Генри трет ладонью шею и смотрит на меня с такой грустью, что комок подступает к горлу. – Обещаю слушать тебя лучше и держать свое мнение при себе. Только, пожалуйста, не отгораживайся и не закрывайся. Окажи мне такую любезность, ладно? – Ладно, не буду. – А теперь скажи, что у тебя с этим парнем, Пирсом? – Ох… – Я тяжело вздыхаю. – С Дриксом у меня ничего нет. А хотела бы я, чтоб было? Да. Есть ли между нами что-то? Нет. И он ясно дал понять – там, у нас на кухне, – что будет держаться на безопасном, не менее шести футов, расстоянии. Надеюсь ли я, что мы все-таки останемся друзьями? Да, потому что мне нравится Дрикс. С ним легко общаться, а этого, легкости в общении, в моей жизни не так-то много. – Значит, ничего? – не унимается Генри. – Ничего. – А по телевизору вас показали так, словно ты втрескалась в него, а он в тебя. – Не одолжишь ножичек на минутку? Уж очень хочется в кого-нибудь его воткнуть. Он поднимает руки – мол, сдаюсь. – Ладно. Считай, что я отстал. Хочешь жаренный на гриле сэндвич с сыром? Я смеюсь. Жаренный на гриле сэндвич с сыром – единственное, что может приготовить мой кузен. – С удовольствием. – Тогда идем. – Он встает, протягивает руку, помогает мне подняться, и мы идем босиком по траве к домику, где жил когда-то мой отец. Хендрикс Я откладывал и тянул целую неделю под разными предлогами, но их запас исчерпан, и вот я сижу на кухне перед столом, на котором разложены бумаги для поступления в школу Хендерсона с программой для юных исполнителей. Для начала пришлось прогуляться в мою бывшую школу. Две мили туда и две обратно – только лишь для того, чтобы распечатать в библиотеке бланк заявления. А все потому, что дома у нас ни компьютера, ни интернета. Как в какой-нибудь стране третьего мира. Чего многие не понимают, так это того, что технологии стоят денег. С заполнением заявления дело движется плохо – пока что я лишь вписал имя и фамилию. А все потому, что энтузиазм иссяк, и даже для того, чтобы просто оставаться на месте, требуется полное напряжение сил. Доносящиеся с заднего двора голоса Холидей и ее придурочного бойфренда действуют на меня так же, как если бы кто-то сдирал с меня кожу. – Я не готова, так что не надо на меня давить, – говорит моя сестра. – Да ты просто меня дразнишь. Ручка выскальзывает из пальцев и падает – иначе б я ее сломал. Годичный курс терапии, и вот я уже едва сдерживаюсь, вспоминая все советы психолога сразу. Сделать глубокий вдох. Сосредоточиться. Найти эмпатию в пределах данной ситуации. Если ничего не получится, просто уйти. Дыхание не помогает. Каждый раз, когда я стараюсь сосредоточиться, в глазах двоится, и никакой эмпатии к этому идиоту наскрести не получается. Последний вариант, если только я не хочу превратиться в парня, разговаривающего кулаками, встать и уйти. Но я не могу. Пройти мимо сестры и ее тупого дружка – это единственный способ выбраться из глубин ада, но я не доверяю сам себе и не гарантирую, что не пну его по пути. Из окна их тела напоминают какой-то спутанный клубок. Каждый раз, когда она пытается отстраниться, он тянет ее к себе, и каждый раз, когда он отступает в сторону, она обвивается вокруг него, словно змея. – Я не дразню. – В ее голосе проскакивает хрипловато-капризная нотка. Раньше я слышал ее у других девчонок, но у Холидей никогда. – Я просто говорю как есть, – бормочет Джереми, и она принимает это как извинение. Обнимает его за шею, прижимается так, словно от него зависит ее жизнь. – Да он просто дерьмо, – ворчит Доминик. – Слышал, как он назвал ее толстухой? Слышал. И теперь изо всех сил стараюсь сообразить, как убить мерзавца, не нарушив условия освобождения. Может, прокатит временное помутнение рассудка? Парочка переходит на шепот, разговор продолжается, движения руками становятся активнее, а потом Холидей отстраняется и, опустив голову, начинает наклоняться. Доминик соскакивает со стола, поднимает стул и бросает его на пол. Стул грохочет, Холидей резко выпрямляется, отталкивает Джереми и просовывает голову в заднюю дверь. – У вас тут все в порядке? Доминик поднимает стул: – Да. Извини. Споткнулся. Она смотрит на него