— Если мой отец достоин занять ваше место, — не без язвительности возразила девушка, — то я уверена, что шансы у вас обоих одинаковы, и вы с таким же успехом могли бы занять его место. — Вот так шутка! Уж не хотите ли вы снизить меня в чине и превратить в простого солдата? — Да нет, сэр, я вовсе не думала о военных чинах, когда вы говорили о своей отставке. Мысли мои более эгоистичны, я думала о том, как вы мне напоминаете моего дорогого батюшку вашим опытом и мудростью, и о том, что вы вполне достойны занять такое же место главы семьи. — Только место новобрачного, прелестная Мэйбл, но никак не отца или почтенного главы семьи. Я догадываюсь, куда вы клоните, и меня забавляют ваши реплики и блеск вашего остроумия! Мне нравится остроумие в молодых девушках, если только оно не доходит до дерзости… А Следопыт, говоря по правде, большой чудак! — О нем надо говорить либо правду, либо ничего. Следопыт мой друг, преданный друг, мистер Мюр, и я не потерплю, чтобы при мне говорили о нем дурно. — Я не хочу сказать о нем ничего дурного, уверяю вас, Мэйбл. Но в то же время сомневаюсь, можно ли сказать о нем что-нибудь хорошее. — Он, например, лучший стрелок на границе, — улыбаясь, возразила Мэйбл, — уж вы-то не сможете отрицать это! — Я не намерен оспаривать его подвигов по этой части, но ведь он невежествен, как мохок. — Да, он не знает латыни, зато он лучше всех здесь владеет языком ирокезов, а этот язык на границе куда нужней, чем латынь. — Если бы сам Лунди спросил меня, чем я больше восхищаюсь — вашей красотой или умом, прелестная и лукавая Мэйбл, я, право, затруднился бы в ответе. Меня восхищает равно и то и другое, и если в эту минуту я готов отдать пальму первенства красоте, то уже через минуту я готов преклониться перед тонким умом. Ах, покойная миссис Мюр была точно такая же, как вы! — Вы хотите сказать — последняя миссис Мюр? — спросила Мэйбл, с самым невинным видом поглядывая на своего собеседника. — Что вы, что вы! Все это сплетни Следопыта! Я вижу, этот бродяга уже успел наговорить вам, будто я был два раза женат! — В таком случае, сэр, он ошибся в счете: ведь всем, кому известно, что вы имели несчастье быть женатым; увы, четыре раза! — Только три, это так же верно, как то, что меня зовут Дэйвид Мюр! Четвертая жена — это плод злословия. Верней, она пока еще in petto, как говорят в Риме, а это на языке любви, дорогая моя, означает — в сердце. — Ах, как я рада, что не я четвертая in petto или еще где-нибудь. У меня нет никакого желания оказаться "плодом злословия"! — Не бойтесь, обворожительная Мэйбл! Лишь пожелайте стать четвертой, и все другие будут забыты, а ваша редкая красота и ваш ум возвысят вас до уровня первой. Не беспокойтесь, вы никогда и нигде не будете четвертой! — Ваше утверждение несколько ободряет меня, мистер Мюр, — рассмеялась Мэйбл в ответ, — что бы я ни думала о прочих ваших уверениях. Но, признаюсь, я предпочитаю быть четвертой среди красавиц, чем четвертой среди жен! С этими словами Мэйбл упорхнула, предоставив квартирмейстеру в одиночестве переживать свое поражение. Ей пришлось пустить в ход чисто женские средства защиты против лейтенанта Мюра: надо было дать отпор чересчур назойливым любезностям этого вздыхателя, кроме того, ее оскорбляли его обидные намеки по адресу Джаспера и Следопыта. Живая и насмешливая от природы, она вместе с тем никогда не бывала резка, но тут обстоятельства заставили ее принять более решительный тон, чем обычно. Покинув своего собеседника, она была уверена, что наконец избавилась от его ухаживаний, которые не вызывали в ней никакого сочувствия, наоборот — были ей несносны. Но не таков был Дэйвид Мюр; он привык уже к тому, что не умеет успеха у женщин, но был слишком настойчив, чтобы приходить от этого в отчаяние. Проводив Мэйбл нескрываемо злобным и наглым взглядом, он стоял и раздумывал; тут к нему неслышно подошел Следопыт. — Ничего не выйдет, квартирмейстер, ничего не выйдет! — начал проводник, смеясь своим беззвучным смехом. — Она молода и резва, не такие у вас проворные ноги, чтобы догнать ее. Поговаривают, будто вы ходите за нею по пятам, да только в ногу никак не попадете! — А я то же самое слышал о вас, любезный, хотя трудно поверить, чтобы у вас хватило на это самонадеянности. — Боюсь, что вы правы, да, я этого боюсь; как подумаю о себе — что я такое, как мало я знаю и как сурова моя жизнь, то сам понимаю, что бессмысленно питать надежду, будто такая ученая, такая веселая, добрая и нежная… –..