– Какая, к примеру? – поинтересовался Венечка. Он уже успел понять, что собеседник – настоящий фанатик минного дела. И полагает это оружие главным обстоятельством, позволившим России одержать победу как на Чёрном море и Дунае над турками, так и на Балтике – над Королевским флотом. Теперь к победному списку прибавилась и Мальта. – Надо добиться, чтобы можно было ставить мины с кормы корабля, на ходу. Представьте: выхожу в выбранную заранее точку, открываю кормовой лацпорт и по одной сбрасываю мины в воду! – Но как же якоря? – удивился Остелецкий. Уж настолько-то он был знаком с этим видом оружия. – Надо отмерить длину минрепа, опустить в воду сначала якорь, и только потом саму мину? – Да, именно так сейчас и делается. Но я подумал: а если сделать так, чтобы мина была прикреплена к якорю, а когда достигала дна – отделялась от него и всплывала? И минреп сам собой, с помощью особого механизма, на манер часового, отматывался на нужную длину? – Ну, это вы загнули, батенька… – недоверчиво протянул Остелецкий. – Это у вас получаются ненаучные сказки, как в сочинениях господина Жюля Верна! – А вот и нет! – с жаром возразил Зацаренный. Сравнения с известным французским беллетристом он словно не заметил. – Вот какая идея пришла мне в голову. В основе устройства – обыкновенный кусок сахара. Он, как известно, растворяется в морской воде, а потому… И двое офицеров склонились над листком бумаги, исчёрканным карандашными эскизами. IX. «The line that holds the rending course, The hate that swings the whole…»[12] Финский залив, Кронштадт, Военная гавань …октября 1878 г. – Обидно за Василия Фёдорыча. По мне, так его вины в этом досадном происшествии нет. Повалишин поднял воротник – октябрь явственно вступал в свои права, и норд-вест прорезал добротное сукно офицерской шинели, как ножом. – В конце концов, он не управлял своим судном. Ответственность лежала на начальнике буксирной партии – это он распоряжался маневрированием при выводе «Генерал-адмирала» из гавани. А стало быть, и на мель усадил тоже он. – Вы же знаете логику господ из-под шпица, – отозвался старший офицер. – Командир отвечает за всё, что происходит с кораблём – будь то хоть коллизии при буксировке, хоть нападение змея морского. И, знаете, тут я с ними согласен. Иначе ни порядка не будет, ни самого флота. – Так-то оно так, только обидно, если Серкова снимут с фрегата. Никто не знает «Генерал-адмирала» лучше его. Он и за достройкой надзирал, и в первый боевой выход – весной, к Свеаборгу, – его вывел, несмотря на все недоделки. А теперь предстоит идти в океан, и неизвестно, что ещё у них там вылезет… С капитаном первого ранга Серковым, командиром первого в Российском флоте океанского броненосного фрегата, Повалишин дружил давно. Получив вместе с новым чином под команду трофейную британскую «Клеопатру», он был рад оказаться со старым приятелем в одном боевом соединении, заново создаваемой «крейсерской эскадре Балтийского моря». И вот – такая досадная неприятность! Впрочем, старший офицер, конечно, прав. Что бы ни случилось на корабле – вся ответственность всегда лежит на командире. «Первый после Бога» – это про него. Броненосный фрегат лежал на поверхности воды, как брусок чёрного железа, в пяти с половиной кабельтовых на траверзе Меншиковой батареи. После трёх подряд неудачных попыток сняться с мели командир распорядился сколь возможно разгрузить судно. На подошедшие портовые баржи передали уголь, содержимое снарядных погребов, вспомогательную артиллерию, даже рангоут, оставив одиноко торчащие над палубой колонны мачт, украшенные марсами, словно стволы деревьев – разлапистыми