– Синтия тревогу не подняла, так что я, пожалуй, рискну. – У меня судимость, я на учете. – Понимаю и не забыла. – Меня арестовывали. Я год провел за решеткой. – Одно из другого вытекает. – Ты со всеми, кто отсидел, так разговариваешь? – Да, если знаю, что отсидел. Я вскидываю голову: – А ты чего-нибудь боишься? – Многого. – Тем не менее она смотрит на меня не моргая, так, словно ответила «нет». Что бы ни говорила эта девчонка, она и вправду не ведает страха. Лицо ее смягчается, напряжение уходит и сменяется любопытством. Так и хочется посмотреть на себя со стороны и понять, из-за чего же вдруг поменялось ее настроение. Она подходит и – к полнейшему моему изумлению – протягивает руку и берет меня за запястье. Я чувствую, как прижимаются к моей коже подушечки ее пальцев. Под мягким прикосновением грохочет пульс. Прохладные пальцы на горячей коже. Длинные накрашенные ногти скользят вдоль края кожаной манжеты, и каждая клеточка моего тела шипит, вспыхивает и оживает. Да, больше года ко мне никто вот так не прикасался, больше года я не испытывал физического комфорта, но даже и тогда, когда другая девушка трогала меня, у меня не было такой реакции. Никогда еще мое тело не воспламенялось от одного только прикосновения. – Круто. Серьезно. Где взял? Браслет. Элль рассматривает мой кожаный браслет. – Брат подарил несколько лет назад. Я не носил его с пятнадцати лет. Считал себя слишком крутым, чтобы носить подарок от брата. Но накануне вечером, перед тем как лечь, нашел и надел, как напоминание о том, что этот мир также и мой и что у меня есть в нем место. Легким нажатием пальцев Элль заставляет меня повернуть руку так, чтобы получше рассмотреть потертую коричневую кожу, края которой соединяются черными шнурками. Моя рука в полном ее распоряжении, она делает с ней что хочет, а я охотно подчиняюсь и даже закрываю ненадолго глаза, наслаждаясь жидким теплом, растекающимся по венам при каждом ее прикосновении. – Этот тисненый узор что-то означает? Означает. И не что-то, а все. Изображенный Экслом символ представляет нас троих – его самого, меня и Холидей. Знак, метка, символ, которому мне следовало уделять больше внимания. – Да. Элль пристально смотрит на меня, но, надо отдать ей должное, с расспросами не пристает. – По-моему, шикарная вещица. И совершенно уникальная. У меня слабость ко всему уникальному. Она снова поворачивает мое запястье, разглядывает плетение, проводит пальцем по самым толстым шнуркам. – Чудесная вещь. Особенно вот это. Не могу даже объяснить, как она мне нравится. Элль продолжает движение вверх, и в какой-то момент уже ее запястье касается подушечек моих пальцев. Сердце прыгает вон из тела, и Элль наверняка чувствует это, потому что тоже вздрагивает. Мы оба замираем. Ее грудь поднимается и опускается все быстрее и быстрее, дыхание становится учащенным, а глаза, когда она снова смотрит на меня, уже разлились синими озерами. Никто из нас не шевелится. Пульс грохочет, ее пальцы вжались в мою кожу, а мой большой палец движется кругами по самой нежной на планете поверхности. – Элль? – раздается звонкий голос, и мы оба отстраняемся друг от друга. Я провожу ладонью по лицу и снова поворачиваюсь к ней. Что, черт возьми, это было? Я тусуюсь с девчонками с четырнадцати лет, и ни с одной не испытывал ничего подобного. Но Элль? Нет, она – риск, а я не могу больше рисковать. Я изменился и должен в первую очередь думать о безопасности. Пора наконец усвоить истину: нельзя гоняться за всем, что доставляет тебе радость. Эллисон Тело горит, словно я по собственному желанию позволяю лизать себя языком пламени, и восхитительная дрожь