Стою там, где несколько недель назад стоял Дрикс. Генри – там, где была я. Смотрю на него, чтобы запечатлеть в памяти мгновение, потому что об этой сцене я мечтала годами: мой кузен вернулся домой. – Останешься? – Я приехал ради тебя. Следил за новостями, видел много твоих фотографий и ни одной твоей настоящей улыбки. Пожимаю плечами: – Ты пропустил мой день рождения. – Я послал тебе сообщение. Фыркаю: – Я заслуживаю большего. – Начальство не обрадовалось бы, если бы я сорвался с дежурства. Тем более что задание было важное. Я закатываю глаза: – Прекрасно. – Теперь-то я здесь. Может быть, к вечеру ты и улыбнешься по-настоящему. – Улыбнусь, если ты, мама и папа решите ваши вопросы и ты снова будешь останавливаться у нас. Генри растирает бицепсы и подается вперед. – Моя проблема с ними это моя проблема, а не твоя. Я многое понял с тех пор, как стал отстаивать свою точку зрения, и скажу так: ты рискуешь больше, чем я. Будь осторожна. Твои родители не потерпят предательства. – Ты имеешь в виду то, что я встречаюсь с Дриксом у них за спиной? – Я имею в виду, что у тебя еще целый год до окончания школы. Ты хочешь вырваться из пузыря – поддерживаю. Даже приючу, когда набьешь шишек, но год школы за тобой еще остается. Значит, они еще целый год будут тебя контролировать. Будешь послушной – и они будут мягки, станешь перечить – и они сомнут все, что ты любишь. Голова идет кругом, потому что его описание совершенно не подходит моим маме и папе. – Папа не виноват, что Дрикса арестовали. Не виноват, что Дрикс счел за лучшее согласиться на сделку. – Я прошу тебя быть осторожной. Прежде чем сделать что-то, подумай как следует. У тебя есть привычка торопиться. Не торопись искать или являть правду. В большинстве случаев она разрушает жизнь. Разрушает жизнь. Мне трудно в это поверить. В правде сила, правда делает нас лучше. – Что ты натворил, Генри? За что мама и папа так на тебя злятся? – За то, что я сам распоряжаюсь своей жизнью. – Что это значит? – Это значит, что прежде чем прыгать, надо подумать. Улетишь слишком далеко, а вернуться уже невозможно. Посмотри вокруг получше, потому что все это тебе придется потерять. Внутри у меня появилась и разрастается пустота, потому что я ничего не хочу терять, а прежде всего маму и папу. Они трое – мама, папа и Генри – потеряли друг друга, но я не хочу. Мы, может быть, не во всем соглашаемся, но они мои родители, и я люблю их. – Я потеряю тебя? – Никогда. – Он отводит глаза и смотрит на два нетронутых стакана с шоколадным молоком. – Я уезжаю завтра. Терпеть не могу эти слова. Ненавижу их так, что и представить невозможно. – Надолго? – Шесть месяцев. Боль в груди вынуждает опуститься на табурет. Времени слишком мало, и взять то, что мне от него нужно, я уже не успею. – Думал, мы поедим пончиков, закажем пиццу на ланч и посмотрим «Звездные войны». Я киваю сквозь боль: – Тогда так и сделаем. Хендрикс Солнце жарит нещадно. Лучи – пламя. Я работаю на крыше двухэтажного дома, но из-за подвала на высоте третьего. Один неверный шаг по наклонной крыше и… Остается только надеяться, что Эксл вписал меня в свою медицинскую страховку. А иначе он может просто оставить меня на земле – умирать. Один за другим заколачиваю гвозди в черную дранку. Пот катится и по спине, и по лбу, а на часах всего только полдень. – Дрикс, – кричит снизу Эксл. – Передохни. Встаю в полный рост, выпрямляюсь, и спина после нескольких часов в согнутом состоянии отзывается ноющей болью. Но что самое грустное, я не хочу отдыхать. Хочу бить и бить, вколачивать и вколачивать гвозди. Тогда не надо думать. На другом надо сосредоточиться. Чтоб работали