Мэйбл смешалась, вспыхнула и растерянно улыбнулась, но тут же овладела собой и весело заговорила, чтобы скрыть свое волнение: — Не лучше ли подождать, батюшка, когда он сделает вашей дочери предложение? Не то как бы не повторилась басня о лисе и кислом винограде! — Что это за басня, Мэйбл? — нетерпеливо спросил Следопыт, который при всех своих достоинствах не знал самых простых вещей, известных почти каждому белому человеку. — Расскажите ее нам, у вас это так хорошо получается! Я думаю, что и сержант ее никогда не слыхал. Мэйбл прочитала известную басню, и у нее это действительно так мило получилось, что влюбленный Следопыт не отрывал от нее глаз, а доброе лицо его расплылось в широкую улыбку. — Как это похоже на лисицу! — воскликнул он, когда Мэйбл дочитала басню до конца. — Вот и минги тоже хитры и жестоки; эти бестии друг друга стоят. А что до винограда, то он в наших краях вообще кислый, даже для тех, кто в состоянии до него дотянуться. Но и здесь, конечно, он иногда кажется еще кислей тем, кто его не может достать. Я полагаю, например, что мингам мой скальп кажется ужасно кислым. — Насчет кислого винограда не нам тужить, дочка, пусть на него жалуется мистер Мюр. Ведь ты не мечтаешь выйти за него замуж, не так ли? — Она? Да ни за что! — вмешался Кэп. — Какая он ей пара? То ли солдат, то ли нет, не разберешь кто! История про виноград очень даже к нему подходит. — Батюшка, дядюшка, родные мои! Я пока еще не думаю о замужестве и хотела бы, чтобы об этом поменьше говорили. Но если и надумаю, то, во всяком случае, вряд ли остановлю свой выбор на человеке, который уже осчастливил своей благосклонностью трех или четырех жен! Сержант подмигнул Следопыту, как бы говоря: "Вот видишь, наше дело в шляпе!" — потом, уступая просьбе дочери, переменил тему разговора. — Ни тебе, зять, ни Мэйбл я не вправе передать командование гарнизоном, который останется на острове, — заметил он, — но вы можете давать советы и влиять на здешние дела. Официальным командиром вместо меня останется капрал Мак-Нэб; я старался сколько мог втолковать ему, что он остается здесь за главного и не подчиняется лейтенанту Мюру, который хоть и старше его чином, но сюда попал как волонтер и не должен вмешиваться в нашу службу. Смотри, брат Кэп, поддерживай капрала: если квартирмейстер приберет к рукам Мак-Нэба, то потом сядет и мне на голову — он захочет командовать и мной, и всей экспедицией. — Особенно если Мэйбл и вправду посадит его на мель во время твоего отсутствия. Но все суда, я надеюсь, ты оставляешь под моей командой? Самая дьявольская путаница всегда образуется от столкновений между главнокомандующими на море и на суше. — Вообще-то главнокомандующим здесь остается капрал. Мы знаем из истории, что разделение власти как раз и приводит к наибольшим недоразумениям, и я хочу избежать этой опасности. Капрал будет командовать, но ты можешь свободно давать ему советы, особенно во всем, что касается лодок; я вам оставляю одну лодку на случай, если вам придется отступать отсюда. Я хорошо знаю капрала, он превосходный человек и храбрый солдат; на него вполне можно положиться, если только не давать ему слишком часто прикладываться к рюмочке "Санта-Круц". Кроме того, он шотландец и легко может подпасть под влияние квартирмейстера Мюра. Тут уж вы оба, ты, зять, и ты, Мэйбл, должны зорко следить за ними. — Но зачем вы оставляете нас здесь, батюшка? Я приехала издалека, чтобы покоить вас, разве я не могу сопровождать вас и дальше? — Славная ты моя девочка! Настоящая Дунхем! И все-таки тебе придется остаться. Мы покинем остров завтра утром, еще затемно, чтобы ни один любопытный не подсмотрел, как мы будем выходить из нашего укрытия. Мы возьмем с собой два бота побольше, а вам оставим