Вытаскиваю из заднего кармана листок со скриншотом, разворачиваю и сую ей в руки. – Это тот, кто ограбил магазин. Тот, кто подставил меня и отправил в тюрьму. Посмотри внимательно на татуировку. Это Джереми. Я обещал Экслу, что буду держать рот на замке, но теперь не стану. Вопрос стоит так: либо он, либо я. Я не могу стоять и спокойно наблюдать, как этот парень медленно убивает тебя. Очень надеюсь, что ты выберешь меня. Других доказательств моей невиновности у меня нет, поэтому я забираю у нее листок и, не зная, куда пойти, кружу по гостиной. Моя комната теперь не моя, а Элль. Если я пойду туда, память о ней раздавит меня. Остальной дом принадлежит Холидей. Она должна чувствовать, что дом – ее, потому что ей больше, чем другим, нужна стабильность. Я? Мое место – улица. Жужжит сотовый. Бросаю взгляд на экран – Синтия просит позвонить ей. К черту. Я больше не пляшущая обезьянка. По крайней мере не сегодня. Бросаю телефон на кушетку и выхожу из комнаты. Тор не отстает. Эллисон Закрываю окно с информацией на Дрикса. Я уже пролистала страницы, пробежала глазами полицейские рапорты, рекомендации окружного прокурора и задержалась на отчетах психолога, составленных по результатам наблюдений за Дриксом в центре содержания несовершеннолетних правонарушителей. Не стану врать, я любопытна, но, учитывая произошедшие с ним перемены, Дрикс наверняка излил душу на сеансах терапии, и чтение этих заметок, даже если они предназначались для моего отца, было бы нарушением его частной жизни. Наматываю локон на палец и тяну. Больно, но боль внутри рвет сильнее. Меня использовали. Использовали мои собственные родители. Дрикс прав, я в ловушке. Я – марионетка. Я не только не представляла, что меня двигают по сцене, но еще и обнаружила, что то сжимающее ощущение в легких связано с нитями, которые душат меня. Впереди год учебы в школе. Четыре года в колледже. Голова гудит. Я закрываю лицо руками. Сколько принятых мною решений были по-настоящему моими? Или мною манипулировали всю жизнь? У тебя хорошо получается в стрельбе из лука, но, может быть, попробуешь силы в балете? «Бета-клуб» – это, конечно, большая честь, но не думаешь ли ты, что потратишь время с большей пользой, если займешься рисованием? Ты такая приятная девушка, а не хочешь ли помочь нам с кампанией? Ты молодец, что слушаешь нас. Мы любим тебя, Элль. Любим и гордимся тобой. Любили? Гордились? Может, меня любят, только когда я успешна? Почему-то мне всегда казалось, что это именно так. Я хочу их любви. Мне нужна их любовь, но сколько она стоит? Мне она стоила меня. Я вздрагиваю – боль прокатывается по всему телу, – и я раскачиваюсь, пытаясь облегчить ее, но становится только хуже. Знаю, мой зов канет в черную дыру сообщений, но все равно отправляю, потому что мне нужно, чтобы меня услышали. Пусть даже только я сама. Меня использовали. Использовали меня. Свою дочь. Сделали меня пешкой в их чертовой шахматной игре. Звонит сотовый, и сердце запинается. Отвечаю сразу же. – Генри? – Что случилось? – быстро спрашивает он. – Ты где? – Пока еще на базе. Задержались из-за перебоев в работе оборудования на транспорте. Сколько еще простоим, не знаю, но это неважно. Говори. Говори. Сколько лет мы говорим друг с другом. Он пытается спасти меня из моего защищенного со всех сторон дома. Я пытаюсь убедить его вернуться домой. – Что ты наделал? Когда поругался с папой и ушел, что ты сделал? Молчание. Я так устала от людей, которые думают, что я не в состоянии справиться с реальным миром. Пока что придуманный мир был жестоким. Реальный не может быть хуже. – Говори, или я даю отбой. – Я сделал то, что и предсказали твои родители, – отвечает наконец Генри. – Что это значит? На линии потрескивание. Я смотрю на экран, проверяю, есть ли еще связь. – Генри. – Не хочу тебя огорчать. – Ровный, спокойный голос принадлежит не солдату, а усталому мальчишке. – Ты и не огорчишь. Потрескивание в трубке, и я смотрю на экран – не прервалась ли связь. – Я облажался, Элль. Вздыхаю: – Я тоже. Может, мне нужно знать, что я в этом не одинока. – Снова молчание, и я мысленно подталкиваю его. – Пожалуйста. – После того как мама с папой умерли, я доверился твоим родителям. Верил всему, что они говорили. Твой