– Ты слишком близко принимаешь это к сердцу. – Где папа? – Твой отец уже опаздывал, потому что слушал твой с мамой разговор, а потом еще говорил с тобой. Он занят. – Тогда я поговорю с ним позже. – Если сделаешь все, о чем я прошу, начиная отсюда и до выборов, я не только уговорю твоего отца разрешить тебе записаться на курс программирования, но и договорюсь насчет стажировки. Я даже моргаю от удивления – откуда он об этом знает? – После победы на выборах планируется ваш переезд в Вашингтон. Ты тоже. Но если выполнишь нашу просьбу, я уговорю твоего отца разрешить тебе с мамой остаться в Кентукки до окончания школы. Весь мой ответ – непроизвольный выдох. Лишь теперь до меня в полной мере доходит, какие последствия влечет папина победа. Родители переедут и, конечно, захотят, чтобы я переехала с ними. – И еще. Твои папа и мама видели расписание и полностью его одобрили. Они знают про «Камеру поцелуев», а ты знаешь, как они о тебе заботятся. Ничего особенного твои родители в этом не увидели и отнеслись как к пустяку. Ты просто реагируешь излишне остро и идешь на поводу у чувств. Всего-то поцелуй в щеку. Невинная игра. Зрителям понравится – забавно и пикантно. Может, я еще не совсем выздоровела, потому что меня опять тошнит. Как объяснить Шону, что для меня это не пустяк? Да и хочу ли я что-то объяснять? – А почему бы папе не поцеловать маму? – Люди хотят видеть молодых. – Тогда пусть целуется кто-то еще. – Когда же ты поймешь? Дрикс завоевывает их умы, доказывая, что идеи и программы твоего отца успешно работают. Ты, Элль, завоевываешь их сердца. Открываю рот, хочу предложить альтернативу получше, но Шон опережает. – Так ты в деле или нет? Мне нужно знать. Твое присутствие на игре будет широко освещаться в прессе. Предполагается, что ты поддержишь традицию. Отказ сочтут за оскорбление, люди это отметят. К тому же расписание уже составлено. Если мы позвоним и скажем, что этого не будет, пресса сочинит свою историю. Будешь капризничать или сделаешь то, что мне от тебя нужно? Печаль топит меня изнутри, и уголки рта ползут вниз. – Ладно. – Спасибо. Ты рассудила по-взрослому, и я это ценю. Как уже… Даю отбой. Может, я и принимаю «взрослое» решение, но никто не сказал, что мне нужно быть «взрослой» с Шоном. Закрываю глаза, вдыхаю и выдыхаю. Плакать не стану. Из-за Эндрю не стану. И из-за Шона не стану. Вообще плакать не стану. Звонит сотовый. Наверняка Шон. Сбрасываю. Через несколько секунд он предпринимает вторую попытку, и я снова сбрасываю. Каждый сброс – молчаливое выражение презрения. Звонок – сброс. Звонок – сброс. Я могу продолжать так всю ночь. После четвертого раза он сдается. Я сказала папе, что хочу побыть одна, но та тишина, в которой мне было комфортно, исчезла. Теперь тишина другая, оглушающая, и в ней я ощущаю себя пустой внутри. Открываю сообщения. Может, папа с мамой были правы, и мне стоит пригласить подругу. Пролистываю входящие, прикидываю, кто самая спокойная. Кто готов смотреть кино и пойти спать до полуночи. Имена на экране следуют одно за другим, а потом мозг как будто спотыкается. Кручу обратно, и сердце замирает. Дрикс. Сообщения пришли вчера. Два с часовым перерывом между ними. Дрикс: Слышал – ты заболела, и хочу убедиться, что ты в порядке. Дрикс: Может это поможет. Ему нравится у меня дома. Ладонь взлетает ко рту, и сердце взрывается. Фото самого милого в мире комочка шерсти. Тор. Боже мой, Дрикс оставил Тора. Хендрикс Сестра печет. Не могу найти сотовый. Чувствую себя оборванным проводом под напряжением. Дотронься, откинь – взорвусь. На столе два торта, испеченные сестрой из готовой смеси. Она покрывает один из них сахарной глазурью и показывает