Он трясет меня: – Я спрашиваю, понятно? Киваю, потому что лишилась дара речи. Он разжимает пальцы и кладет руку мне на плечо и пожимает. Не больно, легонько, как делал миллионы раз, напоминая, что любит меня. Такой быстрый переход от гнева к любви сбивает с толку, и голова идет кругом. – Ты должна принять выбор Хендрикса. Он понимает, что лучше, и тебе тоже нужно это понять. – Ты отпускаешь Дрикса вместо того, чтобы защитить его. – Почему ты не желаешь увидеть, что я помогаю всем, кого занесло в канал «школа – тюрьма»? Если случай с Хендриксом дойдет до репортеров, программа сгорит, это я гарантирую. Иногда для большой победы приходится приносить жертвы. Хендрикс сам согласился стать такой жертвой. Он понимает, что потеря одного ради спасения многих – цена высокая, но достойная. Я дергаю плечом, сбрасываю его руку и отступаю на шаг. – Легко говорить, когда жертву приносишь не ты. – Я свою цену заплатил. И чтобы попасть туда, где нахожусь сейчас, жертв принес немало. Хендрикс – парень сообразительный, находчивый. У него в жизни все получится. Если бы я так не думал, то и обращаться с просьбой к нему бы не стал. Потом, через несколько месяцев или лет, я помогу ему. Смотрю на отца и как будто вижу его по-новому, другими глазами. Поможет ли он Дриксу? Мой прежний папа помог бы, но, похоже, его придумала я сама. – Ты был моим героем. Я не жду ответа – поворачиваюсь и ухожу. Однажды, в детстве, я потеряла родителей во время фестиваля. Увидела красивую мягкую игрушку и пошла в одну сторону, а папа с мамой, не заметив, что я отстала, в другую. Целую минуту я радовалась, но потом подняла голову, чтобы спросить у папы, можем ли мы ее купить, а папы не было. В тот момент я испытала сильнейший страх. Потерялась. Что-то похожее на ту давящую душу и сводящую с ума истерию я испытываю сейчас. Я дома, в своих стенах, но чувствую себя заблудившейся. Сворачиваю за угол, к лестнице, но в животе крутит так, что голова раскалывается. Генри. Мне нужен Генри, но его нет. И связаться с ним я не могу, пока он не свяжется со мной. Мне нужен мой кузен, мой единственный друг и союзник, а он уехал. Я одна, и мне плохо. – Элль. Уже положив руку на перила, я оглядываюсь и вижу, как из столовой выскальзывает Синтия. В руке у нее флешка. Синтия протягивает ее мне, но при этом так стреляет глазами то влево, то вправо, так нервничает, как будто передает бомбу. – Возьми. – Что это? – Копия файла Хендрикса. Я удивленно моргаю и тоже оглядываюсь – не наблюдает ли за мной кто-то. – И что? Дрожащей рукой Синтия отбрасывает со лба прядку волос. – Об этом никто не знает. Твой отец будет жутко зол, но я провела с Хендриксом немало времени и убедилась, что он хороший парень и заслуживает лучшего. Я согласна, но мой отец нет. – И что мне с этим делать? – Не знаю. Может быть, ты отдашь ее Хендриксу. Убедишь его передумать. Убедить его вряд ли получится, но я беру флешку, потому что понимаю, чего этот подарок может стоить ей. – Спасибо. – Это не все, – говорит она, чем застает меня врасплох. – Что-то еще? – Это касается тебя. – Синтия вздыхает, вертит в руке сотовый. – Те снимки и информация насчет тебя и Эндрю. Я знаю, кто их слил. Наконец-то. Может, и поздно уже, но это победа, которая так нужна. – Кто? Синтия покусывает нижнюю губу, потом смотрит мне в глаза. – Я. Я передала репортерам фотографии и прочую информацию, а сделала это по указке твоих родителей. Они знали, что вы с Эндрю будете пользоваться популярностью у газетчиков и телевизионщиков, а значит, привлечете голоса молодежи. Все было подстроено, и Эндрю знал с самого начала. Так что здесь пострадал не один только Хендрикс. Ты тоже заслуживаешь лучшего. Много, много лучшего. Хендрикс По моей просьбе водитель останавливается и высаживает меня у того самого магазина, в ограблении которого меня обвиняли. Поэтично. Как