– Сделай перерыв и поешь, пока обед не остыл, – говорит он, присаживаясь на диван со своей книгой. – Ага, – соглашаюсь я. – Книжки об именах никуда не денутся, если ты на минутку прервешься, – говорит он, но я по голосу слышу, что он улыбается, – он всегда побуждал меня с головой погружаться в новые предметы, не просто изучать их, но копать глубже и разбирать их по частям, словно механик, который переделывает мотор. – Просто это так интересно… – Я окунаю кусок сэндвича с жареным сыром в суп и кусаю, не отрывая глаз от книги. – Они все что-нибудь значат – фамилии, имена. Все. А когда более-менее разберешься в них, их легко расшифровать. Назови имя, любое имя. – Но не дав ему ответить, продолжаю: – Вот, например, твое имя – английское, но это форма позднего греческого имени Христофорос, а «форос» значит «выносить» или «нести», и в этом есть смысл, потому что на тебе все время лежит большая ответственность. Имена могут многое рассказать о людях. Папа откладывает книгу и слушает. Он всегда внимательно меня слушает. – А если человек не знает, что значит его собственное имя? В этом случае значение неважно или правила все равно действуют? – спрашивает он, и я отрываюсь от чтения, чтобы обдумать его вопрос. – Я бы сказала… – Делаю паузу, перебирая в памяти известные мне имена и качества их обладателей. – Действуют. Не важно, знает человек это или нет, его имя о чем-то говорит. Ну… это вроде разницы между словами «корица» и «вонь». «Корица» звучит приятно и вызывает в сознании образ счастья, тогда как «вонь» просто… воняет. – Я глотаю ложку томатного супа. – Ну давай, назови мне какое-нибудь имя. Папа думает несколько секунд. – Гамильтон, – наконец говорит он. – Гамильтон? – переспрашиваю я. – В смысле, Александр Гамильтон из американской истории?[4] – В смысле, мой отец. На мгновение замираю от изумления. Папа никогда не говорит о своей семье. Как-то раз он сказал, что его родители умерли до моего рождения и он никогда не был близок с ними. Когда я стала приставать с подробностями, он сказал, что тут больше нечего рассказывать. Я даже не знала, как звали его отца. – Твоего папу звали Гамильтон? – с любопытством спрашиваю я. – Ну, надо же, тебе еще повезло, что тебя назвали Кристофер. Ты мог бы оказаться Гамильтоном-младшим. – Ты даже не представляешь, насколько мне повезло, – улыбаясь, говорит он, но я вижу, что ему невесело. – О’кей, Гамильтон, – повторяю я. – Происходит из староанглийского, а hamel по-староанглийски значит «кривой». – Интересно… – Ну да! – искренне соглашаюсь я… Джаг обводит зал взглядом. – Должность регента – не только великая честь, но и огромная ответственность. Брендан молод, но силен, как и я в его возрасте, – говорит он. Услышав похвалу в свой адрес, Брендан улыбается, но не так самоуверенно, как сделал бы это в Академии. Нынешний Брендан выглядит более скромным, почти застенчивым. Мы молча переглядываемся, убеждаясь в печальной реальности, – пост регента действительно займет Брендан. Помню, как Эш говорил, что Джаг возглавил Семью, когда был еще подростком, и после этого все стало только хуже. Сомневаюсь, что власть не испортит Брендана, как испортила его деда. – Конечно, все мы приветствуем это назначение с тяжелым сердцем после безвременной кончины его отчима, – произносит Джаг таким голосом, как будто считает это величайшей трагедией. – Но как я всегда говорил, в такое время нельзя предаваться отчаянию, нужно действовать… – Гости в зале одобрительно кивают, и Джаг, убедившись, что все его поддерживают, продолжает: – Мы должны задержать виновного в этом непростительном нападении, который, как мы полагаем, нанес нашей Семье дополнительное оскорбление, переместив Льва с принадлежащей ему территории, – говорит Джаг, и толпа ловит каждое его слово. Я смотрю на Эша, чтобы проверить, совпадают ли наши мысли: папа намеренно дразнил Джага этой выходкой в зоопарке, потому что знал, что Джаг не сможет не упомянуть об этом. – Кем бы ни был этот преступник, уверяю вас, что он не просто будет устранен, но и послужит для всех печальным примером, – продолжает Джаг. – Мы задействуем все имеющиеся у нас ресурсы. И помимо наших собственных умелых ищеек, этим важным делом также занимается Паромщик. По комнате разносится одобрительный шепот. Хотя все, что он сказал, для меня не новость, из уст Джага это звучит как-то особенно зловеще. Джаг ждет, пока стихнет шепот толпы. – И я рад сообщить, что новости в этом отношении весьма многообещающие. По правде говоря… – он делает эффектную паузу, – вполне возможно, что виновный будет задержан еще до конца этого вечера. В зале раздаются удивленные возгласы, а я цепенею. Стратеги в масках начинают перешептываться. Аарья с тревогой смотрит на меня. Если уж Аарья нервничает, значит, со стороны Джага это не бравада: папа действительно в серьезной опасности. – Итак, – говорит Джаг, – не будем больше тратить время на столь неприятные дела. В конце концов, сегодня у нас праздничный вечер. – Он поднимает бокал с шампанским. – За Брендана, моего внука. – За Брендана, – эхом откликается толпа, и Джаг возвращается на место. У меня бешено колотится сердце. Бросаю