревочка, барон, который месяц в Южных морях на «Крейсере». Я по сравнению с ними человек совершенно сухопутный. – Ну-ну, не скромничайте! – консул осторожно, чтобы не показаться фамильярным, похлопал Остелецкого по плечу. – Турки ценят вас весьма высоко. Открою тайну: они даже намекнули, что были бы рады видеть вас в составе делегации. Оно и понятно – кавалер ордена Полумесяца, преподнёсший им на блюдечке адмирала Хорнби, единственный, кто здесь, при Александрии, сумел потопить британский броненосец. Одно слово – Гергедан-паша! – Что ж… – Остелецкий помедлил. – Похоже, вы не оставили мне выбора. – Согласны? Кивок. …И то верно. К чему слова, если всё давным-давно решено? – одобрило «альтер эго». …Уж не тобой ли? …А хоть бы и так? – Замечательно, – Юлдашев явно не заметил минутной отстранённости собеседника. – Тогда заедем сейчас в одно местечко. Здесь есть превосходный парижский портной, весь дипломатический корпус Александрии обшивается у него. Закажем вам парадный мундир – на переговорах, сами понимаете, всё должно быть комильфо. Сабля у вас есть? – Не сабля, а палаш, – ответил Венечка. – Морским офицерам по форме положено. Только мой, к сожалению, потоп вместе с «Хотспуром». Когда мы с «Инфлексиблом» сцепились, я оставил его вместе с кортиком в каюте. А сам взял английский абордажный тесак – он в рукопашной схватке куда сподручнее. Но к парадному мундиру его, увы, не нацепишь. Не так поймут. – Вот и хорошо! – обрадовался Юлдашев. – Османский посланник прислал с утра нарочного с письмом – осведомляется, какие сабли положены русским морским офицерам. Надо полагать, хочет сделать вам презент. Изложу ему в ответном письме эту историю, он будет восторге. Только не вздумайте отказываться – на Востоке крайне чувствительны к таким моментам. Коляска замедлила ход и остановилась. Консул поставил ногу на подножку. К нему тотчас подлетели два оборванца, желая услужить, но слуга-скороход гортанно рявкнул на них и угрожающе взмахнул палкой. Оборванцы отстали. – Всё, Вениамин Палыч, дальше пешком. Видите, как тут узко, не протиснуться. Да и недалеко, всего квартал. Улочка по обе стороны была сплошь забита лотками торговцев. Они стояли так тесно, что между ними не то что коляске – двум пешеходам в ряд было не пройти. Среди публики, облепившей местные торговые точки, Венечка увидел матросов с «Хотспура», увлечённо торгующихся с местными лотошниками. Один из них, машинный кондуктор Трехалов, с широченной улыбкой на простоватом круглом лице примерял шёлковую турецкую феску. – На кой тебе эта дрянь, братец? – спросил Остелецкий. – Нешто бескозырка хуже? – Бескозырка – оно, конечно, завсегда лучше, – степенно согласился кондуктор. – А енту ступку я для гостинцев беру. Вот выйдет нам после войны отпуск, вернусь в родную деревню – подарю сестрёнке. Ужо она порадуется! – А жене что купишь? – осведомился консул, с интересом наблюдавший за этой сценкой. – Ты ведь женат? – Как же, вашбродие, нельзя иначе! Жёнке взял отрезы хлопчатой камки – больно она тут хороша, и стоит недорого. Ещё висюльки купил серебряные с чернью да бирюзой. Краси-ивыя! Небось все бабы на деревне обзавидуются! А пусть знают – ерой пришёл опосля военной кампании! – Верно говоришь, Трехалов, – согласился лейтенант. Ему доставляло истинное удовольствие слушать кондуктора, особенно здесь, посреди восточного базара. – Тебе ведь и крест за абордаж полагается, а к нему жалованье на треть выше и после отставки пенсион. – Так точно, вашбродие! – кивнул машинист. – Крест – то дело особое! У нас в роду один георгиевский кавалер уже имеется. Дед мой, Егор Иваныч Трехалов, за войну с французами в восемьсот седьмом году крест получил и переведён был из драгун в кавалергарды. А как помер – крест его в нашей церкви повесили, по завещанию прародителя. Я помру – так же сделать отпишу. Пущай люди помнят! – Правда твоя, голубчик, – сказал Юлдашев. – Вот, держи от