– Система же нулевиков просто ликвидирует… – пробормотала я. – Это не ликвидация, а эвтаназия, – ответил странче. – Право на которую, напомню тебе, прописано во Всеобщей Конституции. Право на легкую смерть и избавление от мучений – одно из священнейших прав Свободного человека. Люди с низким рейтингом – больны, дитя. И больны, заметь, по собственному желанию! Мы ведь живем в Обществе абсолютной Свободы. Каждый свободно выбирает – жизнь или смерть. Здоровье или болезнь. Высокий иметь рейтинг или низкий. Ты можешь жить по правилам Системы, а можешь – вне этих правил. Ты абсолютно свободна. Я молчала. – И не надо подозревать Систему в кознях, заговорах, нечестности. Это все – наивный древний антропоцентризм, чисто человеческие понятия. Мы живем в эпоху совершенно иной цивилизации, которую не надо мерить старыми мерками. Искусственный Интеллект, положенный в основу Системы, – не человек, и мыслить по-человечески не умеет. И не должен! Он ориентируется на Закон о Всеобщем благе, на алгоритмы абсолютной справедливости. – А вечная жизнь при этом только для избранных… – пробормотала я. – Конечно. Много званых, но мало избранных, так было во все века, не так ли? Но ведь это справедливо. К тому же, вечную жизнь не все хотят. Если дать ее какому-нибудь двухбалльнику из зоны Е, он даже не будет знать, что с ней делать. Ты ведь тоже на самом деле не хочешь вечной жизни, иначе бы так себя не вела. Но! Система поступит с тобой милосердно. Вечная жизнь все равно тебя ждет. – ?? – Полная электронная копия тебя после твоей смерти навсегда останется в Системе. В известном смысле, никто из нас больше не умирает. На подгибающихся ногах вышла я из Храма. Еле-еле дождалась ветхого монорельса. На биочасах висело сообщение от мамы: «Ларчик, я уехала домой, сообщи о результатах похода в Храм». Когда я добралась до дому, Тим уже крепко спал. В полночь мой рейтинг упал до трех баллов. Глава 3 Три – Лара, с днем рождения. Тим сидел у меня в ногах кровати. Чистый, благоухающий, только что после душа, и щекотал мне левую ступню. Не люблю, когда трогают ноги. Я спрятала конечность под одеяло и с трудом разлепила веки. Ого, букет настоящих роз. Криптов пятьдесят небось стоит. – Как ты себя чувствуешь? Я попыталась ответить, но голос не слушался. Во рту все горело, голова раскалывалась. Биочасы показывали температуру тридцать восемь и семь, напоминали диагноз «острая форма пневмонии» и настоятельно рекомендовали немедленно вызвать врача. Врач положил бы меня в больницу. Этого мы сейчас позволить себе не могли. – Мы планировали на сегодня ресторан в зоне А, но сейчас, похоже, не получится. – Тим любил, чтобы все было разложено по полочкам. – Во-первых, ты болеешь… «А во-вторых, в зону А с твоим рейтингом не пустят», – должен был сказать он дальше, но оборвал себя. – Во-вторых, сегодня последний день. Во всех смыслах. В полдень истекает срок по банку. В полночь – трехдневный период, который Система дала тебе на исправление ситуации. Ситуация у нас пока не исправляется… Опп, невидимые микроиглы впились мне в кожу, какое-то еще лекарство поступало в мою кровь. Мои глаза невольно наполнились слезами. – Тим, миленький, но что же теперь нам делать?.. Тим сел поближе и обнял меня поверх одеяла. – Что тебе делать, зая?.. Ох, сложный вопрос. Меня покоробила даже не его интонация, а то, как легко далась ему эта замена понятий. Слова «нам» на слово «тебе». – Если честно, я не знаю. Ты как-то упустила это все из-под контроля. – Мы упустили, – неуверенно сказала я. – Ну мы, – согласился Тим. – Мне тоже, конечно, нужно было быть внимательнее… Он изменился, естественно. Тим, за которого я выходила замуж десять лет назад, не был таким рассудочным. В нем была бесшабашная разудалая прыть, которая меня, собственно говоря, и подкупила. Логик, раб левого полушария, «биоробот», как я его называла в наш конфетно-букетный период, – но при этом способный на жесты, и жесты широкие. Для другого потеря одного балла из-за брака со мной стала бы трагедией, но не для Тима. Помню, как тогда, десять лет назад, я боялась на него даже смотреть, а он, запрокинув голову, громко смеялся: – Эй, Ларк, смотри, из-за тебя я теперь снова десяточник! Ухх!.. В нашем бомжатнике, похоже, куча свободных мест! Я восхищалась его интеллектом. Тим мог перемножать в уме двух– и трехзначные числа. Обладал великолепно развитым пространственным воображением и строил в уме 3D-модели. Он любил цифры, как я буквы, и был способен на математику высшего пилотажа. К моему сценарному мастерству он относился снисходительно, считал, что я напрасно тягаюсь с алгоритмами, и мы часами спорили насчет смысла слова «талант». «Тебя тоже может заменить любой алгоритм! – горячилась я. – Зачем ты нужен? Математикой пусть занимаются компьютеры, ты на кой?» «Э, не скажи, моя крошка. – Он обнимал меня за плечи и притягивал к себе. – Математика математикой, главное – программирование!» «Программы прекрасно пишут новые программы!» – говорила я и всегда слышала один и тот же ответ: «Но всегда делают это хуже людей». «Сценарии, написанные алгоритмами, – тоже хуже, чем мои!» Здесь он смеялся и спорил. Тим