аистиными гнёздами. Потом баржи оттянули в сторону, и маленькие, отчаянно дымящие паровые буксиры облепили «Генерал-адмирала», заводя на него буксирные концы. – Я слышал, в управлении порта предлагали подогнать землечерпалку-грязнуху с насосом и размыть грунт под днищем, – сказал старший офицер. – Если и в этот раз не смогут сдёрнуть, так и сделают, – ответил Повалишин. Буксир издал протяжный гудок. Даже без бинокля было видно, как под кормой судёнышка вздулся горб мутной от ила пенной воды. Остальные буксиры повторили его действие. Несколько минут ничего не происходило. Буксиры дрожали, надрывая машины, натянутые буксиры звенели струнами. Повалишин оглянулся – на вантах «Клеопатры» было черно от матросов. Да что там «Клеопатра»! Взгляды каждого человека в гавани были прикованы к попавшему в западню великану. – Есть, есть! – закричал старший офицер. Броненосный фрегат чуть заметно дрогнул, снова замер – по вантам «Клеопатры», по шканцам, по берегу, заполненному зеваками, пронёсся единый вздох – и вдруг пополз вперёд, набирая скорость. Головной буксир издал длинный прерывистый гудок, и в ответ радостно загомонили сотни голосов зрителей! – Готово дело! – радостно вскрикнул старший офицер. – Молодец, Василь Фёдорыч, сдюжил! Теперь довооружить фрегат, осмотреть днище на предмет протечек – и деньков через пять можно в море! – Хорошо хоть, винт у них был поднят перед буксировкой, – кивнул Повалишин. – Вполне могли и повредить. Тогда, считайте, одной боевой единицы в эскадре не досчитались бы. – Провозились бы ещё дня три, пришлось бы выходить без них, – согласился старший офицер. – Осень нынче обещают холодную, а на Балтике ледостав в иные годы случается и в середине ноября. А эскадре непременно надо выйти в океан! Повалишин обвёл взглядом стоящие на рейде корабли. «Герцог Эдинбургский», «Князь Пожарский», «Минин» – полуброненосные океанские фрегаты России. «Минин», как и «Генерал-адмирал», спущен на воду считаные месяцы назад – корабли достраивали в спешке, уже во время войны. «Князь Пожарский» в строю с 1869 года, первый русский броненосный корабль, вышедший за пределы Балтики. Девять лет – не так уж много, однако в век стремительного прогресса военного судостроения это огромный срок. «Пожарский» уже старичок. Дальше стоят британские трофеи. Первым – новенький, с иголочки, казематный броненосец «Сьюперб». Он уже в третий раз меняет флаг и название – сначала, ещё на стапеле, он был турецким «Гамидие», потом британским «Сьюпербом», а теперь получил имя «Олег», унаследованное от винтового фрегата, затонувшего на Балтике в 1869 году. Балтийские острословы не могли, конечно, обойти этот факт вниманием, приклеив броненосцу непочтительную кличку «Шалава». Вторым – «Резистанс», переименованный в «Адмирала Грейга» в честь погибшего при Свеаборге русского башенного фрегата. Один из батарейных броненосцев типа «Дифенс», построенных как уменьшенная копия знаменитого «Уорриора». Увы, эти корабли не оправдали ожиданий заказчика, уступая прототипу во всём, кроме манёвренности. «Клеопатра» вместе с ещё одним трофеем, шлюпом-авизо «Сипай», носящим теперь гордое имя «Скоморох», стоит немного в стороне, а потому вся броненосная колонна у Повалишина как на ладони. Ему тоже есть чем гордиться: «Клеопатра» (единственная из трофеев, сохранившая прежнее имя) – самый совершенный корабль своего класса, одноклассник «Комюса», убийцы клипера «Джигит». Корабли этого класса, хоть и не несут бортовой брони, могут похвастать иной защитой – карапасной, выпуклой, словно черепаший панцирь, броневой палубой, укрывающей подводную часть, котлы и механизмы. Вот только