Мама вскидывает бровь, но я подмигиваю, и ее губы трогает улыбка. Она продолжает читать, и накопившиеся за годы морщинки проступают все явственнее. Должно быть, в заметке речь идет не только о предпочтениях в одежде. Сердце замирает. Держу пари, упоминается и о необходимости срочно спасать «Мятликовую Красавицу». Ага, размечталась. – Там хотя бы упоминается папина программа? Мама смотрит на меня грустными глазами. Понимает, почему я тревожусь. – Да. Воздают должное успехам Хендрикса, достигнутым благодаря папиной программе. – Так ведь это главное, да? – Я стараюсь не подать вида, что смущена. Папа и мама многозначительно переглядываются. Я собираю волосы и начинаю заплетать, как будто не замечаю их молчаливого разговора – обо мне, но без меня. Мама сворачивает журнал в трубочку и кладет на колени. Делает это с таким выражением, словно надеется, что я забуду и про этот журнал, и про разошедшиеся по миру миллионы его копий. Что-то там есть. Что-то такое, что мне, по ее мнению, лучше не видеть. И что, тут сомневаться не приходится, я бы и сама не хотела увидеть. Папа садится рядом с ней. Если смотреть с противоположного конца стола, они вдвоем являют единый фронт, скрепленный годами брака. Пальцы родителей машинально переплетаются. – Судя по первой реакции, – говорит папа, – они намерены взяться за тебя. Дальше пойдет по нарастающей. Фотографии, статьи… – Больше появлений на публике, – вставляет мама. – Мне беспрестанно звонят по телефону. – Элль. – Это снова папа. Я поворачиваюсь к нему с вымученной улыбкой. – Ты уверена, что у тебя все в порядке? Что сможешь взять на себя еще нескольких спонсоров? Что найдешь силы и время добавить активности? Потому что, если нет, ты всегда можешь оставить все на нынешнем уровне. Я совсем не против поработать, даже наоборот. Что мне не нравится, так это требование менять внешность и становиться мишенью для сплетников. Мне смертельно надоело числиться в неудачницах. Чувствовать, что меня не принимают всерьез. Может быть, если я справлюсь с этим, родители начнут мною гордиться. – Моя работа как политика заключается в служении людям, – продолжает папа. – В том, чтобы выслушивать моих избирателей. Самая лучшая форма правления – та, которая дает возможность всякому человеку благоденствовать и жить счастливо. – Аристотель, – говорю я, припоминая уроки отца. Он кивает, и я наконец собираюсь с силами и выпрямляюсь. – За мной сейчас все наблюдают. В моем положении это естественно, но тебе вовсе не обязательно жить под микроскопом. Можешь отойти в сторону. Мы с мамой поймем и упрекать не станем. Упрекать не станут. А любить будут так же? Да. А если разочаруются и не разрешат заниматься программированием? Возможно. – Аристотель также сказал, что цена, которую добрые люди платят за безразличие к общественным делам, есть правление дурных людей. Я не хочу быть безразличной. Я готова. Папа отпускает мамину руку и наклоняется над столом, как будто в комнате только мы вдвоем. – Тогда как ты сформулируешь свою платформу в разговорах с людьми? Назови три пункта, и покороче. Я тоже подаюсь вперед, потому что теперь мы говорим о деле. Папину платформу я изучала несколько дней и теперь могу беседовать со спонсорами с видом знатока. – Добиваться повышения явки среди молодых избирателей. Найти возможность помочь расплатиться за обучение и рассчитаться по студенческому займу. – Пункт три? – Твоя программа «Второй шанс». Она сработала, и я хочу, чтобы программа распространилась на другие штаты и была расширена в нашем. Папа хмурится, и у меня холодеет в груди. – Что? – В нескольких журналах… – Мама умолкает, тяжело вздыхает и начинает заново. – В некоторых статьях высказывается предположение, что у тебя с Хендриксом Пирсом отношения. Рот открывается сам по себе, щеки вспыхивают. От растерянности, от смущения, от огорчения. – Я видела его в общей сложности три раза. В парке, на пресс-конференции и здесь, дома, когда вы сами пригласили его поговорить. – Мы знаем, – говорит мама тем снисходительным тоном, за которым обычно следует «это всего лишь дурной сон, так что отправляйся-ка баиньки». – Но и в прессе, и на телевидении есть люди, которые зациклились на тех фотографиях, где ты с ним на ярмарке. От этой фотографии не спастись, она преследует меня повсюду. На ней мы оба улыбаемся, и, хотя втайне я просто в нее влюблена, досадно то, что многие выносят суждения о моей жизни на основании одного-единственного снимка, о котором ничего не знают. Запускаю пальцы в волосы, и моя заплетенная наспех косичка расползается. – Какая разница, что они думают? Мама беспомощно пожимает плечами. Снова появляется журнал. Она пролистывает его до середины, подталкивает ко мне, и я вижу большую фотографию нас с Дриксом на ярмарке. На его красивом лице танцует немного нерешительная и чудесная улыбка, но самое лучшее – это то, как он смотрит на меня. Как будто я – некая сказочная мечта. Этот