мышцы, чтоб никаких эмоций. Когда ты эмоционально окоченел, тогда все в порядке, и именно физическая активность приводит меня в такое состояние. Марш-бросок через лес. Заколачивание гвоздей. Оно и хорошо, что такая работа по мне, потому что на другое надеяться не приходится. – Дрикс, – снова кричит Эксл, и я направляюсь к лестнице. Один шаг вниз, другой… Спустившись, иду к раскидистому клену. Сажусь в тени, расстегиваю и снимаю пояс, кладу рядом с собой и достаю из кармана сотовый. Элль. Ее имя падает в глубокую яму, что образовалась у меня в груди. От нее ничего. Впрочем, я с ней тоже связаться не пробовал. Обидные слова сказал, а как забрать их назад, не представляю. Это неправильно, но извиняться я так толком и не научился. Извиниться значит проглотить гордость, а у меня кроме гордости и не осталось ничего. Но я думаю о ней, представляю в моих объятиях, вспоминаю, какая мягкая у нее кожа, какая улыбка, смех… Элль заслуживает лучшего, но я все равно верчу телефон, а потом включаю. Послать сообщение было бы легче, но мне привычней, когда напрямик и жестко. Будь у меня в жизни все плавно, гладко и безболезненно, я бы, наверно, и не знал, что делать. Нажимаю кнопку «вызов» и подношу сотовый к уху. Один гудок, второй. На третьем опускаю голову. Придурок. Почему, когда жизнь разваливается на куски, я всегда веду себя как придурок? Захожу на голосовую почту. – Это я. Оставлю сообщение. Жду несколько секунд. И уже начинаю спрашивать себя, почему не дал отбой. Потом говорю: – Это я. Извини. Я был… не прав. – Вот видишь. Я же говорила, что это не так уж и трудно. Оборачиваюсь – Элль идет ко мне с бутылкой воды в руке. Выглядит, как всегда, шикарно. Светлые волосы собраны в неряшливый узел, убийственные голубые глаза прячутся за сексуальными очками в темной оправе, а на губах та опасная улыбка, из-за которой можно встрять во все беды мира, к чему я – если с ней – всегда готов. Начинаю подниматься, но Элль машет рукой – мол, сиди. – Наблюдала за тобой из машины последний час. Тебе надо передохнуть. Садится рядом, протягивает бутылку. Прикладываюсь к горлышку и пью с такой жадностью, что пластик хрустит. Холодная, освежающая, каждый глоток – заряд бодрости и энергии, идущей от Элль. – Как узнала, где я? – Была утром у твоего дома, и Холидей рассказала, где искать. Надеюсь, не возражаешь. Мне нужно поговорить с тобой, а по телефону я не хотела. Растираю шею. Похоже, пришло время прощаться. Что ж, заслужил. Пробормотать «извини» этого, конечно, мало. В моем мире вообще всего мало. Я уже дважды ее прогонял, так что рано или поздно она бы все равно ушла. – Я на тебя не злился. – Чешу затылок, как будто от этого в голове могут завестись умные мысли. Не та грязь, которой во мне с избытком, а что-то светлое и поэтическое. – Я… – Все в порядке. Нет, не в порядке. – О чем тебе нужно поговорить? – Уж лучше покончить со всем побыстрее. Элль поправляет колечки на пальцах. – Почему ты мне не сказал? Спрашивать, что она имеет в виду, бессмысленно. – Помимо того, что это прозвучало бы так, будто я оставляю за собой попытку забраться к тебе в трусики? Она наклоняет голову, признавая весомость аргумента. – А потом? Когда началось по-серьезному? Почему не доверился мне? Почему Келлен пришлось обращаться ко мне за помощью? Почему сам это не сделал? – Я до последнего времени считал, что магазин – дело рук Доминика. Вот такой упрямец, не хочу, чтобы те, кого люблю, шли в тюрьму. В любом случае я отсидел. В любом случае уже замазался. Зачем еще кому-то портить жизнь этой историей? – И поэтому ты согласился признать себя виновным и заключить досудебную сделку? Ради Доминика?