пробегает волнами, как землетрясение. Но это землетрясение дает эффект лучше адреналина. Дрикс прикоснулся ко мне, и я лечу. Дверь в комнату родителей на втором этаже распахивается, и на пороге появляется мама. Я отбрасываю с лица волосы и пытаюсь собрать воедино разбежавшиеся мысли. – Элль, – снова говорит мама. – У меня фантастические новости. Я только что разговаривала с группой поддержки на военной базе и… Подойдя к лестнице, мама наконец видит нас и останавливается. Взгляд ее перескакивает с меня на Дрикса и обратно. Спазм сковывает живот. Этого только и не хватало – мама в режиме повышенной готовности. – Кто это? – Мама воинственно марширует вниз по ступенькам. Откашливаюсь и, взяв безразличный тон, отвечаю: – Хендрикс Пирс. Мама вскидывает бровь: – Хендрикс Пирс? В моем исполнении имя и фамилия Дрикса звучат непривычно, но представить его так безопаснее. Может быть – по крайней мере, я на это надеюсь, – мама не увидит меня насквозь и не заметит, как торопливо сердце гонит кровь. – Он из папиной программы. Ты видела его вчера. Мама моргает, давая понять, что это она уже знает, а вопрос и повторение его имени подразумевают, что ее интересует не столько кто он такой, сколько почему он здесь, со мной, наедине. – Его Шон попросил приехать. Наверное, им нужно с ним поговорить. Мама кивает и раздраженно выдыхает. – Что ж, пусть… Ты не пойдешь со мной? Я понадоблюсь твоему отцу на этой встрече. Хендрикса она как будто не замечает, хотя он стоит неподалеку, в пяти шагах от нас, и мне трудно понять, которое из двух владеющих мною чувств – облегчение или смущение – сильнее. Мама идет через холл, и я, как полагается, следую за ней. У двери папиного кабинета она останавливается. – Ты покраснела. Я в аду. – И что? – Скажи мне правду. Между тобой и мистером Пирсом случилось нечто большее, чем ты призналась? – Клянусь, я не солгала и не скрыла ничего с самой пресс-конференции. – Ты не увлеклась им? Он помог мне. – Когда в дверь позвонили, я сбежала по ступенькам и с удивлением обнаружила его. Если помнишь, последний раз мы виделись на пресс-конференции. У меня и в мыслях не было, что он придет к нам домой. Мама сверлит меня взглядом, выискивая ложь, и я из последних сил стараюсь не выказать волнения, потому что снова лгу. Да, я покраснела и увлеклась, но это мои эмоции, а вовсе не ее. Почему они не могут принадлежать только мне? – Тебе нужно поговорить с Эндрю. Мои брови взлетают так высоко, что едва не срываются со лба. – Почему? – Эндрю ужасно переживает из-за вчерашнего и хочет извиниться. Он понимает, что в последние годы вел себя не самым лучшим образом, и это, в том числе, привело к тому, что ты убежала от него на ярмарке. – Серьезно? И это все? Вел себя не самым лучшим образом? Ее сердитый взгляд действует на меня не хуже приказа замолчать. – Когда увидитесь в следующий раз, дай ему возможность извиниться – без свидетелей. Мужчины не любят унижаться, тем более делать это на публике. Он сожалеет и хочет помириться. А теперь… каковы твои намерения в отношении мистера Пирса? Мои намерения? Меня бы прекрасно устроило все, что дало бы возможность дышать одним с ним воздухом. И еще лучше, если бы его пальцы касались меня. Но признаться в этом было бы неблагоразумно, поэтому я говорю: – Я предложила ему лимонада. С подачи Синтии. – Лимонад – это хорошо. Пожалуйста, сохраняй дистанцию. Не нужно, чтобы у него сложилось неверное представление о тебе. И, пожалуйста, мне хотелось бы, чтобы ты привела себя в порядок утром, когда у твоего отца будет здесь встреча. Я маскирую вздох вдохом. Мама входит в папин кабинет и закрывает за собой дверь.