третий бот и пирогу. Мы должны выйти на протоку, по которой французы возят во Фронтенак всякое добро для индейцев. Там нам придется засесть, может быть, даже на целую неделю, чтобы перехватить их суда. — А бумаги твои в порядке, братец? — с беспокойством спросил Кэп. — Тебе, разумеется, известно, что захват судов в открытом море считается морским разбоем, если с тобою нет необходимых бумаг, подтверждающих твое право совершать рейсы на государственном или частном вооруженном судне. — Я имел честь получить от полковника звание старшего сержанта Пятьдесят пятого полка, — возразил Дунхем и с достоинством выпрямился, — а этого должно быть достаточно даже для французского короля. Если же и этого мало, у меня есть письменный приказ майора Дункана. — Но это не дает тебе права совершать рейсы на военном судне?.. — Других бумаг у меня нет, зять, но и этих хватит. Интересы его величества в этой части света требуют, чтобы мы захватили суда, о которых я говорил, и отвели их в Осуиго. Эти суда нагружены шерстяными одеялами, побрякушками, ружьями и патронами, — одним словом, всем, что нужно французам для подкупа проклятых дикарей, их союзников, которых они заставляют совершать всякие зверства. Тем самым французы попирают христианскую религию и ее заповеди, законы человеколюбия и все, что нам дорого и свято. Захватив этот груз, мы расстроим их планы и выиграем время, потому что этой осенью они уже не смогут получить из-за океана другие товары. — Однако, батюшка, разве его величество не прибегает также к помощи индейцев? — спросила Мэйбл, несколько удивленная. — Разумеется, дочка, и он имеет на это право, да благословит его господь! Но только есть большая разница в том, кто использует краснокожих в войне — французы или англичане, — это всякому понятно! — Это-то понятно, шурин! Я вот только никак не разберусь с твоими судовыми документами. — Любой француз обязан удовлетвориться документом английского полковника, подтверждающим мои права. Так оно и будет, зять. — Но какая разница, батюшка, кто втягивает индейцев в войну — англичане или французы? — Плохо дело, дочка, если ты не видишь ее, этой разницы! Прежде всего англичане по натуре человечны и смелы, а французы жестоки и трусливы. — Можешь еще добавить, брат, что они готовы плясать с утра до вечера, дай им только волю! — Совершенно справедливо! — серьезно подтвердил сержант. — И все-таки, батюшка, это не меняет дела. Если французы поступают дурно, подкупая туземцев, чтобы они воевали с их врагами, то, казалось бы, это одинаково неблагородно и со стороны англичан. Вы-то согласны со мной, Следопыт? — Вы, правы, конечно, правы. Я никогда не был с теми, кто поднимает крик, обвиняя французов в тех же грехах, какие совершаем мы сами. И все же связываться с мингами позорнее, чем с делаварами От этого благородного племени мало что осталось, но я не считал бы грехом послать их против наших врагов. — Да ведь и они убивают и снимают скальпы со всех — от мала до велика, не щадя ни женщин, ни детей. — Это у них в крови, Мэйбл, и нельзя их за это осуждать Натура есть натура, и у разных племен она проявляется по-разному. Я, например, белый и стараюсь вести себя как подобает белому. — Не понимаю — отвечала Мэйбл, — почему то, что справедливо для короля Георга, не должно считаться справедливым и для короля Людовика — Настоящее имя французского короля — Капут36, — заметил Кэп, у которого рот был набит олениной — У меня был как-то на борту один пассажир, ученейший господин, и он разъяснил мне, что все эти Людовики — тринадцатый, четырнадцатый и пятнадцатый — были великими обманщиками, на самом деле их всех звали Капутами, по-французски это значит "голова", понимать это надо так, что их должно поставить у подножия