был добрым человеком, способным на жалость и сочувствие, все годы нашего брака он вел себя вежливо и ласково, и только одна особенность его немного портила. В шкале ценностей моего мужа верхнюю строчку занимала так называемая «разумность». Рациональность была его богиней, а логика, рассудок и последовательность составляли ее пантеон. Все иррациональное, ему лично непонятное, по определению было негативным. «Неразумно», – это был самый страшный приговор, который мог вынести Тим. Если что-то он называл неразумным, значит, это было приговорено к уничтожению. Тиму не нравилась моя эмоциональность. Он считал ее неразумной, опасной с точки зрения жизни в Системе, и долгие годы с ней боролся. Он подключил к моему профилю в Универсуме кучу приложений-тренингов по преодолению эмоциональности, советовался с «Телемедом» насчет препаратов, записывал меня на курсы. Наверное, выполняй я честно все пожелания Тима, всего этого кошмара в моей жизни не произошло бы… Вероятно, он думал о том же, сидя сейчас на моей постели. Мы встретились глазами, и Тим отвел взгляд. На часах было 11.00. Банк дал мне срок до полудня. Оставался ровно час. Мы молчали и делали вид, что сосредоточенно думаем, что делать, хотя на самом деле дальнейший сценарий был хорошо известен нам обоим. Конечно, сейчас я отправлю два балла банку. У меня останется один. Скоро прилетит беспилотник и отвезет меня в зону Е. И вопрос только в том, поедет ли со мной туда Тим. Или нажмет кнопку под «Уведомлением о расторжении родственных связей»… Из зоны Е, как известно, никто не возвращается. Откажется ли Тим ради меня от всего, что имеет? И хочу ли я этого? Конечно, вместе с ним в зоне Е мне будет не так страшно. Там тоже наверняка есть больницы, возможно теперь, после погашения кредита, тренд поправится, они меня подлечат, и я как-то буду жить дальше. Но – там. Имею ли я право требовать от Тима совершить социальное самоубийство? Очевидно, все эти мысли были написаны у меня на лице. Тим встал. Я поняла, что сейчас он скажет мне правду. Это была черта, которую я любила в своем муже, – он никогда и ничего не делал втихаря, за спиной у человека. Он имел мужество говорить и действовать напрямик. Даже когда это больно обоим. И вдруг я впервые подумала о том, не является ли эта его черта обыкновенной жестокостью… – Лара, я кое-что хочу тебе сказать. Я приподнялась на постели, чувствуя, что даже сквозь высокую температуру меня прошибает холодный пот. – Я очень тебя люблю, но ехать вдвоем в зону Е неразумно. – Видно было, что Тим сильно расстроен, но решение он принял и менять его не будет. – Отсюда я еще могу постараться тебе помочь, вытащить тебя назад. Если мы оба уедем туда, нам уже никто не поможет. Это было логично. У Тима все всегда было логично. Он не позволял эмоциям брать над собой верх. Это было настолько страшно, что я даже не заплакала. Я не спросила, как он теперь будет жить. Не спросила, как именно собирается меня вытаскивать. Собирается ли. И возможно ли это вообще. Я молча и серьезно смотрела на него. Тим какое-то время выдерживал мой взгляд, а потом так же молча отвернулся. Напоследок он сварил мне кофе. По тому же рецепту, по которому варил его по утрам все десять лет нашей совместной жизни. Достал из холодильника дорогие органические пирожные А-класса. Мне не следовало их есть – Система зафиксирует, что я ем продукты не своего класса, и это может косвенно ударить по тренду Тима. Но он сделал этот жест, а я приняла его. Мы позавтракали, сидя рядом на постели. Раньше во время таких неторопливых завтраков мы говорили о будущем. Сейчас мы молчали. Домик на берегу океана с овитой плющом верандой, малыш в колыбели отодвинулись куда-то невообразимо далеко и подернулись пеленой. Этого никогда не будет. – Прости меня, – сказал Тим. Эту фразу он произнес впервые за все время, что я его знала. В его глазах стояли слезы. Я подумала о том, что мой муж – в сущности, неплохой малый. Он любил логику, порядок, свою работу, немного меня и хотел простых понятных вещей: домик в зоне А, престиж и ребенка. Я ткнулась лбом ему в плечо, понимая, что это в последний раз. – Ну-ну-ну, не надо, не надо, – шептал он и гладил мои волосы, – все наладится, вот увидишь. Мы оба знали, что он лжет. Мы сделали это одновременно в одиннадцать пятьдесят пять. Я отправила банку два балла. Тим отправил «Заявление о расторжении родственных связей». Наши профили в Универсуме обновились. У меня был один балл. Тим был мне не муж. Он вздохнул и пошел собирать мне сумку. Мы оба понятия не имели, что можно брать с собой в зону Е, поэтому Тим бросал предметы, не глядя. Все выглядело буднично, как будто он собирал меня в командировку: шампунь, тапочки, зубная щетка… Через полчаса прибыл беспилотник. Именно такой забирал моего отца много лет назад. Два офицера Системной полиции и врач поднялись к нам в апартаменты, вежливо поздоровались. Со стороны это выглядело так, как будто мы просто вызвали скорую помощь, только врача почему-то сопровождают полицейские и все трое одеты в малиновые костюмы биозащиты. – Ну что, – сказал Тим, стараясь не смотреть мне в глаза, – пока, что ли…