артиллерия подкачала – фрегат несёт дульнозарядные армстронговские пушки, тогда как русские «одноклассники» – крупповские, заряжающиеся с казённой части. Но ведь дарёному коню в зубы не смотрят, не так ли? И уж точно нету поводов для жалоб у капитана первого ранга Повалишина, получившего в своё командование превосходный боевой корабль, на котором ему предстоит меньше через неделю выйти в океанское крейсерство. Вот ведь, в который раз уже посетовал про себя Иван Фёдорович, не утерпел тогда, летом, присоветовал Казанкову «Москву», будь она неладна. Служили бы снова вместе, как на «Стрельце», – Серёжа ведь, помнится, сначала получил назначение старшим артиллеристом как раз на «Клеопатру». Ту самую, которой он, капитан первого ранга Повалишин, сейчас командует. И ведь сам ни на грош не верил, что крейсерская эскадра рискнёт покинуть теснины Балтики, выберется сквозь заваленные минами Датские проливы в Северное море – и дальше, в океан! А вот поди ж ты… Но, как известно, что ни делается – всё к лучшему. Пока они тут фрегаты с мели стаскивают, «Москва» четыре месяца в походе – небось уже и до Индийского океана добрались и вовсю там промышляют… Утешившись этой мыслью, капитан первого ранга Повалишин вернулся к делам насущным. Отрапортовал дежурный офицер – с берега просигналили, чтобы на «Клеопатре» были готовы принимать баржу с запасным комплектом снарядов (их снимали с тех трофеев, что оставались в Кронштадте). Иван Фёдорович вызвал к себе старшего корабельного боцмана, второго артиллериста, в чьём ведении находились снарядные погреба, и распорядился вахтенному офицеру тушить на судне все огни и свистать аврал. Корабельные будни продолжались. Северное море, где-то на траверзе Скагена …ноября 1878 г. Ноябрь в Северном море – неприятное время. Очень неприятное. Свинцовые валы валяют с борта на борт броненосные фрегаты, словно расшалившееся дитятко – пестрые куклы ванька-встанька. Потому, подумал Повалишин, и не взяли в этот поход вполне боеспособного «Петра Великого» – низкий борт и, вследствие этого, малая мореходность оставляли броненосцу немного шансов в штормовом Северном море. А ветер всё крепчает. От водопадов ледяных брызг не спасает ни парусиновый просмолённый плащ, ни поддетый под него бушлат. Капитан первого ранга Повалишин стоит на мостике. Пальцы на леерах побелели, то ли от пронзительного холода, то ли от напряжения. А иначе не устоять – качка непрерывная, выматывающая. Трещит рангоут, стонут тросы стоячего такелажа. Стеньги на всех кораблях спущены – никому и в голову не придёт рисковать ими в такую качку. Но выдержанное дерево, взятое в корабельных лесах где-нибудь на берегах Северной Двины или Ладоги, всё равно трещит, явственно намекая, что у него, как и у металла корабельного набора, есть предел выносливости. А вот у людей его нет. Во всяком случае, уставом корабельной службы подобных глупостей не предусмотрено. Вахта меняется за вахтой, быстро проносятся краткие часы сна в раскачивающихся, словно взбесившиеся маятники, койках – если, конечно, не прервёт это забытьё пронзительная трель боцманских дудок: «Все наверх, аврал!» А ещё – неистребимая, всепроникающая сырость, вода, разливающаяся по палубам, струящаяся дождиком с подволоков. То и дело приходится посылать матросов со швабрами сгонять воду в низы, но вместо неё в неплотно задраенные люки хлещут новые водопады. Единственное сухое и тёплое место на корабле – кочегарка, но поди найди чудака, который позавидует тем, кто там работает! Раскачивающаяся палуба то и дело норовит уйти из-под ног – а ведь надо крепко держать в руках лопату или длинный, тяжёлый