и красивая, не забудьте добавить, — грубо прервал его Мюр. — Да, да, и красивая, — кротко и смиренно согласился проводник. — Конечно, я должен был вспомнить и о красоте, когда перечислял все ее достоинства, потому что молодая лань, когда она еще только учится прыгать, не так радует глаз охотника, как Мэйбл радует мой взор. Я в самом деле боюсь, что все мои мечты о ней несбыточны и самонадеянны. — Ну, уж если вы сами, любезный, так думаете по своей природной скромности, то я считаю своим долгом по отношению к вам, моему старому товарищу и однополчанину… — Квартирмейстер, — перебил его собеседник, пристально глядя ему в лицо, — мы часто живали вместе в стенах крепости, но очень редко встречались за ее валами — в лесах или в стычках с врагом. — Гарнизон или палатка — какая разница? Таковы мои обязанности, они удерживают меня возле складов с амуницией и провиантом, как это ни противоречит моим склонностям. Вы сами должны это понять, ведь и У вас в крови кипит воинский пыл. Но если бы вы слышали, что Мэйбл только что говорила о вас, вы бы сразу перестали добиваться благосклонности этой наглой и своенравной девчонки. Следопыт в упор посмотрел на лейтенанта. Разумеется, ему очень хотелось знать мнение Мэйбл о себе, но в нем было слишком много прирожденной, истинной деликатности, чтобы выспрашивать, что о нем говорили. Сдержанность и чувство собственного достоинства, проявленные охотником, не смутили Мюра. Зная, что он имеет дело с человеком правдивым и простодушным, квартирмейстер решил злоупотребить его легковерием и любым путем избавиться от соперничества. Убедившись, что скромность Следопыта сильней его любопытства, Мюр тем не менее продолжал: — Вам все-таки надо знать ее мнение. Следопыт. По-моему, каждый человек должен быть осведомлен о том, что говорят о нем его друзья и знакомые. Так вот, в знак уважения к вашей репутации и вашим чувствам я сейчас все перескажу вам в немногих словах. Вы не заметили, какие у Мэйбл становятся лукавые и озорные глаза, когда ей вздумается над кем-нибудь посмеяться? — Нет, лейтенант, мне ее глаза всегда кажутся прекрасными и ласковыми, хотя иногда, согласен, в них искрится смех, да, да, я не раз видел их смеющимися, но это всегда сердечный и добрый смех. — Да, да, так было и на этот раз: глаза ее, если можно так выразиться, смеялись без удержу, и в самый разгар этого веселья она выкрикнула такие слова о вас… надеюсь, вы не будете слишком огорчены. Следопыт? — Как же не буду, квартирмейстер! Конечно, буду. Мнение Мэйбл для меня значит больше, чем мнение всех прочих людей. — В таком случае не стану говорить, лучше промолчу. Зачем расстраивать человека, передавая, что говорят о нем его друзья, особенно если знаешь, что их слова могут его обидеть! Итак, больше ни звука! — Я не могу заставить вас говорить, квартирмейстер, если вы не хотите. Да, пожалуй, мне лучше и не знать мнения Мэйбл о себе, тем более, если как вы намекаете, оно не в мою пользу. Эх, если бы мы могли переделывать себя по своему вкусу, а не оставаться такими, какими создал нас бог, то и характер, и образование, и наружность — все было бы у нас иным. Бывает, человек и груб, и резок, и невежествен, но, если он этого не подозревает, он все-таки счастлив. В то же время как горько видеть собственные недостатки в ярком свете дня именно в такую минуту, когда этого меньше всего желаешь! — Вот это умно сказано, rationnel, как говорят французы. То же самое и я старался внушить Мэйбл, но тут она неожиданно убежала от меня. Вы заметили, как она ускакала прочь при вашем появлении? — Как же было не заметить! — глубоко вздохнул Следопыт и так крепко стиснул рукой ствол ружья, что пальцы будто вросли в железо. — Это было не только заметно — это было просто скандально, да, это точное слово, лучше и в словаре не найдешь, копайся в нем хоть целый час. Так и быть, Следопыт, я не вижу причин утаивать это, знайте же: эта кокетка удрала, не желая слушать мои доводы в вашу защиту. — Какие же доводы могли вы привести в мою защиту, квартирмейстер? — А уж это смотря по обстоятельствам, любезный друг. Я не рискнул бы бестактно рассуждать вообще, но готов был отразить каждое ее обвинение в частности. Назови она вас полудикарем, грубым жителем границы, я мог бы, понимаете ли, разъяснить ей, что это оттого и происходит, что вы жили