лестницы, чтобы они были под рукой, когда придет время их повесить. — Разве это не все равно, что снимать скальпы? Такое же свойство человеческой натуры! — сказал Следопыт с удивленным видом, будто он впервые услышал нечто для него новое. — Теперь я уже без всяких угрызении совести буду бить этих негодяев, хотя я и прежде с ними не особенно церемонился. Собеседники, за исключением Мэйбл, решили, что на этом вопрос, занимавший их, исчерпан, и никто, по-видимому, не находил нужным обсуждать его дальше. И в самом деле, три наших героя в этом отношении мало отличались от своих ближних, которые склонны судить обо всем пристрастно, без должного знания и понимания; возможно, и не стоило бы приводить здесь этот разговор, если бы он не имел отношения к некоторым частностям нашего повествования, а их суждения не объясняли мотивов, руководивших их поступками. Как только все отужинали и гости ушли, у сержанта с дочерью начался большой и серьезный разговор. Нежные излияния были не в характере сержанта Дунхема, но сейчас необычность положения пробудила в нем чувства, каких он до сих пор не испытывал. Пока солдат или матрос действует под непосредственным руководством своего начальника, он мало думает о риске, связанном со всей операцией. Но с той минуты, как на его плечи ложится ответственность командира, ему мерещатся сотни случайностей, от которых зависят успех или провал. Он, быть может, меньше тревожится о собственной безопасности, чем тогда, когда это составляло его главную заботу: зато он больше думает о судьбе своих подчиненных и легче поддается тем чувствам, которые подрывают его решимость. В таком положении очутился теперь и сержант Дунхем; вместо того, чтобы, как обычно, смотреть вперед со свойственной ему уверенностью в победе, он вдруг понял, что, может быть, расстается со своей дочерью навсегда. Никогда еще Мэйбл не казалась ему столь прекрасной, как в этот вечер Да и она, пожалуй, никогда ранее не открывала отцу так много привлекательных своих черт. Сегодня ее глубоко волновала тревога за отца; кроме того, она чувствовала, что на сей раз ее дочерняя любовь находит отклик в суровой душе старого ветерана, вызывая в нем ответную любовь. В ее отношениях с отцом никогда не было непринужденности; превосходство ее воспитания вырыло между ними пропасть, еще более углубившуюся из-за его чисто солдатской суровости, выработанной многолетним и тесным общением с людьми, которых можно было держать в подчинении только с помощью неослабной дисциплины. Но сейчас, когда они остались одни в последний раз перед разлукой, между дочерью и отцом возникла более сердечная близость, чем обычно. Мэйбл с радостью подмечала в словах отца все больше нежности, по которой с самого приезда втайне тосковало ее любящее сердце. — Так вы находите, что я одного роста с покойной матушкой? — сказала девушка, взяв в свои ладони руку отца и глядя на него влажными от слез глазами. — Д мне казалось, что она была выше меня. — Большинство детей так думает: они привыкли смотреть на родителей снизу вверх, вот им и кажется, что они выше ростом и вообще более внушительны. Нет; Мэйбл, твоя мать была точь-в-точь такая, как ты. — А какие у нее были глаза? — Глаза у нее были голубые, как у тебя, кроткие и манящие, дитя мое, но не такие живые и смеющиеся. — В моих глазах навсегда угаснет смех, дорогой батюшка, если вы не будете беречь себя в этой экспедиции. — Спасибо, дитя мое… Гм… спасибо. Однако я обязан выполнить свой долг. Но у меня есть одно желание — чтобы ты счастливо вышла замуж, пока мы здесь, в Осуиго. Тогда у меня будет легче на душе. — Замуж? Но за кого? — Ты знаешь того, кого я желал бы видеть твоим мужем. Тебе могут встретиться другие мужчины, более видные, богато одетые, но