меня, купи ещё гостинцев своим! И протянул большую золотую монету – французский наполеондор. Кондуктор почтительно принял подарок и вытянулся во фрунт. Венечка покосился на консула с недоумением – сумма по любым понятиям была неслыханной. – Не удивляйтесь, друг мой, – заговорил консул, когда они отошли на полквартала. – Видели, какими глазами египетские лавочники смотрели на вашего унтера? Вот увидите, к вечеру вся Александрия будет судачить, что русским матросам горстями раздают золото. – А вам-то это зачем? Подумаешь – слухи… Разве что ограбят теперь этого Трехалова… – Ни боже мой! – замахал руками Юлдашев. – Вижу, вы народ совсем не понимаете! Он теперь под забором пьяный может валяться, а никто на его карманы не позарится. На Востоке любой жест, любая мелочь имеют значение, и никто не посмеет покуситься на имущество матроса самого Гергедан-паши, спасителя Александрии! А вот лебезить, заискивать – да, будут, это наверняка. Они остановились перед высокой дубовой дверью, утопленной в нише стены. – Вот мы и пришли, – Юлдашев взялся за массивное медное кольцо и постучал. – Если вы не против, Вениамин Палыч, я пошлю скорохода за вашим парадным мундиром. Этот мастер хоть и из Парижа, а вряд ли имел дело с русской морской формой. – Так ведь не за чем посылать, – развёл руками Венечка. – Парадный мундир утоп вместе с палашом на броненосце. Разве что понырять, там вроде неглубоко… Средиземное море, на подходах к Порт-Саиду …ноября 1878 г. Погода портилась. Ноябрь – он и в Средиземноморье ноябрь. Море волновалось, бурлило, цеплялось за чёрные борта судна пенными щупальцами – будто стихия вдруг обрела волю и жадно пыталась добраться до незваных пришельцев, посмевших явиться сюда из своего сухопутья. Юлдашев не выходил из своей каюты – приступ морской болезни подкосил его совершенно. Венечка же с лейтенантом Зацаренным устроились в кают-компании и потягивали грог, варить который буфетчик «Великого князя Николая» (так именовалась теперь «Тиррения») был великий мастер. После удачного набега на Мальту Зацаренный вернулся в Марсель, где взял на борт груз мин и кое-какого дополнительного оборудования, спешно доставленный из Германии, и оттуда направился в Александрию. Там, вместе с армстронговской казнозарядной двадцатифунтовкой и двумя картечницами Норденфельда, снятыми со злополучного «Инфлексибла», «Тиррения» официально получила статус «минного транспорта» Российского Императорского флота, обретя заодно и новое имя. И, приняв на борт очередной груз, на этот раз дипломатический – графа Юлдашева и его советника, капитан-лейтенанта Остелецкого, – отправилась в Порт-Саид. Погода не слишком благоприятствовала переходу. Машинам приходилось выгребать против встречного шестибалльного ветра и короткой, ломаной волны, так что времени на беседы было предостаточно. – Как там, при Мальте-то было? – поинтересовался Остелецкий. Они с Зацаренным раньше не были знакомы (командир «Николая» закончил морское училище в 1870-м, до того, как Венечка туда поступил) и теперь расспрашивали друг друга о военных подвигах. Венечка смотрел на нового знакомого с немалым уважением – за турецкую кампанию и недавний набег на Мальту Зацаренный получил Георгия четвёртой степени, Владимира с мечами и бантами, золотое оружие и был, как и он сам, произведён в чин капитан-лейтенанта. – Честно говоря, бестолково на редкость, – ответил командир «Николая». – Я не про замысел набега, тут-то всё хорошо, разве что не додумались оснастить «Тиррению» хотя бы одним минным катером. Я про наши мины. Точнее – про немецкую систему Герца. Как же неудобно их ставить! Ночью, в виду неприятельского берега, с обязательными промерами, рискуя каждую секунду попасться неприятелю на глаза… Я тогда подумал: чтобы морские мины, или, как их ещё называют, торпедо стали не только оборонительным, но и грозным наступательным оружием, нужна совсем другая система постановки.