на границе и вели полудикую жизнь; тогда все ее обвинения сразу бы отпали, должна же она быть мало-мальски справедливой? — И вы сказали ей все это? — Не могу поклясться, что я именно так выразился, но смысл был таков. Однако у этой девицы недостало терпения выслушать и половину моих слов. Она убежала прочь, вы видели это своими глазами, Следопыт, из чего вы можете судить, что у нее уже сложилось о вас определенное мнение и она не считает нужным меня слушать. Опасаюсь, что таково ее окончательное решение. — Я тоже опасаюсь этого, а отец ее, конечно, ошибся. Да, да, сержант жестоко заблуждается. — Полно, дружище, не унывайте! И не губите доброй своей славы, добытой трудами долгих лет! Вскиньте-ка на плечо ружье, которое вам никогда не изменяет, и вперед, в леса! Поверьте, ни одна женщина не стоит того, чтобы из-за нее печалиться хоть минуту, я это знаю по себе! Верьте слову человека, имевшего двух жен, — мне ли не знать их сестру; в конце концов, они вовсе не таковы, какими нам представляются. А если вы и вправду не прочь унизить Мэйбл, то более подходящей минуты, чем сейчас, отвергнутому искателю не дождаться. — У меня и в мыслях не было унижать Мэйбл! — Ничего, со временем вы непременно додумаетесь до этого, такова уж природа человека: он всегда старается отплатить оскорблением за оскорбление. Но помните: вам не найти более удобного случая завоевать еще большую любовь своих друзей, а это вернейшее средство вызвать зависть у врагов. — Запомните, квартирмейстер: Мэйбл не враг мне, но даже если бы это было и так, я ни за что на свете не соглашусь доставить ей хоть малейшее огорчение. — Вы так говорите. Следопыт, и я верю, что вы искренни; но разум и природа против вас, и вы когда-нибудь в этом убедитесь. Вы, наверное, слышали известную поговорку: "Если любишь меня, то люби и мою собаку". Ну, а читай наоборот, и получится: "Если не любишь меня, то не люби и мою собаку!" А теперь послушайте, что вы можете сделать. Как вам известно, наше положение на этом острове весьма сомнительно и опасно, мы вроде как в пасти у льва, не так ли? — Никак вы француза называете львом, а остров — его пастью, лейтенант? — Это только для красного словца, любезный. Всякий понимает, что француз не лев и остров не его пасть. Но может случиться, и этого я боюсь больше всего, что он превратится в ослиную челюсть! Квартирмейстер разразился ироническим хохотом, выражавшим все, что угодно, только не уважение к мудрости своего друга, майора Лунди, выбравшего этот остров для военных операций. — Остров для песта выбран очень удачно, лучшего не найти, — возразил ему Следопыт, осматриваясь кругом и как бы оценивая взглядом местность. — Все отрицаю, не отрицаю. Лунди великий мастер на малые дела. И отец его был великий лорд в этом же смысле. Я родился у них в поместье и все годы был неразлучен с Лунди, вот я и научился с почтением относиться ко всем его словам и поступкам. Вы же знаете. Следопыт, что он моя слабость. Словом, пост этот мог создать здесь либо осел, либо мудрейший Соломон, с какой стороны на это дело взглянуть. Но место очень уж ненадежное, об этом можно судить по всем предостережениям и приказам Лунди. Здесь полно дикарей, они рыщут по лесам на Тысяче Островов в поисках нашего поста. Об этом Лунди отлично знает из получаемых донесений; и самая большая услуга, которую вы могли бы оказать Пятьдесят пятому полку, — это выследить краснокожих и завести их подальше от нашего острова. Но вот беда, сержант Дунхем вбил себе в голову, что опасности следует ждать с верховья реки, потому что там расположен Фронтенак, а опыт нас учит, что индейцы всегда объявляются не с той стороны, откуда их жду, и, стало быть, могут нагрянуть с низовья. А потому садитесь в свою пирогу и плывите вниз по течению меж островов, тогда вы сможете подать нам сигнал если оттуда приблизится опасность. Если вы к тому же обшарите лес на несколько миль вдоль побережья, особенно в сторону Йорка, то сведения, доставленные вами, будут еще более достоверными, а значит, и более ценными. — Великий Змей осматривает сейчас ту местность, он прекрасно знает, где находится пост, и, конечно, вовремя предупредит нас, если нас захотят обойти с той стороны. — Но он, в конце концов, только индеец. Следопыт, а тебе надобны знания и опыт белого человека. Лунди по гроб жизни будет благодарен тому, кто поможет ему удачно завершить наш небольшой поход. Говоря