Маркусу, как сделать то же самое со вторым. Хлопочет на кухне едва ли не всю вторую половину дня и при этом то мурлычет что-то под нос, то громко подпевает радио, как будто угощение тортами в нашем домишке это что-то обычное и нормальное. Я же понемногу схожу с ума. – Где мой телефон? – Последней его брала она. Мой сотовый с интернетом, по ее же можно только делать экстренные звонки. – Я отдала его тебе и ничем не могу помочь, если ты такой забывчивый. Если телефон потерялся, дело дрянь. То же самое, если Холидей что-то задумала. Может, перебраться в Монтану? Народу в Монтане мало, и я мог бы быть там счастлив. Тор вертится под ногами, потом начинает бегать кругами. Щенок – моя тень, следует за мной, куда бы я ни пошел, и я всегда, если только могу, беру его с собой. Сейчас он рвется на прогулку – ближе к вечеру мы частенько уходим на часок к речке. Я бы с удовольствием его вывел, но сначала надо найти телефон. Открываю и обыскиваю ящики – а вдруг кто-то положил его на стол, и он упал в ящик. Ножи, вилки, ложки и прочее – все звякает и брякает. Стучат деревянные дверцы, которые я захлопываю с все большим раздражением. Холидей бросает на меня короткий взгляд и тут же снова переключается на торт и принимается напевать мою любимую битловскую песенку. Маркус присоединяется к ней, и получается у них очень неплохо – один дополняет другого. Голос у Холидей эмоциональный, душевный. Грубоватый, резкий и одновременно ровный, гладкий. Раньше мне нравилось ее слушать и даже подыгрывать, но прямо сейчас мне не до нее. Я хочу найти телефон. – Где он? Взгляд Тора бегает между мной и Холидей. Как и положено хорошей собаке, он садится мне на ногу и лает на нее. Давай, малыш, возьми ее, а потом принеси мой телефон. Она хлопает ресницами, делая вид, что не понимает, о чем я спрашиваю. – Ты в своей комнате смотрел? Может, он выпал у тебя из кармана и лежит где-то там? В своей комнате я смотрел. Четыре раза. Проверил карманы брюк, не только своих, но всех тех, которые остались дома. – Телефон мне дали для участия в программе. Они звонят, я отвечаю. Вот так это работает. А сейчас, если позвонят, ответить не смогу, потому что его у меня нет. Последней его брала ты, так где он? Уверен, Холидей знает ответ. Чувствую это. Но все равно ищу. На случай, если ошибаюсь, с надеждой, что наткнусь на него там, где она его спрятала. Сестра делает то же, что делала весь день – пожимает плечом, как будто это и есть ее ответ, – и этот жест доводит меня до нового уровня исступления. Так издеваться, так бесить, что мышцы рвутся из-под кожи и пальцы сжимаются в кулаки, способны только младшие братья и сестры. Задняя дверь приоткрывается со скрипом, и Доминик просовывает голову в кухню. – Здесь. Холидей оборачивается, и нож, весь в сахарной глазури, выскальзывает у нее из пальцев и падает на стол. – Нет, не может быть. – Она делает большие глаза. – Торты не готовы. Доминик вскидывает брови: – Это не моя проблема. – Но у меня план, а это планом не предусмотрено. Доминик искоса смотрит на меня, потом на мою сестру. – Надо учиться все успевать. Наблюдаю за ними с растущим раздражением – эти двое ведут себя так, словно меня здесь вообще нет. – А к чему торты? Холидей мило улыбается: – Один – на твой день рождения. – У меня уже был день рождения. Шесть месяцев назад. В центре для несовершеннолетних преступников. Маркус – в одной руке банка, в другой ложка с глазурью – поворачивается ко мне. Смотрю на него и не понимаю: здоровяк с шестью кубиками на животе и татуировкой на правой руке возится на кухне и выглядит чертовски довольным. – Ты мне про день рождения не говорил. – Так он у каждого есть. – Надо было там сказать.