лом, которым ворочают спёкшийся раскалённый шлак на колосниках. Все для того, чтобы котлы держали пар, чтобы машина выдавала на гребной вал положенное число индикаторных сил, чтобы вращался бронзовый, похожий на диковинный цветок винт, толкая судно вперёд, сквозь очередной шквал. А шквалам нет конца. С тех пор как эскадра протиснулась вслед за лоцманским ботом в узости Датских проливов (иначе нельзя, фарватеры завалены минами, их тут как клёцок в эстонском сладком молочном супе!) и вырвалась на просторы Северного моря, барометр только и знает, что падает. Когда оставили за кормой маяк Куллен, высящийся на заострённой оконечности полуострова Куллаберг (если верить лоции – самый яркий маяк во всей Скандинавии), «Клеопатра», подчиняясь команде с флагмана, оставила строй и вышла вперёд, заняв место на левом траверзе «Минина». «Скоморох» следовал за ней мателотом. Фрегат легко держал семь с половиной – восемь узлов при сорока четырёх оборотах винта, хотя и черпал много воды полубаком. К вечеру шторм усилился, стрелка на жестяном секторе креномера указывала порой угрожающие 28 градусов. К третьей полуночной склянке с «Генерал-адмирала» фонарём Ратьера отстучали: «Не могу поддерживать ход». Флагман распорядился сбросить до пяти узлов. С рассветом шторм поутих до свежего ветра. Волнение – короткое, злое волнение, столь характерное для Северного моря, – никуда не делось и продолжало терзать измученные корабли. С мостика «Клеопатры» открылось невесёлое зрелище: «Генерал-адмирал» плетётся на своём месте в ордере и дым валит прямо из палубы. Как выяснилось, не выдержав качки, стали один за другим рваться цепные бакштаги, удерживающие дымовую трубу, и та в конце концов повалилась на левый борт, смяв вентиляторные кожуха. Командир корабля капитан первого ранга Серков, не видя иного выхода, велел обрубить удерживающие трубу цепи, и та улетела за борт, больше не нанеся вреда. Но этим потери от штормовой ночи не ограничились. Повалишин, внимательно рассматривавший «инвалида» в бинокль, обнаружил, что у фрегата вовсе нет утлегаря; минуту спустя он обнаружился волочащимся в воде вдоль корпуса, и обломки эти с каждым ударом волны молотились в обшивку. Барометр меж тем продолжал падать. Около полудня ветер зашёл к норд-осту, качка усилилась. Крен достигал уже сорока градусов. К пятой склянке с «Генерал-адмирала» просемафорили просьбу ещё сбавить ход – у четырёх из шести котлов срезало болты, скрепляющие их с фундаментами, и машинисты, надрываясь из последних сил в ходящей ходуном кочегарке, пытались исправить повреждения. Кроме того, обнаружилась течь по верхнему шельфу брони и обоим бортам выше стальной палубы. Фрегат принимал воду и уже еле полз; убедившись, что никакие принятые меры не дают результата, позволяющего поддерживать эскадренный ход хотя бы в шесть узлов, флагман скомандовал «Генерал-адмиралу» идти самостоятельно на ост, в шведский Гётеборг. Фрегат издал длинный прощальный гудок и выполнил поворот. Команды остающихся кораблей проводили его невесёлыми взглядами – суток не прошло, а в эскадре уже убыль! Флагман бодро отсемафорил: «Доложить о повреждениях» и «Держать ход в семь узлов». Качка поутихла, и форштевни, направленные на зюйд-вест-тень-вест, с шуршанием резали свинцовые волны. Скверное это время – ноябрь в Северном море. Северное море, 55° с. ш., 3° в. д. …ноября 1878 г. Доггер-банка (название происходит от староголландского dogge – «рыбачья лодка») – настоящая Мекка рыбаков восточного побережья Англии. Эта крупнейшая песчаная отмель всего Северного моря лежит в шестидесяти милях от британского берега и тянется на сто сорок пять