по правде, дружище, он прекрасно понимает, что его и затевать-то не стоило, но он так же упрям, как старый лорд, его отец и не признается в своей ошибке, будь она ясна как божий день. Квартирмейстер продолжал уговаривать проводника немедленно покинуть остров. Хватаясь за любые доводы, он часто противоречил сам себе и, приводя одни соображения, тут же опровергал их противоположными. При всем своем простодушии Следопыт не мог не заметить уязвимых мест в рассуждениях лейтенанта, хотя был далек от подозрения что Мюр добивался лишь одного — спровадить его и избавиться таким образом от соперника На коварные речи Следопыт отвечал серьезными доводами и легко опрокидывал все аргументы казавшиеся ему неосновательными; он-то прекрасно знал свои обязанности, но, сам неспособный на подлость, он, по обыкновению, не мог разгадать низких побуждений своего собеседника. Не то чтобы у него были определенные подозрения относительно тайных намерений Мюра, но увертки последнего не ускользнули от его внимания. Кончилось тем, что после долгой беседы они разошлись и каждый остался при своем мнении, затаив недоверие к другому, но только в недоверии Следопыта, как и во всех чувствах этого человека, отражалась его открытая, бескорыстная и прямая натура. Совет, который сержант Дунхем вскоре держал с лейтенантом Мюром, имел более ощутимые последствия. Солдаты получили какие-то секретные распоряжения; они заняли блокгауз и хижины, и всякий, кто знаком с передвижениями военных отрядов, мог понять, что затевается какая-то экспедиция. И в самом деле, сержант, весь день занятый приготовлениями в так называемой гавани, вернулся со Следопытом и Кэпом в свою хижину только к вечеру. Он сел за опрятный стол, накрытый для него дочерью, и приготовился выкладывать новости. — Я вижу, дочка, ты и здесь не сидишь сложа руки, — начал старый солдат, — если судить по вкусному ужину, приготовленному с таким старанием. И я надеюсь, что, коли придется, ты покажешь себя достойной дочерью тех, кто умеет, не дрогнув, встретить врага лицом к лицу. — Неужели, дорогой батюшка, вы прочите меня в Жанны д'Арк и хотите, чтобы я повела в бой ваших солдат? — Куда тебя прочу, дочка? О ком это она говорит, не знаешь. Следопыт? — О нет, сержант, но это и неважно! Я человек невежественный и неученый, и для меня удовольствие просто слушать голос Мэйбл, вслушиваться в ее слова, о ком бы она ни говорила. — А я знаю, о чем речь, — решительно заявил Кэп. — Это каперское судно из Морде35. Ох, и награбило же оно добра в последнюю войну! Мэйбл покраснела; ей стало неловко, что невзначай оброненное ею замечание обнаружило необразованность ее отца, не говоря уж о невежестве дядюшки и, может быть, чуть наивной непосредственности Следопыта. Тем не менее она не смогла сдержать улыбку. — Батюшка, уж не хотите ли вы, чтоб я стала в строй вместе с вашими солдатами и помогла бы им оборонять остров? — Представь себе, дочка, женщинам в нашем краю нередко приходилось воевать, наш друг Следопыт подтвердит тебе это. Смотри же не испугайся, если, проснувшись завтра утром, не найдешь нас на месте: мы собираемся ночью выступить в поход. — Как, батюшка, "мы"? А меня и Дженни вы оставляете одних на острове? — Что ты, дочь моя! Это было бы совсем не по-военному. Мы оставим здесь лейтенанта Мюра, брата Кэпа, капрала Мак-Нэба и трех солдат, вот тебе и целый гарнизон на время нашего отсутствия. Дженни перейдет в эту хижину, а брат Кэп займет мое место. — А мистер Мюр? — невольно вырвалось у Мэйбл: она уже предвидела ожидавшие ее неприятности от докучливого ухаживания своего поклонника. — Пусть побегает за тобой, если тебе это по вкусу, дочка. Он у нас влюбчивый молодой человек, недаром четырежды был женат! И ему уже не терпится взять пятую, чтобы доказать, как он чтит память первых четырех. — Квартирмейстер уверял меня, — наивно вставил Следопыт, — что, когда столько потерь избороздили душу, нет лучшего средства унять боль, как заново перепахать почву, чтобы не осталось никаких следов былого. — Ах, бороздить, пахать — все это пустые слова! — возразил сержант, криво усмехнувшись. — Пусть попробует излить перед Мэйбл свою душу, бог с ним! Тогда его ухаживаниям придет конец. Я-то хорошо знаю, что моя дочь никогда не станет женой лейтенанта Мюра! Сержант сказал это непререкаемым тоном, желая подчеркнуть, что никогда не разрешит своей дочери выйти замуж за квартирмейстера.