никогда тебе не попадется человек с таким благородным сердцем и ясным умом. — Вы так думаете, батюшка? — Я не знаю никого, кто бы мог сравниться в этом отношении со Следопытом. — Но я совсем не собираюсь замуж. Вы одиноки, и я хочу остаться с вами и скрасить вашу старость. — Да благословит тебя господь, дитя мое! Я знаю, что ты готова на это, и не отрицаю, что чувства твои заслуживают похвалы. Но все-таки я думаю, есть чувства еще более похвальные. — Что может быть похвальнее любви к родителям? — Любовь и уважение к мужу, дорогое дитя! — Но у меня нет мужа, батюшка! — Так выйди же поскорее замуж, чтобы было кого любить. Я не вечен. Мэйбл, недалек день, когда я покину тебя. — то ли болезнь унесет меня, то ли пуля прикончит. Ты же молода, тебе еще жить да жить. Тебе необходим муж, защитник, который опекал бы тебя всю жизнь и заботился о тебе так же, как ты хочешь заботиться обо мне. — И вы думаете, батюшка, — спросила девушка, перебирая своими маленькими ручками узловатые пальцы отца и разглядывая их с таким вниманием, будто нашла в них что-то необыкновенное, между тем как на губах ее играла легкая усмешка, — и вы думаете, что Следопыт наиболее подходящий для этого человек. Ведь он всего на десять или двенадцать лет моложе вас! — Что ж из этого? Он вел умеренную и полную трудов жизнь, тут надо не на годы смотреть, а на здоровье. Разве у тебя есть на примете кто-нибудь другой, кто бы мог стать тебе опорой в жизни? Нет, у Мэйбл никого не было на примете. По крайней мере никого, кто бы выразил намерение стать ее мужем, хотя в душе у нее, быть может, и бродили какие-то смутные надежды и желания. — Батюшка, мы ведь говорим не о других, а о Следопыте, — отвечала она уклончиво. — Будь он помоложе, мне было бы легче представить его своим мужем. — Повторяю тебе, дочка: все дело в здоровье! Если на то пошло. Следопыт даст сто очков вперед большей части наших молодых офицеров. Уж во всяком случае он моложе одного из них — лейтенанта Мюра. Мэйбл рассмеялась весело и беззаботно, словно не было у нее на душе никакой тяжести. — Конечно, Следопыт так моложав, что по виду годится ему во внуки, да и лет ему гораздо меньше. Сохрани тебя бог, Мэйбл, выйти замуж за офицера, во всяком случае до тех пор, пока ты сама не станешь дочерью офицера. — Если я выйду за Следопыта, мне это не угрожает, — ответила девушка, лукаво поглядывая на сержанта. — Да, он не имеет королевского патента на чин, но уже теперь водит дружбу с нашими генералами. Я бы умер со спокойной душой, если бы ты стала женой Следопыта, Мэйбл. — Батюшка! — Тяжко идти в бой, когда гнетет мысль, что дочь твоя может остаться одинокой и беззащитной. — Я бы отдала все на свете, чтобы снять это бремя с вашей души, дорогой батюшка! — Это в твоей власти, — ответил сержант, с любовью глядя на дочь, — но я бы не хотел, чтобы ты переложила это бремя на себя. Сержант произнес эти слова глухим, дрожащим голосом; никогда до сих пор не выказывал он так открыто свою любовь к дочери. Глубокое волнение этого всегда сурового, сдержанного человека особенно растрогало Мэйбл, и она жаждала избавить отца от всяких тревог. — Батюшка, говорите прямо, что я должна сделать? — воскликнула она потрясенная. — Нет, нет, Мэйбл, это будет несправедливо — ведь твои желания могут противоречить моим. — У меня нет никаких желаний, и я не понимаю, о чем вы говорите… это касается моего будущего замужества, не так ли? — Если бы ты обручилась со Следопытом, пока я жив, если бы я был твердо уверен, что ты станешь его женой, то, что бы ни ожидало меня впереди, я умер бы спокойно. Но я не могу требовать от тебя такого обещания, дитя мое, и не хочу заставлять тебя делать то, в чем бы ты позднее раскаивалась. Поцелуй меня, дочка, и ложись спать.