снимок я видела сотню раз, и все равно сердце кувыркается, и кровь бежит быстрее, пощипывая кожу. Провожу пальцем по краю журнала, и, решив, что уже могу контролировать выражение лица, поднимаю голову. – Фотка не новая. – Нет, – соглашается папа, – не новая. Но если люди подумают, что вы вместе, из этого вырастет целая история. И она будет не о том, как Хендрикс вступил в мою программу и в течение года сменил один жизненный путь, запутанный и изломанный, на другой, гарантирующий успех. Программа работает. Пример – не только Хендрикс, но и другие молодые люди, юноши и девушки. Мы не теряем их из виду, наблюдаем за ними и удивляемся тому, как хорошо у них получается. Нам нужно, чтобы средства массовой информации рассказывали о Хендриксе. Значит, если я заговорю о программе, то все сведется к нам, к той встрече в парке. Досадно, но смысл в этом есть. – Следовательно, «Второго шанса» я не касаюсь, а основной упор делаю на голосовании, безумно высокой плате за обучение и студенческом кредите. – Правильно. И не надо каждого репортера обзывать сталкером. Лучше всего вообще никого не обзывать. – Он это заслужил. – Заслужил, но подчищать пришлось Шону. – Папа подталкивает в мою сторону стопку папок. – Если подготовишься, сможешь говорить о моей инициативе по чистой энергии. Наш последний опрос общественного мнения показывает, что эта тема входит в тройку приоритетных для избирателей молодого возраста. Вот так. В угледобывающем штате «чистая энергия» – тема, мягко говоря, спорная, но будущее есть будущее. Принимаю весь «облегченный» вариант ознакомительного материала, изучение которого гарантирует мне занятость на ближайшие двадцать лет. – А еще целиком и полностью за спасение бельков. – Как и во всех прочих информационных пакетах, которые мы давали тебе, ключевые моменты изложены на первой странице. Детали, пояснения – на последующих. – Это еще не все, дочка, – говорит мама. И тут я хлопаю ладонями о стол. – О’кей, но здесь я топну ножкой. Прочитать что-то еще я просто не в состоянии. Вы уже вручили мне для заучивания многотомную энциклопедию, да еще придется поработать с теми документами, которые присылаете электронной почтой… – Речь не об этом, – перебивает меня мама. – О Хендриксе. И мир начинает медленно кружиться. Я как будто стою посередине дороги и вижу, как на меня со скоростью сто миль в час несется фура. – А что Хендрикс? – Он будет ездить с нами и участвовать в тех же мероприятиях, что и ты. Понятно, что ты должна быть вежлива и приветлива с ним, но… – Мама умолкает, не договорив. – Но… – подбадриваю я ее. – Мы хотели бы, чтобы на мероприятиях ты держалась от него подальше, – заканчивает папа. – Если репортеры или кто-то еще увидят вас вместе, даже просто как друзей, история о ваших отношениях продолжится, и тема, говорить о которой необходимо в первую очередь, – я имею в виду программу «Второй шанс», – уже не прозвучит, и никакой дискуссии не получится. – И не надо придавать этому большое значение. – Мама тянет руку через стол, словно хочет дотронуться до меня. – Одно дело просить тебя об этом, если бы вы были близкими друзьями, но ведь ты контактировала с ним лишь несколько раз. Будь с ним любезна, но сохраняй дистанцию. Чувствую себя розой, в ускоренном режиме увядающей на кусте. Мама права, это будет нетрудно. В реальной жизни – пустяк. Но ведь были же сны и мечты, прокатывались десятки вариантов из серии «а что, если». Да, я знала, что они несбыточны, но однако же… А теперь все смято и растоптано. – О’кей. – Еще одно, – торопится мама, и я напрягаюсь, ожидая удара. – Что? – Эндрю планирует присоединиться к нам и участвовать в кампании, – сообщает папа. Я поняла это еще на прошлой неделе, когда он появился через несколько часов после того, как ушел Дрикс. Они потом долго совещались втроем, папа, Шон и Эндрю. Ничего удивительного. Эндрю – внук нынешнего сенатора. Как и у меня, политика у него в крови. – И? – Мы не хотим повторения того, что случилось на Мэй Фест, – говорит мама. – Если тебе сказано быть с Эндрю, будь с ним. – И ни на шаг в сторону, Элль. – Папа пригвождает меня взглядом. – Разговор у нас с тобой уже был, но повторю. Ты должна доверять нам и тем решениям, которые мы принимаем в отношении тебя и твоего будущего. Мы говорим – ты делаешь. Точка. Понятно. Сама виновата. Не сказала им про стажировку. Получила от родителей инструкции и не послушалась. Они полагали, что дочь не одна, а я отшила Эндрю. Думала, у нас, в Штатах, можно спокойно пройти по улице, и никто к тебе не пристанет. Все справедливо. Обидно, досадно, но по делу. – Хорошо, согласна. И насчет Эндрю, и насчет того, что слушаться надо. Мама переводит дух: – Рада это слышать, потому что тебе придется проводить с ним много времени. Я поднимаю голову, понимая, что нарушила главное правило переговоров: прежде чем ставить подпись, прочти то, что написано мелким шрифтом. – Что значит «много»?