отец был для меня богом. Вырвался из нашего городишки. Вырвался из бедности. Твой отец вырвался, а мой – нет. У вас мне было хорошо. Конечно, я скучал по папе и маме, но знал, что если буду слушаться твоего отца, то достигну успехов, как и он. Так я и сделал. Пошел в колледж, готовился к поступлению в юридическую школу, проходил практику, хотя меня это и не интересовало. Стал каким-то зомби, все решения за меня принимали твои родители. А потом… Однажды я проснулся, посмотрел в зеркало, и то, что я там увидел, мне не понравилось. Но я не знал, как это изменить. Не знал, что делать. Генри даже подумать не может, как знакомо мне это чувство. – Я был глубоко несчастен, опустошен. В моей душе словно образовалась холодная и мрачная дыра, и я хотел лишь одного: заполнить ее. Откуда она взялась? Я не понимал, потому что, если не считать потери родителей, у меня было все. Почти против желания все же спрашиваю. – И чем ты ее заполнял? Он вздыхает: – Наркотиками. На сердце так больно, что я закрываю глаза. – Мне так жаль. – И мне тоже. Я как будто потерялся. – Папа и мама злились на тебя? – И да, и нет. Они, конечно, огорчились, но помогали и поддерживали. Оказывается, они не выпускали меня из поля зрения и узнали о моей проблеме. Ближе к концу семестра прилетел твой отец. Сказал, что забирает меня на лето домой и оплатит курс реабилитации. Первые недели я провел в частной клинике, а потом, уже дома, мной занимался частный психолог. Покусывая губу, я стараюсь припомнить то лето. Родители сказали, что у Генри короткая летняя практика. Дома он был по большей части угрюм и возбужден. Годзилла, топающий по улицам Токио. – Выходит, они хорошо к тебе отнеслись. – Хорошо, – соглашается Генри. – Не могу утверждать, что они отнеслись ко мне плохо, что не любили и не заботились обо мне. Но есть любовь, которая душит. Внешне она бескорыстная, но изнутри – совершенно эгоистическая. – Не понимаю, – шепчу я. – Я выбрал зло, яд, дорогу в ад. Признаю. Больше винить некого. Но когда мне стало ясно, что дыра, которую я старался заполнить, образовалась из-за того, что я жил чужой, не принадлежащей мне жизнью, я пошел к твоему отцу и сказал, что должен измениться, что мне нужно уйти из колледжа. Я пытался объяснить ему, что, как и мой отец, предпочитаю работать руками. Сказал, что хочу пойти в техническую школу. Он не согласился. В горле комок. Я крепко-крепко жмурюсь, потому что не хочу больше плакать, потому что устала от слез. – И тебя выгнали из дома, потому что ты ушел из колледжа? – Он сказал, что я понятия не имею, как распорядиться собственной жизнью, и предложил в качестве доказательства оценить мои последние решения. Не пойми меня неправильно, в чем-то он был прав, но терапия работала. Трудно делать верный выбор, когда ненавидишь ту жизнь, которой живешь. Твой отец сердился, я злился, и в конце концов мы разругались в пух и прах и наговорили друг другу такого, о чем потом пожалели. Он выдвинул ультиматум: либо я возвращаюсь в колледж, другой колледж, но по его выбору, либо ухожу. Ну я и ушел. – Почему мне ничего не сказал? – Стыдно было. Каждый раз, когда ты смотрела на меня, я видел в твоих глазах любовь. Мои папа и мама умерли, вторых родителей я лишился из-за их желания контролировать меня, но тебя потерять не мог. Я сильный, но не настолько. Ты – единственная семья, которая у меня осталась. Увы, с каждой уходящей минутой я все острее ощущаю себя сиротой. – Кое о чем я жалею, в том числе о некоторых словах, сказанных твоему отцу, но о том, что ушел, что держу свою жизнь в собственных руках, что поступил в армию, об этом не жалею. Мне нравится моя нынешняя жизнь, сделавшая меня сильнее, но я тревожусь за тебя. Я вижу, как твои родители связывают тебя по рукам и ногам, как делали раньше со мной. Мне страшно думать о том, что станет с тобой, когда та дыра станет большой и тебе потребуется заполнить ее чем-то, а иначе ты умрешь. Не хочу, чтобы однажды ты почувствовала себя такой же потерянной, как я когда-то. А вот с предупреждением Генри опоздал. Эта темная бездна… я уже лечу в нее. В руке вибрирует сотовый. Бросаю взгляд на экран. Дрикс: Это Холидей. Срочно позвони. Это насчет Дрикса. Есть проблема. Голова начинает кружиться.