– Дрикс ни в чем не виноват. Он не грабил магазин. – Уверена? Я бы говорил то же самое, если бы увлекся симпатичной девушкой. – Не он мне сказал, а кое-кто еще. Генри опять говорит что-то, я опять не слушаю и листаю страницы, пока не натыкаюсь на снимок с камеры наблюдения. На нем парень одного примерно роста с Дриксом, но отличающийся телосложением. Футболка и джинсы – стиль, который предпочитает Дрикс. Волосы спрятаны под бейсболкой, глаза – за солнцезащитными очками, нижняя часть лица укрыта банданой. На ногах – ботинки, похожие на те, что есть у Дрикса. Доказательство. Мне нужно доказательство. Смотрю на снимок, ищу что-нибудь, за что можно зацепиться, чтобы доказать его невиновность, потому что знаю – хотя Дрикс и не признался до сих пор, – он этого не делал. Да, понимаю, год назад, до ареста, Дрикс был другим, но с тех пор как мы познакомились… Пройтись еще раз, сверху донизу. Начинаю с бейсболки, всматриваюсь в лицо, иду ниже по рукам… и вздрагиваю. – Тут татуировка. – Ты слушаешь, что я говорю? – У Дрикса нет татуировки. – Я вырываю снимок из папки, захлопываю ее и возвращаю на место. Потом встаю и иду к выходу. Генри следует за мной. – Постой. Подожди. Но я не могу остановиться. Выхожу из отцовского кабинета, достаю из кармана ключи, но Генри хватает меня за запястье и рывком поворачивает к себе. – Ты должна меня послушать. Едва взглянув на него, я останавливаюсь как вкопанная. – В чем дело? Что случилось? – Я хочу, чтобы ты остановилась и обдумала все как следует, прежде чем бросать бомбу в собственный мир. Но это же не мой мир разваливается. – О чем ты говоришь? – Сейчас ты сядешь, и мы все обсудим. Когда закончим, можешь идти и делать, что хочешь, но не раньше, чем все мне расскажешь. Понятно? Генри опекает меня и порой бывает излишне заботливым, но он также мой ангел-хранитель. Вот и теперь он смотрит на меня, и я вижу не раздающего команды солдафона, но брата, пытающегося указать на возможную опасность впереди. – Ладно. Он отпускает мою руку, и я с тяжелым сердцем иду за ним в кухню. Обычно все серьезные разговоры случаются там, и что-то подсказывает мне, что моя жизнь вот-вот изменится. Хендрикс Келлен сидит на столике для пикника, Доминик прислонился спиной к углу гаража, и я, третий в нашей группе, стою, скрестив руки на груди. Рассказывая то, о чем молчала целый год, Келлен держится стоически. Да, бывая слабой и ранимой, она все же невероятно сильна, о чем мы с Домиником частенько забываем. – Кто это сделал? – В сотый раз, наверное, Доминик задает этот вопрос, и с каждым разом голос его звучит чуть ниже и суровее. – Кто ограбил магазин? Келлен отвечает брату колючим взглядом. – Я ничего не скажу, пока Элль не найдет доказательств, что это сделал не Дрикс, и тогда мы пойдем в полицию. Этот парень опасен, и я не хочу, чтобы пострадали те, кого я люблю. Объяснение цепляет во мне ту струнку, к звучанию которой я всегда прислушиваюсь с опаской. – Ты больше боишься его, чем того, что я пойду в тюрьму? Келлен срывает шапочку и крутит ее в руках. – Он пригрозил расправой. – И ты поверила какому-то паршивцу? – кричит Доминик. Она кивает, и мне становится не по себе. Доминика здесь знают и боятся. Он защищает сестру дома. Если Келлен боится за Доминика, это означает только одно: кто-то угрожал убийством. Доминик отталкивается от стены: – Чушь. Я же с тобой. Тебя никто не тронет. – Иногда я тоже тебя защищаю, – шепчет Келлен. Доминик бушует, чертыхается, проклинает, и я подхожу и сажусь на стол рядом с его сестрой. Ловлю взгляд друга и едва заметно качаю головой. Наша злость ей совсем ни к чему, ей требуется помощь. – Расскажи нам, что случилось. По порядку. Начиная с того, как ты взяла отцовский пистолет. – Я только потому его взяла, что боялась идти ночью по нашему району. За неделю до того здесь девушку изнасиловали. – Тебе нельзя было выходить из дома, – подает голос Доминик. – Ты же был в крови, – бросает Келлен. – У тебя голова была разбита. Я и пошла-то за бинтами. Думала, что ты умираешь. – И ты отправилась украсть что-нибудь в магазине. Она задирает подбородок, сглатывает и пытается сохранить самообладание. – Только лекарства. Хотела взять бинты и спирт. Больше ничего. Клянусь. – Тогда откуда взялись те деньги, которые я нашел? А та история, которую ты мне поведала? Что случилось с отцовским пистолетом? В ее глазах поблескивают слезы, ноги начинают дрожать, и я кладу ладонь ей на колено. Келлен понемногу успокаивается и переводит дыхание, я убираю руку, и она начинает: – Я хотела рассказать, но боялась. Знала, что ты пойдешь разбираться и можешь пострадать. Тебе и так в жизни досталось, и мне уже надоело, что ты постоянно за меня вступаешься. – Заступаться за тебя – моя работа! Я тебя защищаю. Точка. Ты не должна из-за меня страдать. – Эй! – Я останавливаю Доминика взглядом. – Не мешай, пусть говорит. Продолжай, Келлен. Что случилось, когда ты пришла в магазин? – Он был там. И увидел, как я пытаюсь стянуть кое-что. – И не смогла, – ворчит Доминик. Брат прав, и Келлен не спорит. – Он предложил помочь. – За какую плату? – спрашиваю я. – Бесплатно. Мы с Домиником переглядываемся – ведь учили же, учили. В нашем районе все, что дают, имеет свою цену. И просрочка долга вещь опасная. – Я боялась за Доминика, – повторяет Келлен, – и хотела побыстрее вернуться с бинтами домой. Тот парень сказал, чтобы я подождала снаружи и убедилась, что там никого нет и никто не войдет. – То есть ты пошла посторожить. – За бинты! Стояла на улице, спиной к магазину и, что там делается, не знала, пока не услышала выстрел. Проверила – пистолета нет. Вот тогда я и поняла, что пистолет он вытащил. Я испугалась и побежала. Но на следующее утро он меня нашел. Сказал, что я его сообщница, и дал денег. А еще предупредил, чтобы молчала, а если проболтаюсь, то плохо будет и мне, и моим близким. Мне-то ладно, но за вас я боюсь. Вот если бы мы добыли доказательство, что это он ограбил магазин, то его бы посадили, и он уже никому бы не смог навредить, а Дрикс был бы чист. Потираю ладони и опускаю голову. Какие проблемы? Чем бы там ни угрожал тот подонок, Келлен права. Ее вполне могут арестовать за пособничество, и это уже моя проблема. Судя по тому, как смотрит на меня Доминик, он тоже так считает. Вот и получается, что каждый раз, когда мы пытаемся выбраться из ямы, кто-то снова сталкивает нас в нее. И выхода нет. Эллисон Как в детстве, Генри наливает себе стакан шоколадного молока, а потом делает то же самое для меня. – Уже и не помню, когда я в последний раз пила шоколадное молоко. – Держу пари, это было, когда мы в последний раз сидели в этой кухне вместе. – Он достает из пакета шоколадный пончик с ореховой крошкой, кладет его на салфетку и подталкивает в моем направлении. Себе берет другой.