недоверчиво, потом переводит взгляд на меня и замечает лежащие на столе бумаги. – Надумал все-таки? Подаешь заявление? – Да. – Класс! – С этим она и уходит. – Почему он еще жив? – спрашиваю я и бросаю на Доминика взгляд, который, наверно, признали бы уголовно наказуемым в дюжине штатов. По некоторым раскладам получается, что я отсидел прошлый год за Доминика. Не хочет признаться, что ограбил магазин, или объяснить, почему бросил меня в тот вечер, так хотя бы прогнал этого паршивца. Доминик не убил Джереми и не сказал мне правду. Он возвращается к столу, садится. Мы оба в каком-то чистилище. Доминик злится, что я не позвал его сыграть на гитаре, а меня бесит, что он не желает сказать правду, однако ж чувствую себя так, словно убил маленького единорога, потому что из-за меня друг такой печальный. Пошатываясь со сна – он взял сверхурочную работу, чтобы оплатить счета, – в кухню входит Эксл. – Холидей и Джереми опять обжимаются? – спрашивает он, потирая грудь. – Ругаются, – отвечаю я. – Подумать только. Как поиски работы? Мне нужны деньги от вас обоих. Или так, или зубы на полку. Выбирайте. – Преступники нигде не нужны. – Хотя мое дело и закрыто, его детали обсуждаются в соцсетях. Да, в заголовках газет и новостных выпусков меня называют героем, но прощение и второй шанс – это только на словах. На деле же девяносто девять процентов людей предпочитают, чтобы расположение к бывшему заключенному проявляли другие. – Чудесно. – Эксл прислоняется к столу. Судя по темным кругам под глазами, ему недостает еще нескольких часов сна. – А что у тебя? – У меня такого оправдания нет, – говорит Доминик. – Я просто никому не нравлюсь. – Прекрасно. – Мы все знаем, что он разбивается в лепешку, работая грузчиком на складе, и что хозяева платят ему из-под полы, экономя на налогах. А еще мы знаем, что он старается отложить деньги на операцию для Келлен. Она страдает от боли в ноге, а Доминику ее мучения как ножом по сердцу. – Ты теперь опекун Холидей, – говорю я. – Заставь ее порвать с ним. – Перестараемся – загоним в его объятия. – Ее и загонять не надо. Они то лижутся, то рвут друг друга на куски. Послушай меня, их надо развести. Брат смотрит в окно, за которым у него на глазах разыгрывается трехмерная сцена из фильма ужасов. – В прошлом году она оказалась в постели с этим мальчишкой, а сейчас торчит с ним у дома, где я все вижу. Хорошо, что хотя бы одеты. А еще – ты, по-моему, не заметил – синяков от «случайных» падений стало поменьше. Да, я заметил. – Здесь она под присмотром, – продолжает Эксл. – Здесь для нее есть правила. Здесь я определяю, сколько времени ей проводить с ним и где именно. Да, не лучшее решение, но другого у меня нет. В прошлом году, когда я поколотил Джереми за то, что он ударил мою сестру, Эксл не видел ее три недели. Меня арестовали, и в ту же ночь она сбежала. Больше он рисковать не хочет. – Я стараюсь держать все в рамках, пока она сама не поймет, что представляет собой этот урод. Парень клянется, что переменился, и Холидей простодушно купилась на его заверения. Проблема в том, что если она не сорвется с крючка, то станет той рыбкой, которой суждено умереть на суше. – Думаешь, тебя еще кто-то полюбит? – долетает до нас голос Джереми, и я поднимаюсь, но Эксл хватает меня за руку. – Попытаемся управлять ее жизнью, потеряем навсегда. Потеряем. Мою сестру Холидей. Мне надоело терять. Я отбрасываю его руку и иду к задней двери. – Что ты делаешь? – Покажу Холидей, что ее любит кое-кто еще. – Я высовываюсь за дверь. – Холидей. Она поворачивает голову в мою сторону, и тугие колечки черных волос прыгают от злости. Когда в прошлом году я встрял в их с Джереми свару, ей мое вмешательство сильно не понравилось. Не думаю, что понравится сейчас, но действую по-другому. – У меня образцы краски для твоей комнаты. Можешь сказать, какая тебе нравится? Выбрать надо до того, как Эксл уйдет на работу. Я уже протопал сегодня четыре мили и больше никуда идти не собираюсь. По ее лицу медленно растекается улыбка. – Так ты хочешь покрасить мою комнату? – Чудненько, – произносит у меня за спиной Доминик. Как будто мне нужно его одобрение.