взгляд на Эша, но он не смотрит на меня, а пристально разглядывает возбужденно беседующих гостей. Оркестр снова начинает играть. – Новембер, – настойчиво говорит Аарья, и я поворачиваюсь к ней. – Сейчас. Ты должна найти сообщение от твоего отца прямо сейчас. Она кивает в сторону двери. Стоящий там Ястреб шарит взглядом по толпе гостей, как будто кого-то ищет. И готова поклясться: он ищет меня. У меня перехватывает дыхание, кружится голова, и я никак не могу сосредоточиться. Снова разглядываю украшения в надежде узнать что-нибудь. Но они выглядят такими же одинаковыми, как и несколько минут назад. От отчаяния мне хочется разрыдаться. Куда ни посмотришь, везде тупик. У нас за спиной толпа постепенно редеет, и Аарья подталкивает нас к центру зала подальше от Ястреба. – Новембер, – снова с нажимом говорит Аарья. – Знаю, – так же напряженно отвечаю я, пытаясь побороть панику и привести мысли в порядок. – Знаешь ты или нет, но нам пора убираться отсюда. – Хватит, Аарья. Ты только мешаешь, – говорит Эш. – Мешаю? Я пытаюсь сохранить нам жизнь, – огрызается Аарья. – Постарайся сосредоточиться не на комнате, а на том, что ты знаешь, – говорит Инес, и я поворачиваюсь к ней. – Ты говорила, вы с отцом делали праздничные украшения, так? Что конкретно вы делали? Обдумываю ее вопрос, заставляя себя выбросить из головы угрожающую нам опасность. – Мы делали их с нуля. Ходили в хозяйственный и в художественный магазины и летом недели две подряд изготовляли их. – Начнем с этого. Большинство украшений здесь сделаны не вручную, – говорит Инес, и я понимаю, что она права. – Строго говоря, ничего, кроме того, что на столах, не изготовлено вручную. Эш кивает, соглашаясь с ней. – А в украшениях на столах единственная рукотворная деталь – это веточка с шишками, – говорит он. – Кончики надо было покрасить в белый, а сами шишки приклеить к ветке. Он еще даже не закончил, а я уже с надеждой смотрю на столы. – Так, хорошо, трогательные шишки, – торопливо говорит Аарья, давая нам понять, что время почти вышло. – Давайте искать. Мы проходим между столами, по пути незаметно разглядывая шишки в каждой вазе. Но на каждом столе все одинаковое – одна ветка, четыре шишки, никакого сообщения. У меня сводит живот и нечем дышать. Бросаю нервный взгляд на Ястреба. Если мы ошиблись с шишками, времени на другие разгадки у нас нет. Оркестр вновь замолкает. На сей раз из-за стола поднимается Роуз. – Прошу всех занять свои места, – говорит она холодным голосом; ей явно недостает той харизмы, которой обладает ее отец. – Номер места указан в вашем приглашении, однако если вы не уверены, за каким столом оно находится, пожалуйста, обратитесь к джентльмену на входе. – Она указывает на Ястреба. – Приятного аппетита. – Вот черт, – говорю я, и мы обмениваемся тревожными взглядами. Как только остальные сядут, нас будет видно за версту. – Если повезет, за какими-нибудь столами будут свободные места, – неуверенно говорит Эш, и я слышу извиняющиеся нотки в его голосе. – Но вряд ли мы доберемся до них незамеченными. Прости, Новембер, но пора уходить. Я борюсь с паникой. – Паромщик уже близко к моему отцу – сегодня. Мы почти у цели, нельзя просто взять и уйти. – Это сообщение не стоит наших жизней, – говорит Эш. Я не двигаюсь с места. Еще минуту лихорадочно выискиваю причины, по которым нам следует остаться. Но как бы неприятно мне ни было, я понимаю, что Эш прав: мы никогда не найдем папу, если угодим в когти Джага. Аарья косится на Ястреба. – Через ту дверь мы не выйдем, по крайней мере незаметно. – Придется рискнуть и пойти через туалет, – говорит Эш. Инес кивает, соглашаясь с ним, но я не спрашиваю, о чем они, потому что по-прежнему изо всех сил стараюсь сосредоточиться на шишках. Аарья ведет нас к двери с табличкой «WC», возле которой стоит огромный охранник. Проходим мимо столов с номерами двадцать два и двадцать три, которые я пристально разглядываю, не теряя надежды. Но в этих шишках, как и во всем остальном, нет ничего необычного. Мне хочется кричать. Я ужасно злюсь на себя, на папу и на весь мир в целом. Каждый шаг в направлении двери приближает нас к провалу. – Новембер, – торопит Эш, когда я начинаю отставать. – Пятьдесят столов, Эш, а мы проверили только пятнадцать, – говорю я. – Какого черта папа заставил нас обыскивать столько столов? Мог хотя бы оставить номер стола в последней наводке. – Стоит мне это произнести, как я застываю на месте и смотрю на Эша с новой надеждой. – Эш, когда состоялся тот исторический бал с вывески у Логана? – торопливо спрашиваю я. – Bal des Ardents. Эш тоже останавливается и на мгновение хмурится. – В тысяча триста девяносто третьем году. – Он делает паузу. – Кажется, в январе… – Мы никогда не выберемся из этого зала, – ворчит Аарья, будто сомневается в том, что мы серьезно оценили опасность, угрожающую нам в том случае, если нас поймают, – если не выйдем за дверь. – Инес, какого числа был Bal des Ardents? – спрашивает Эш, не обращая внимания на Аарью. – Двадцать восьмого января тысяча триста девяносто третьего года, – отвечает Инес, и у нее загораются глаза: она понимает, что это зацепка, которой нам не хватало.