тексты Эминема. По-живому, до крови, прямо под дых. Тротуар дышит жаром, добавляя духоты знойному летнему вечеру. Район накрыла тьма. Вытянувшиеся ряд за рядом обветшалые дома вызывают ощущение безнадежности. Вход для неудачников и обреченных. Мой дом словно маяк на Мертвом море. Свет в гараже и гостиной. Семья в гараже – Эксл, Доминик, Келлен и последнее прибавление, Маркус. Громкий смех катится по дорожке и эхом улетает в ночь. Команда почти в полном составе. Но в том-то и дело, что почти. После того что я потерял сегодня, этого уже мало. За шторкой в гостиной мелькает тень, и я, вместо того чтобы идти туда, где жизнь легка, направляюсь к передней двери. Тор встречает меня так, как умеют только собаки. С абсолютно бескорыстной любовью. Почесываю его за ушами, но на мяч, брошенный им к моим ногам, внимания уже не обращаю. С кресла мне улыбается Холидей. – Привет, Дрикс. Где был? Келлен говорит, что видела тебя в шикарной машине. Так ты сегодня по программе работал? Как Элль? Я стою посередине гостиной и смотрю на Холидей. Нас разделяют всего два года, даже меньше, но она тем не менее моя младшая сестренка. Это я наливал ей в чашку молоко, когда она не могла еще поднять пакет. Я часами играл с ней в те игры, которые хотела она. Я сидел с ней в ожидании ее матери, которая так и не появлялась. В свое время я слишком много мнил о себе и потому натворил дел. Я уже сегодня разбил несколько сердец. Пора ударить по еще одному. Может быть, когда-нибудь она и простит меня. – Ты должна порвать с Джереми. Улыбка моментально слетает, а подбородок выдвигается вперед – сестренка переключается в боевой режим. – А ты – унести отсюда свою задницу. – Он же тебя в грош не ставит. – Джереми меня любит. – Не любит. Он тобой распоряжаться хочет. Это разные вещи. Холидей поднимается: – О Джереми я с тобой говорить не буду. Меня это устраивает. – Тогда давай о тебе. Злая, раздраженная, она наклоняется ко мне: – А что обо мне? – Ты не одинока. Смотрит на меня, прищурившись. Не понимает. – Что? – Ты больше не одинока. У нас троих никогда не было корней. Мы, как сорняки, старались выживать в трещинах в бетоне. Родители? О них и говорить не стоит. Но иногда друг у друга были мы. Теперь я понимаю, что всегда хотел чего-то прочного, постоянного. Нужно, чтобы был кто-то, кто любит и ждет. Мне недоставало того, что было у всех, прочности, надежности. Меня это злило. Я понимаю, что такое одиночество. Понимаю, что раз за разом ошибался, принимал неверные или глупые решения, искал чего-то, чем можно заполнить дыру, которая высасывала из меня жизнь. – И при чем тут Джереми? Какое отношение это имеет к нему? – Самое непосредственное! Ты пытаешься заполнить эту дыру и заполняешь ее придурком, который то делает вид, что любит тебя, то втаптывает в грязь, а все для того, чтобы манипулировать тобой, распоряжаться тобой щелчком пальцев. Это не любовь. Любовь – это когда Эксл работает по десять часов в день, чтобы на столе была еда, а потом, придя домой, еще и красит стены в твоей комнате. Любовь – это когда я двигаю у тебя мебель, пока ты не получаешь то, что хочешь. Это мы. Наша семья. – А если ты опять уйдешь? – кричит она так громко, что я замираю. Ее всю трясет. – Что, если ты уйдешь? Ты уйдешь, Эксл постоянно на работе, отца и мамы нет, а бабушка уже давно не помнит, кто я такая. Все, кого я люблю, уходят. А он здесь. И уходит, только когда я говорю ему уйти, а быть одной мне не хочется. – Холидей бьет себя в грудь. – Я не хочу быть одна. Ее боль передается мне и вскрывает изможденную в сражениях душу. – Я никуда не ухожу. Я дома. Остаюсь дома. И буду здесь столько, сколько тебе потребуется. Я люблю тебя, а потому говорю: ты губишь собственную жизнь. Порви с этим придурком. Не ради меня, а ради себя. Люби себя и не позволяй, чтобы с тобой обращались как с дерьмом.