миль с юга на север и на сорок с лишним – с запада на восток. Глубины здесь не превышают ста футов, на шестьдесят мельче, чем на окружающих отмелях. Здесь полно корма для сельди и трески, и неудивительно, что шхуны из Гулля, Гримсби, Скарборо, Шилдса круглый год устремляются к Доггер-банке и проводят здесь по нескольку суток, пока трюмы не наполнятся живым серебром, главным сокровищем этого неласкового моря. Многие поколения пахарей моря забрасывали в здешних водах свои сети, собирая богатый урожай. Выловленные здесь треска и селёдка попадают на каждый стол старой доброй Англии, а заодно и половины Европы. Запаянные в жестяные банки, они расходятся по всему миру, и порой в тарелке британского, голландского, а то и китайского чиновника где-нибудь в Капской колонии, Батавии или на Формозе оказывается консервированная рыба, извлечённая из ячеек сети на палубе шхуны, промышлявшей на Доггер-банке. Случалось здесь всякое. Шхуны сталкивались в темноте, опрокидывали лодки поменьше – когда ненароком, а когда и намеренно. Резали сети конкурентам. Схватывались на абордаж, пуская в ход рыбацкие ножи, когда заставали недругов за попыткой снять чужие снасти. Ругались до хрипоты, до зубовного скрежета, разбивали головы глиняными кружками в припортовых кабаках, поминая старые, ещё дедовские обиды. Иностранцы тоже вносили посильную лепту – чего стоили хотя бы дюнкеркские корсары, терроризировавшие в семнадцатом веке рыбаков английского побережья! Да много чего было. Но чтобы такое!.. Сначала прожектор вспыхнул на «Минине». На других кораблях ордера этих новомодных новинок не было, и с них стали запускать осветительные ракеты. Сигнальщики и вахтенные, полуослепшие от внезапного фейерверка, терялись. Между гребней волн им мерещились то ли рыбацкие лодки, то ли паровые катера, отчаянно дымящие своими трубами. Но ведь недаром вахтенные начальники грозились повыбивать зубы за невнимательность – неприятельский берег близко, иначе нельзя! Любой матрос на русских фрегатах знал о подвигах дунайских, балтийских, черноморских миноносок. А если и их сейчас вот так – миной под мидель?.. Отзываясь на панические рапорты, засвистали боцманские дудки, вызывая прислугу к лёгким орудиям. Первым открыл огонь «Минин» – и шёл вперёд, обшаривая волны лучами прожекторов, изрыгая во все стороны сталь, свинец, смерть. Наводчики и комендоры ровно ничего не видели в свистопляске гребней волн, теней, отсветов догорающих над головами ракет, и палили в любой померещившийся им тёмный предмет. И как только не побили друг друга в этой сумятице – остаётся только гадать… «Клеопатра», как и днём, шла параллельным курсом с основной колонной. Когда началась стрельба, Повалишин вызвал прислугу к орудиям, но огня открывать не стал, справедливо полагая, что темнота сбережёт их лучше любой пальбы. Четверть часа прошли в томительном ожидании, и лишь когда фрегат потряс удар, пришедшийся куда-то в район левой скулы, комендор револьверной пушки правого борта сам, без команды, крутанул ручку, приводящую в движение связку стволов. Картечница послушно огрызнулась трескучей очередью, и вслед за ней открыли огонь и остальные орудия. Повалишин заорал «Прекратить!» – но комендоры, измученные ожиданием, ничего уже не слышали – торопливо выбрасывали поданный к орудиям боезапас в черноту, в волны, в никуда. И – новый удар, на этот раз прямо в форштевень. Фрегат содрогается всем своим металлическим телом, в темноте за бортом мелькают неясные тени. – Боцман, осмотреть таранную переборку на предмет повреждений! И задробить, наконец, стрельбу! Оттаскивайте мерзавцев от орудий, если иначе не понимают!